Нелегал - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/71
- Следующая
Авденаго пробрался к себе на кухню и затаился там. Моран Джурич, судя по всему, не обратил ни малейшего внимания на возвращение своего раба. То ли спал, то ли погрузился в чтение.
Клиентка позвонила в дверь спустя минут двадцать. Авденаго слышал, как она разговаривает с Мораном в прихожей, как топочет и сопит ее балованный сынок. Затем все трое скрылись в гостиной Морана.
Тут и настало время для Авденаго выползти из своего убежища и приникнуть ухом к дверной щели. Как он и ожидал, говорила в основном мать, а ее отпрыск мялся и подпирал стену. Мать именовала его «Денисиком».
При виде таких, как он, Авденаго всегда разбирала злоба. Хорошо, был бы этот Денисик семи пядей во лбу. Каким-нибудь умником или на худой конец добросовестным зубрилкой. Пусть бы Бог или собственное трудолюбие дали ему какие-то преимущества! Так нет же, в том-то все и дело.
Денисик представлял собой типичного оболтуса, ничем не лучше, чем некто Миха Балашов. Такое же пустое место. Типичное пушечное мясо второго разбора, как выражается Моран.
В чем же разница?
Только в одном: у Михи Балашова нет такой мамочки, какая имеется у Денисика. Нет у Михи мамочки, которая бы попыталась пропихнуть усатого ребеночка в институт, а когда эта попытка провалилась — нашла бы другой способ оградить его от неприятностей, которые неизбежно ожидают подобных оболтусов в жизни.
— Видите ли, Денечка очень мечтательный… — доносился голос визитерши. — Он совершенно неприспособленный. Даже в институт не смог… А я ведь готова была во всем себе отказывать! Я просто в безвыходном положении. — Она шумно всхлипнула и долго потом сморкалась.
Даже в болезненном бреду Авденаго не мог бы представить собственную мать, которая вот так пришла бы к незнакомому человеку умолять за своего отпрыска. Да еще принесла бы деньги. Авденаго аж подпрыгнул, когда услышал сумму: двадцать пять тысяч.
Авденаго уселся под дверью на корточках, обхватил колени руками, уткнулся лбом. Одним — все, другим — ничего. Подлый и гадкий закон, неизвестно кем установленный. Лотерея. И пожаловаться некому. Какой билетик вытащил — такой уж вытащил.
Почему же, в таком случае, так горько на сердце? И с кем поделиться печалью, пока она совсем не задушила, — с Юдифью? Юдифь, пожалуй, не поймет. Или, того хуже, поймет слишком хорошо и своим сочувствием вымотает всю душу.
Женщины это умеют — вытягивать из тебя душу по ниточке и наматывать на веретенышко.
Авденаго потихоньку убрался из-под двери. Ну их всех совсем. Он уполз на свою кухню, как раненый зверь, и принялся зализывать душевные раны: приготовил себе чашку густого горячего шоколада, взял кусок покупного торта, слегка подкисший (Моран любил мокрые торты с пропиткой и всегда такие покупал). Съел и выпил.
«Глянцевые журналы — ложь и зло, — решил Авденаго. — Либо все женщины все-таки дуры. От шоколада легче не становится. Наоборот: как будто чугунное ядро в желудке. Надо бы у Морана стопарик водки попросить».
Он слышал, как за визитершей захлопнулась дверь. Подождал немного, затем заварил чай и бесцеремонно вломился к Морану.
Хозяин лежал на диване и читал растрепанного библиотечного «Айвенго».
— Убирайся, не мешай, — произнес Моран, не отрываясь от книги.
Авденаго поставил поднос с чаем на стол.
— Что, — сказал он с дерзостью отчаяния (терять-то, в общем, уже нечего!), — изучаете материал?
Моран поднял взгляд. Очень холодный.
— Я читаю книгу, — сказал он. — Сэра Вальтера Скотта. Его любил Достоевский. Хороший писатель.
— Да я, собственно, чай вам принес, — пробурчал Авденаго.
— Ты не находишь, что имя «Айвенго» заключает в себе нечто троллиное? — осведомился Моран. — Раз уж ты здесь, ответь.
— Оно мне всегда казалось странным, — отозвался Авденаго, умалчивая о том, что дальше чтения афиши «Ретроспектива памяти Высоцкого: Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» в исследовании данного опуса не продвинулся.
— И сходно с «Авденаго», — прибавил Моран, многозначительно двигая бровями.
— Ну уж нет! — возмутился Авденаго. — Давайте так: Айвенго — отдельно, а Авденаго — отдельно. Я не хочу, чтобы меня считали за… — Он прикинул, какое бы слово подобрать, и заключил: — За какого-нибудь маменькиного сынка и размазню.
— Айвенго вовсе не был размазней, здесь ты чудовищно несправедлив, но я понимаю, о чем ты говоришь, — торжественно кивнул Моран.
Он закрыл книгу, сел на диване и пощелкал пальцами. Авденаго тотчас подал ему чашку прямо в руки.
Моран отпил большой глоток. Он всегда пил крутой кипяток. Иначе ему было невкусно, как он объяснял.
— Вот скажите, — решился Авденаго, — почему так выходит, что одним достается все, а другим — ничего?
— Потому что в мире нет и никогда не будет справедливости в том понимании, которое вкладывают в это слово слабые люди, — тотчас ответил Моран. Он заметил удивление на лице своего собеседника и рассмеялся: — Что, не ожидал? Я тоже над этим размышлял, и не один день и не одну ночь, можешь мне поверить. Маленькая, человеческая, земная справедливость — миф. Существует только высшая и непостижимая справедливость, все остальное — фикция.
— Угу, — сказал Авденаго. — Я так и предполагал, что все безнадежно.
— Ну, не совсем… Бывают ведь еще случайности. Я, в конце концов, бываю! Я-то здесь для чего?
— Для чего?
— Чтобы вершить несправедливость. Что тебя обеспокоило, Авденаго?
— Ну, мало ли… Разное. В Индии дети голодают. И в Африке.
— Да, это проблема, — нахмурился Моран. — Я еще не разобрался с ее решением.
Некоторое время он рассуждал о мировой экономике и об экономике «третьего мира», причем сыпал цифрами и именами с непринужденностью телевизионного обозревателя. Авденаго не мог понять: вымышлены все эти факты или же Моран Джурич действительно интересовался вопросом.
Внезапно Моран прервал излияния.
— Еще не надоело? — спросил он язвительно.
— Что? — Авденаго как будто очнулся от гипноза.
— Я спрашиваю: не надоело тебе еще делать вид, будто тебя действительно так уж волнует проблема голодающих негритят?
— Если я увижу голодного негритенка, я непременно поделюсь с ним моей последней булкой, — заверил Авденаго.
— Так поступил бы всякий цивилизованный и порядочный человек, — торжественно провозгласил Моран. — Ты сдал первый тест на человечность и теперь можешь говорить о том, что по-настоящему беспокоит твое открытое всем скорбям сердце.
— Если по-настоящему… Вот почему одним людям — все, а другим — кукиш с маслом?
— Конкретнее, — потребовал Моран.
— Этот парень, Денисик, — Авденаго скривился.
— Да, — сразу кивнул Моран. — Очень сдержанный и симпатичный.
«И сумел увидеть Юдифь, хоть и не был созданием Морана, — прибавил мысленно Авденаго. — В отличие от кое-кого, не станем показывать пальцем».
— За него мать заплатила.
— Точно.
— Двадцать пять тысяч.
— Откуда тебе известно?
— Я подслушивал.
— Как ты посмел?
— Вы не запрещали.
Моран призадумался, вспоминая, а потом нехотя признал:
— Точно, не запрещал. Ну так и что с того? Мой бизнес тебя не касается.
— Просто обидно, — сказал Авденаго.
— Обидно — что?
— Что за Денисика мать заплатила. Моя бы приплатила, лишь бы от меня избавиться.
— Она избавилась от тебя совершенно бесплатно. Повезло женщине, — заметил Джурич Моран и вдруг плюнул. — Проклятье, опять кусок чашки откусил. Замени.
Авденаго подобрал черепок с пола, принял у Морана испорченную чашку и направился к выходу. Но в дверях он остановился.
— Зависть — очень мучительное чувство, — сказал Авденаго.
— Зрелое рассуждение, — похвалил Моран. — Чтение классиков пошло тебе на пользу. А кому ты завидуешь?
— Этому… Денисику.
— Поразительное признание! Смело можешь ему не завидовать. Я его в такое место отправил… просто жуть. Поверь Джуричу Морану, сынок. Ему там будет очень-очень плохо.
— Почему? — недоверчиво спросил Авденаго.
- Предыдущая
- 16/71
- Следующая