Чакра Кентавра - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 36
- Предыдущая
- 36/36
– Мы ушли на достаточное расстояние? – спросил Юрг, прижимаясь лбом к черному иллюминатору, занимавшему всю середину пола.
Немерцающие холодные светила роились под ним, очаровывая и пугая своей близостью.
– Мы никогда не уйдем достаточно далеко, – отвечала мона Сэниа, полулежавшая рядом с ним на подушках и поддерживавшая одной рукой забинтованную голову. – Мы уже в твоем созвездии, которое в наших «Анналах» почему-то называют Костлявым Кентавром. Но нас могут догнать и здесь, потому что для перехода через ничто расстояний не существует. Я и так не понимаю, что сдерживает погоню… В любую секунду они могут начать выныривать прямо здесь, в центральной каюте корабля.
– Так почему они этого еще не сделали?
– По-видимому, Гаррэль нашел такие слова, которые их остановили. Ну, что ж, остался последний перелет – к твоей планете!
Короткий приказ, легкое покачивание пола под ногами, кажущееся таянье стен, становящихся прозрачными – и внезапно чуть левее и ниже призрачно засветился такой знакомый, причудливо расписанный нежными перламутровыми красками шарик – долгожданная Земля.
– Теперь мы можем не спешить, – проговорила мона Сэниа смертельно усталым голосом. – Смотри и выбирай, куда ты хочешь опуститься, командор. Вот мы и у цели, до которой…
Голос ее дрогнул и прервался. Теперь, когда цель лежала у них под ногами, непомерной для женских плеч тяжестью легло воспоминание о тех, кому уже никогда не суждено было этой цели достигнуть.
Сначала – Асмур, затем – Юхан, теперь вот – Гаррэль.
Юрг смотрел на хрупкую фигурку жены, прижавшуюся к золотистой прозрачной стене. Нет, не новую диковинную планету разглядывала Сэнни – она просто прятала свои слезы, потому что, каким бы ни был повод для горести – принцесса Джаспера не могла плакать при посторонних. И спуститься вниз вот такой, истерзанной горечью воспоминаний, она тоже не хотела, потому и просила не спешить. Он угадал, он каждой клеточкой своего тела почувствовал остроту ее скорби и невольно вспомнил ту счастливую ночь, когда они спорили, на Земле или на Джаспере умеют любить сильнее…
Горе траты – оборотная сторона любви.
Он бесшумно приблизился и осторожно снял с ее плеч пестрое живое покрывало.
– Будь другом, Кукушонок, – попросил он, – присмотри за Юхани.
Кукушонок послушно скользнул в угол, где на свернутом плаще безмятежно сосал палец наследник двух планет, и опустился в изголовье, заботливо оглядывая малыша, но не касаясь его даже кончиками перьев.
Сэнни не обернулась, продолжая невидящим взглядом смотреть туда, где мягким светом сияла такая близкая и такая далекая Земля. Юрг наклонился и бережно обнял жену, словно пряча ее от всей Вселенной. Вдохнул запах ее теплых волос и все-таки не удержался, поверх ее головы засмотрелся на пышный весенний ковер каракумского разнотравья. Его подбородок невольно коснулся ее волос, а руки, как крылья, укрыли плечи…
– Мы не будем торопиться, Сэнни, маленькая моя, – зашептал он, чувствуя, как под его губами шевелятся, точно живые, прядки ее черных волос. – Мы дождемся вечера и тихо опустимся на сказочную равнину, которая когда-то была пустыней, а теперь зеленее и душистее самого Джаспера… Хорошо?
– Да, – еле слышно донеслось до него, – да…
– Красноногие аисты, заночевавшие здесь на своем пути к северу, будут при виде нас закидывать головы на спину и щелкать клювами… Но ты их не бойся.
– Нет, – отвечала Сэнни, – нет…
– А потом подойдут джейраны, хлебца попросить, только вот у нас нет человеческого хлеба – не беда, правда?
– Правда, – соглашалась она, – правда…
– А потом за нами прилетят, – говорил он, радуясь, что стихает горестная дрожь, бившая ее маленькое тело, – за нами прилетят, если, конечно, облака не помешают – ишь, ползут с юга, точно белая мохнатая шкура…
– Я думала, это снег…
– Нет, это низкие облака, они к вечеру…
Он вдруг осекся – горло перехватило.
– Откуда ты знаешь – про облака?
Она не ответила.
– Ты… видишь?
Ее голова едва уловимо дрогнула в коротком кивке.
Он должен был ощутить буйную радость, а вместо этого его охватил цепенящий ужас и отвращение – к себе самому.
– Значит, – проговорил он, едва ли не заикаясь, – я для тебя – все равно что…
Он не мог даже произнести этого слова.
И тут странный, прерывистый звук, напоминающий клекот орленка, донесся из угла. Юрг в недоумении обернулся и вдруг понял, что впервые в жизни – а может быть, и вообще в истории Джаспера – они слышат, как крэг смеется.
– Сэнни, – прошептал он, обхватывая голову руками и садясь на пол; – Сэнни, Кукушонок, простите меня, дурака…
Она порывисто повернулась и гибким, точным движением опустилась на колени рядом с ним.
– Как же ты сам не догадался, муж мой, – проговорила она, и он подумал, сколько же дней и месяцев он не слышал, чтобы у нее был такой счастливый голос. – Как же ты сам не понял, что иначе и быть не может. У нас ведь теперь все на двоих: и сын, и зрение, и неразделимость самой жизни…
- Предыдущая
- 36/36
