Журнал «Если», 2004 № 08 - Бачило Александр Геннадьевич - Страница 9

А здесь и тело было чужое. Так проще, объяснял Палыч. Чем дополнительно сочинять всю историю проникновения в 1936 год, думать о социальных привязках, о внутренней логике внедрения, не лучше ли воспользоваться готовой «платформой»? Разрабатывается подходящий местный типаж, в него как бы впрыскивают Сашино сознание. Раз — и ты в 36-м году, но с паспортом, работой, деньгами и жильем. А далее играй, как хочешь… Ну, понятно, выполняя миссию.

«Миссия — это важно, — тут Константин Павлович делался необыкновенно серьезен. — Для того чтобы активизировать ваш полет фантазии, необходим некий вектор. Нужно поставить определенную задачу. Решая ее, сталкиваясь с разными трудностями, вы и начнете структурировать воображаемую реальность».

Придумано неплохо. Даже имя у прототипа то же. Вообще удивительно, сколь подробно они разработали этот персонаж. Лучницкий Александр Степанович, 1906 года рождения, служащий, происхождения пролетарского… С каждым днем он узнавал все больше о своем здешнем «теле». То ли продолжалось гипнотическое вливание, то ли это резвилась собственная фантазия, достраивая картину.

Поначалу это казалось странным. Ведь раньше он не отличался столь уж игривым воображением. Откуда что взялось? Откуда он вообще столько знает о тридцатых годах? Ну, что-то читал, еще до армии… роман какой-то старый… Константин Павлович только улыбался, выслушивая эти речи. «Мы плохо себя знаем, Саша. Наш мозг в обычном режиме работает едва ли не в десятую долю отпущенных ему возможностей. А вот если запустить его на полную мощность…» И многозначительно поглаживал серебристый обруч.

Нет, конечно, постоянно пребывать в Ленинграде 1936 года было бы слишком утомительно. Так на то и КЗоТ, восьмичасовой рабочий день. В шесть вечера (в реальности) вырубался ток, снимался с головы обруч — и свобода. До десяти утра. Он шел домой, в свою скучную однушку — к телевизору, интернету и пиву «Муромец». Но странное дело, день ото дня привычная жизнь как-то линяла, жухла. Реальность древнего Ленинграда звала его, тянула. Там все было хоть и выдуманное, но яркое — как небо в июльский полдень.

«Да, — в конце концов признал Константин Павлович, — есть своего рода наркотический эффект. Зависимость. Но не волнуйтесь, это после опытов легко снимается. Вы же не первый у нас… Главное, на состоянии здоровья это никак не отражается. Вашему воображению поставлены жесткие рамки, линия ваших грез изогнута согласно программе эксперимента. Поэтому не берите в голову. Потом пройдете недельный курс реабилитации…»

Он поставил чайник (нелегко далось ему тонкое искусство укрощения примуса), почистил картошку. Тетка Авдотья все бубнила себе под нос, но Саша уже не слушал. Что-то казалось ему странным, что-то этакое крутилось в мозгу, но ухватиться за ниточку никак не выходило. Может, насчет работы? Здешней, ленинградской? Как же скучна ему поначалу казалась эта Леноблпотребкооперация! Там он трудился скромным счетоводом. Сводил дебет с кредитом, о чем раньше и понятия не имел… Потом обнаружилось, что и люди интересные, и девочки есть очень даже спелые, — кабы не мысль, что все будет записываться на кристалл, он бы определенно форсировал. Раз уж Люся пожелала ему напоследок «успехов в личной жизни»… И плевать, что личная жизнь получается сугубо виртуальная; а вот забудь он о лаборатории, о серебристом обруче, и как различить, где реал, а где вирт? Чувства-то все те же, а комсомолочки здесь, кстати, вовсе даже не закомплексованные… или так хочется его воображению?

И тут Саша подскочил, будто опрокинул чайник на брюки. Вчера же было одиннадцатое! За Фельдманом должны были ночью прийти! Опечатать комнату. Какой, к лешему, управдом с его претензиями? Сейчас бы вся квартира гудела, как растревоженное осиное гнездо. В материалах же четко сказано — 11 июня, с четверга на пятницу…

Как же так? Не сработал обруч, подавая корректирующий импульс? До сих пор никаких отступлений от вводной не наблюдалось. Или… Может, Фельдмана взяли прямо на вокзале? А Раиса Марковна с Манечкой? Арестовать должны были одного Моисея Абрамовича.

Что же делать? Возвращаться в лабораторию и советоваться с Константином Павловичем? Крайне нежелательно. Во-первых, завлаб с самого начала предупредил, что запись останавливать нельзя. Кристалл загубишь. Все равно как в старое время CDR-диски писали. А гамма-кристаллы — вещь не просто дорогая, а очень дорогая… Во-вторых, на посмешище себя выставишь. Может, это не баг, а предусмотренная программой эксперимента фича?

Значит, так. Прямо вот сейчас на Литейный, отстоять в длинной очереди зареванных женщин, выяснить у дежурного — поступал ли такой Фельдман М.А. Даже если сняли с поезда, то дело-то в Ленинградском управлении заведено, сюда и привезут. Хотя, наверное, справки дают только родственникам… Ну, авось обаяние сработает. А если все путем — завтра надо будет увольняться из кооперации и ехать в Донецк.

Но это все потом, а пока — нажарить картошки. Голодное брюхо к миссии глухо.

Снилось что-то мутное. Сперва обещанный Манечке котенок, по-чему-то размером с носорога, гонялся за ним и требовал немедленно оплатить по акту, потом товарищ Сталин задумчиво ковырял в носу на их коммунальной кухне, а тетка Авдотья сердито пеняла ему за невымытый пол. А в конце концов симпатичная экспедиторша Леночка оседлала Константина Павловича и, колотя его по лысине, неслась по ночной степи навстречу огромной апельсиновой луне…

Саша рывком сел на кровати. Ночь… где-то на улице фонарь и аптека. Ходики негромко тикают… Сон внутри сна. «С физиологической точки зрения, — объяснял Константин Павлович, — ваше состояние во время сеанса является особого рода сном. Нет, не гипнотическим, гипноз нужен только в начальной фазе. Здесь нечто иное».

В дверь постучали — как-то неуверенно. Не понравился Саше этот стук, сердце на мгновение провалилось куда-то в область желудка. Он вскочил с кровати, принялся нашаривать в темноте брюки.

— Кто там?

— Сашенька, открой! — голос тетки Авдотьи напоминал выжатую половую тряпку. — Тут это… такое значит…

Он щелкнул выключателем, комнату затопил жиденький, тусклый свет. Уже догадываясь о своем ближайшем будущем, отодвинул засов.

Тут же, оттеснив бледную тетку Авдотью, в комнату вломились трое. Парочка молодых людей в гимнастерках и красноармеец с винтовкой, сейчас же занявший позицию у дверей.

— Гражданин Лучницкий? Александр Степанович? — ухмыльнулся один из визитеров, похожий на обожравшегося сметаной кота.

Ну вот, приплыли… Что ж, такой поворот исключать не стоило. Но что же теперь делать-то?

— Ну, предположим, — кивнул Саша. — А вы, извиняюсь, кем будете?

— А мы, извиняюсь, будем из органов безопасности, — расплылся второй и даже обмахнулся какой-то корочкой. И тут же, без всякого перехода, заорал: — Контра, гнида! Сгною!

На пороге маячила тетка Авдотья, на лице ее страх смешивался со жгучим любопытством. Взяли в понятые, решил Саша.

Нет, надо что-то делать. И прямо в ближайшие секунды. До конца сеанса еще пять часов, кристалл пишется. Значит, «всплывать» нельзя. Но как же миссия? Сколько продлится следствие? Недели? Месяцы? И стоит ли полагаться на пресловутое «обаяние»? Да, ему здесь почему-то все верят, но есть же какой-то естественный предел. Не волшебник ведь. А за это время с лишенными его присмотра Фельдманами всякое может случиться. И эксперимент не даст ожидаемых результатов. А Моисея Абрамовича погонят на Колыму. А Манечку сунут в детдом для врагов народа.

Чушь, конечно. Никто никуда никого не сунет, игра это все. Игра воображения. И тем не менее… Пускай игра, пускай вирт, почему же их так жалко?

— А что вас интересует, товарищи? — елейно осведомился Саша. — Может, я вам сразу и покажу? Начнем, пожалуй, с переписки?

— Это с какой же переписки? — тут же заинтересовался котообразный.

— Да Энгельса, — как нельзя кстати вспомнился старый фильм. — С этим, как его, чертом… с Каутским.