Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 77
- Предыдущая
- 77/109
- Следующая
А может, и по-другому все сложится.
Когда он вернулся к себе в гостевую хоромину, заказанная девка была уже на месте, не по-здешнему темнокожая и неохватная в бедрах под стать Махиде. Не иначе как Дяхон расстарался, сам выбирал. Стол был также накрыт, и застолье потекло не в пример вчерашнему: после каждого блюда — остановочка. А потешившись — опять к столу да чашам немерным. Где-то за полночь он, умаявшись, ненадолго заснул, а открыв глаза, обнаружил, что она сидит, поджав ноги, на постели и при слабом трепете светильников на рыбьем масле (запах которых был единственным, что отравляло ему сегодняшнюю ночь) разглядывает его чуть ли не благоговейно.
— Ты чего? — спросил он, невольно натягивая на себя верхнюю перину.
— Да вот скольких тут потчевала, а такой радости, как от тебя, ни от кого не видала…
— На том стоим, — самодовольно усмехнулся воин-слав Гарпогар. — В том и первая повинность истинного рыцаря перед дамою, чтоб не отпускать ее от себя, пока выше горлышка счастьем не переполнится.
— Ну и всех переполнял?
— Да вроде… — и тут по сердцу скребнул остренький коготок: ох, не всех ведь…
Он мотнул головой, отгоняя смущавшее его воспоминание, и поднял приятно млевшую руку, чтобы поиграть много-численными бусами, разлегшимися по необозримой, как разлившееся озеро, груди. Последним, на что наткнулись его пальцы, был жесткий плетеный ободок тоненького ошейника.
— Да ты что, телеска невыкупная? — изумился он. — За что?
— Не бери в голову, сладость моя, — промурлыкала она, наклоняясь к нему и зарываясь лицом в белоснежные его кудри. — Я ведь тешить тебя наряжена, а не слезу давить. Да и ночи почти не осталось…
— А ты не уходи, у меня еще одна впереди темнеется, вот ты и посветишь мне, как солнышко.
Она вдруг зашлась низким, басовитым хохотом:
— Ой, сказал! Где ж ты черное солнышко-то видывал?
А он вдруг изумился мысли, которая чуть было не сорвалась у него с языка: он ведь на своем веку видел уже три разных солнышка, не считая тех блеклых ночных, что гуляли над Бирюзовым Долом…
— Рассказала бы про себя, — торопливо проговорил Харр. чтобы не начать болтать лишнее. — Я ж не знаю, как и величать-то тебя.
— Мать Ласонькой нарекла, теперь вот Ласухой кличут… А вот про долю мою женскую ты тоже первый спросил. Только с чего бы?
— А дочка у меня на выданье, — с привычной легкостью соврал он. — Вот и вертится на уме, как-то у нее жизнь обернется. Тем паче, в своем стане женихов завидных нет, кто не в летах, кто домом не крепок. Наш амант стеновой и рад бы породниться, да малец у него еще соплив да своенравен… А тут как?
— Про Мохового не думай — сын один, да золотушный, потому как батюшка его мхами подземными вконец затравлен. Не жильцы оба. У Лугового девки две. Озерный сам холост, жену приглядывает, но только ты и думать о нем не моги: четырех жен в озеро спустил, рыбий хрящ!
— Да ты что? И ему позволили?
— А кто запретит? Он и сам, точно зверь-блёв, каженный раз слезами обливался: мол, самым дорогим жертвую! То рыбий недород — он первую свою сгубил; потом озеро зеленью гнилой пошло — он и вторую притопил; не помню уж, за что третью, а четвертую вот только что, чтоб лихолетье прекратить. Последняя-то жена нашей мудродейке сестрой приходилась, вот и разошлась вещунья, напредсказывала, да на свою же голову.
— Ну спасибо, упредила.
— Если что еще — спрашивай, я ведь много шепота межперинного наслушалась…
— Мне тот шепот ни к чему, у нас теперь всего одна ночь с добавочной утрешней, так что не будем отвлекаться!..
Больше и не отвлекались — все, что нужно было, начальник караванной стражи уже намотал на ус. Когда совсем рассвело и проворный телес втащил переполненный поднос с утренней снедью, прошептал Ласоньке на ухо:
— Я отлучусь ненадолго по службе, а ты отоспись, а потом приведи сюда менялу купецкого, у которого уборы женские да побрякушки всякие водятся.
Она радостно закивала; мол, будь спокоен, а я уж расстараюсь, поскольку чую — и мне перепадет… Перепало. Когда, вернувшись, он зашел в комнату, в глазах зарябило от блеска и пестроты украшений, разложенных прямо на заправленной постели. Харр выбрал для Махиды трехрядное ожерелье из лиловых озерных ракушек; нижний ряд был дополнен подвесками из некрупных рыбьих пузырей, крытых тоненьким слоем здешнего голубища — по нему, пока не просохло, насыпали рыбью чешую, которая влипла намертво и теперь переливалась звездным блеском; Мади он сразу присмотрел скромную ниточку неровных желтоватых жемчужинок, которые здесь никто за монетки не считал. А когда очередь дошла наконец до Ласухи, ожидавшей своего череда в углу, она сразу же наложила смуглые ладони на массивные наушные подвесы в виде огненно-алых колец, повитых золотой питью; оглянулась на Харра — можно ли?
Харр кивнул: можно. Подвесы оказались что-то непомерно дороги, но воин-слав торговаться не привык. Сделку обмыли за казенный счет, и меняла убрался довольный донельзя. Пребывание в Межозерье завершалось, и до Харра доносилось поцокиванье копыт последних горбаней, которых выводили из внутреннего дворика гостевой хоромины. Странствующий рыцарь, отоспавшийся и отъевшийся рыбой, которая на Тихри была так редка, что считалась исключительно княжеским лакомством, предвкушал роскошную ночь; собственно говоря, так и было — но до первых звезд. А потом все обрыдло. Он вспомнил узкую, как у кувшина, горловину залива, куда со свирепым напором старались пробиться серые озерные волны — проникнув туда, они сразу утишались и едва доплескивались до берегов, усмиренные, безопасные, огражденные поносной зеленоватой каемочкой спущенных в воду помоев.
Харр промаялся еще часа два, а потом плюнул, накинул на плечи верхнюю перину и выбрался на крышу, где, к своему удивлению, наткнулся на Дяхона.
— Ты чего это тут?
— Да у нас не продохнуть, на каженной койке по две девки сопят…
Харр засмеялся — он давно подозревал, что Дяхон прижимист, вот и вышло, что был прав: старина не позволил себе спустить ни единой зелененой монетки.
— Ступай в мою горницу, а я подышу ветерком озерным до рассвета. Только не вздумай девке платить — и так одарена!
Дяхон замялся, но потом решился, подобрал мешочек с наменяными здешними монетами и нырнул в лестничный проем. Харр хрустнул косточками, завернулся в невесомую перину и растянулся на плоской, ничем не огражденной крыше, глядя в звездное, совсем не джасперянское небо. Давненько не ночевал он вот так, как, бывало, в чистом поле, и не было слаще воздуха, чем тот, что не отделен от неба рукотворной крышей… Глаза его блаженно сомкнулись, и показалось даже, что над головой зашелестели вековые деревья. Как всегда между явью и сном, мысли мелькали неясные, разрозненные, то об одном, то о другом. Вот и тут подумалось: ежели б не звезды, над головой была бы непроглядная темень то самое колдовское НИЧТО, перелетев через которое можно было бы вернуться на Тихри. И всего-то пустяшное дело — звезды пригасить да в небо взлететь!
Хоть бы приснилось…
Первый луч солнца разбудил его, и он, еще не разомкнув глаз, снова услышал над собой нежный шелест. Вроде не было рядом никаких деревьев… Он потянулся и глянул в щелочку меж ресниц — мать моя страфиониха, да ведь смерч над головой! Испугаться, правда, по-настоящему не успел, понял: кружит над хороминой невообразимая туча озерных стрекоз, точно призрачный ветроворот.
— Меня, что ли, сторожите? — засмеялся он собственному страху. — Караул окончен, все свободны!
И тучи как не бывало.
Он поднялся и, кое-как завернувшись в сбившуюся комом перину — негоже, чтоб начальника стражи кто-нибудь да нагишом застукал! — отправился будить Дяхона. Переступил порог — и не удержался, чтобы не прыснуть в кулак:
— От-ставить! Задери тебя пирлюха…
Славный вояка блаженно посапывал, млея на брюхе, а Ласуха, мерно покачивая наушными кольцами, попыхивающими алыми сполохами, с бесконечным унынием чесала ему пятки.
Обратный путь оказался на удивление скор: в лабиринте подземных ходов проплутали чуть ли не вдвое меньше, да и далее по лесным тропкам проворнее шагалось без капризных горбаней, оставленных в Межозерье на мясо. Стража за малую плату разобрала купецкую поклажу — небольшие кожаные мешочки, туго набитые голубыми монетами; собственное наменяное и не пропитое добро хоронилось в кисетах на груди. На удивление Харра, купецкие менялы шагали упруго и размашисто, не отставая от тренированных воинов — видно, привыкли держать себя в форме, да и пожилых в караван не брали. Не то что на Тихри там что старее, тем почету больше.
- Предыдущая
- 77/109
- Следующая
