Рикша - Шэ Лао - Страница 22
- Предыдущая
- 22/47
- Следующая
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Сянцзы хотелось где-нибудь сесть, обдумать свое положение. Хоть бы заплакать – может, полегчает. Все произошло с такой быстротой, что он не мог прийти в себя. Но в снег не сядешь. Чайные все закрыты. Да и зачем туда идти. Лучше побыть одному.
Сянцзы медленно брел по улице, с трудом сдерживая слезы. В этом серебристо-белом мире у него не было пристанища. Только голодные птицы да бездомные бродяги могли его понять, посочувствовать его горю.
«Куда идти? В ночлежку? Чего доброго, украдут последнюю одежонку да вшей наберешься. Найти место получше? Но надо беречь оставшиеся пять юаней. Можно бы пойти в баню, но они закрываются в двенадцать часов».
Только сейчас Сянцзы почувствовал всю безвыходность положения. Он прожил в городе несколько лет и по-прежнему ничего не имел. Ничего, кроме одежды и пяти юаней в кармане. Даже одеяла с тюфяком лишился. Что делать завтра? Опять браться за коляску? Но что толку ее возить? Ни пристанища, ни денег. Стать торговцем-разносчиком? Но за пять юаней не купишь коромысло и корзины. Да и что за доход от такой торговли? Рикша заработает на еду и доволен, а чтобы заняться торговлей, нужны большие деньги. Иначе проешь все, что имеешь. А потом что? Опять браться за коляску? Это значит просто выбросить на ветер последние пять юаней. А их никак нельзя выпускать из рук: это последняя надежда. Слуги из него не выйдет: ни прислуживать, ни стирать, ни готовить он не умеет. Ничего он не знает, ничего не может. Он глупый неотесанный верзила.
Сянцзы не заметил, как подошел к Чжунхаю. Поднялся на мост. Пустынно вокруг, куда ни глянь – всюду снег. Только сейчас он заметил, что снег все еще идет. Дотронулся до шапки – промокла насквозь. На мосту не было ни души, даже постовые куда-то укрылись. Снег налипал на фонари, и казалось, они непрерывно мигают. Эта снежная пустыня вокруг вселяла в душу глубокую тоску.
Он долго стоял на мосту. Все словно вымерло – ни звука, ни шороха. Снежинки, радостно кружась, падали на землю, словно спешили тайком от людей окутать город холодным покрывалом. И в этой тишине Сянцзы вдруг услышал чуть слышный голос совести: «Не думай о себе, вспомни о семье Цао! Там ведь остались госпожа с маленьким сыном и Гаома! Разве не господин Цао дал тебе эти пять юаней?»
Не раздумывая, Сянцзы быстро зашагал к дому. У ворот виднелись следы, на дороге – две свежие колеи от колес машины. Неужели госпожа Цао уехала? Почему же Сунь не забрал их?
Сянцзы не решался войти, боялся, что его схватят. Огляделся: никого нет. Может, войти? Деваться все равно некуда. Пусть забирают! С бьющимся сердцем Сянцзы тихонько толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Прошел по коридору, увидел свет в своей комнате – в своей комнате! – и чуть не заплакал. Пригнувшись, подошел к окну, услышал кашель. Гаома! Открыл дверь.
– Кто там? А, это ты! До смерти напугал! – Гаома схватилась за сердце, села на кровать. – Что тут случилось, Сянцзы?
Сянцзы не мог вымолвить ни слова; ему показалось, что он давным-давно не видел Гаома, и на сердце у него вдруг стало тепло-тепло.
– Что же это такое? – снова спросила Гаома, чуть не плача. – Хозяин звонил, велел нам ехать к Цзоу, сказал, что ты вот-вот приедешь за нами. Ты и приехал – я ведь сама открыла тебе дверь! А с тобой какой-то парень… Я ни о чем не спросила, пошла к госпоже помочь ей собрать вещи. Ждали тебя, ждали… Пришлось нам с госпожой одним суетиться впотьмах. Малыш спал, мы его вынули из теплого гнездышка, уложили вещи, взяли из кабинета картины, а ты как сквозь землю провалился… Где ты был, я тебя спрашиваю? Кое-как собрались. Я вышла посмотреть, а тебя и в помине нет. Госпожа от гнева и страха вся дрожит. Я вызвала машину, но мы не могли оставить дом без присмотра. Решили, что госпожа поедет, а я приеду потом, когда ты вернешься. Что все это значит? Говори! Сянцзы молчал.
– Да скажи хоть слово! Чего молчишь? Что стряслось?
– Поезжай! – с трудом проговорил Сянцзы. – Быстрее!
– А ты присмотришь за домом? – Гаома немного успокоилась.
– Увидишь господина, скажи ему, что сыщик задержал меня, но потом… потом отпустил.
– Что ты городишь? – воскликнула Гаома, не понимая, шутит он или говорит серьезно.
– Слушай, – раздраженно продолжал Сянцзы, – передай господину, что его хотят арестовать. Пусть скроется где-нибудь. В доме Цзоу тоже опасно. Поезжай быстрей. Я заночую у Ванов. Ворота запру. А завтра пойду искать работу. Я очень виноват перед господином!
– Ничего не понимаю, – вздохнула Гаома. – Ну ладно, я пошла. Малыш, наверно, замерз по дороге. Побегу! Увижу господина, обязательно передам, что ты сказал: пусть уезжает куда-нибудь! Значит, ты запрешь ворота, заночуешь у Ванов, а завтра пойдешь искать работу? Так?
Сянцзы кивнул.
После ухода Гаома он запер ворота и вернулся к себе в комнату. Осколки разбитой копилки валялись на полу. Он машинально поднял один, повертел в руках и бросил. И одеяло и тюфяк оказались на месте. Странно, что бы это значило? Вдруг Сунь не сыщик? Тогда господин Цао в безопасности, ему незачем бросать семью и прятаться. Ничего не поймешь! Сянцзы сел на кровать, но тут же вскочил. Нельзя ему здесь оставаться. Что, если Сунь вернется? В общем-то, Сянцзы подвел господина, но Гаома передаст все, что нужно, так что можно не волноваться. Он ни разу никого не подводил, только сам вечно терпит обиды. Вот и сейчас у него отобрали деньги. А из-за кого? И он еще должен стеречь дом!
Так, разговаривая сам с собой, Сянцзы принялся собирать постель. Затем погасил огонь и отправился на задний двор. Здесь он положил постель на землю, ухватился за край стены, подтянулся и тихо позвал:
– Лао Чэн! Лао Чэн!
Лао Чэн, рикша из дома Ванов, почему-то не отзывался. Сянцзы перебросил постель – она бесшумно упала на снег, – перемахнул сам через стену и пошел разыскивать Лао Чэна: он знал, где его комнатушка. Было тихо. Видимо, все уже спали. Неожиданно Сянцзы пришла в голову мысль, что воровать – не так уж трудно. Он зашагал увереннее, снег поскрипывал под ногами. Дойдя до комнаты Лао Чэна, Сянцзы кашлянул.
– Кто там? – спросил Лао Чэн; он, наверное, только что лег.
– Это я, Сянцзы. Открой! – Сянцзы был рад, что Лао Чэн наконец отозвался.
Лао Чэн зажег огонь и, накинув старенькую куртку на меху, открыл дверь:
– Что случилось? Ты почему так поздно?
Сянцзы положил постель на пол, опустился на нее и так, молча, сидел.
Лао Чэну было за тридцать, лицо и тело его покрывали чирьи. Сянцзы не был с ним особенно дружен – поздоровается при встрече да перебросится несколькими словами. Лишь когда госпожа Цао с госпожой Ван выезжали куда-нибудь вместе, их рикшам случалось вместе попить чаю и отдохнуть. К Лао Чэну Сянцзы относился без особого уважения: тот бегал быстро, но казался каким-то разболтанным, даже ручки коляски держал кое-как. Так Сянцзы и не сдружился с ним. Хотя Лао Чэн был добрым малым.
Но сегодня Лао Чэн показался Сянцзы самым родным человеком, и он испытывал к нему чувство горячей признательности, с трудом сдерживая волнение.
Ведь только что он бродил по ночному городу, не зная, куда приткнуться, а сейчас сидит в теплой комнате. Сердце у Сянцзы начало постепенно оттаивать.
Лао Чэн снова нырнул в постель и, кивнув на снятую куртку, сказал:
– Кури, Сянцзы, сигареты в кармане.
Сянцзы не курил, но ему было неудобно отказаться; он взял сигарету и сунул в рот.
– Так что же с тобой случилось? Хозяин выгнал?
– Нет, – пробормотал Сянцзы. – Господин Цао с семьей уехал, а мне страшно одному в доме.
– Какая-нибудь беда? – Лао Чэн привстал на постели.
– He знаю, но что-то стряслось. Даже Гаома уехала!
– И дом теперь без присмотра?
– Я запер ворота!
– Гм! – Лао Чэн призадумался. – Пожалуй, пойду скажу господину Вану!
– Завтра скажешь. Я пока сам ничего толком не знаю. Откуда было знать Сянцзы, что господин Цао читает
лекции в одном из учебных заведений, что начальство им недовольно и собирается его проучить за слишком смелые взгляды? Слухи об этом показались господину Цао несерьезными: он-то знал, как непоследовательны эти его «смелые взгляды» и как мало они в действительности значат. Единственное, что его по-настоящему интересовало, это искусство. Смешно, но его почему то считали революционером. Просто несерьезно! И он не обращал ни на что внимания, хотя студенты и коллеги советовали ему быть осторожнее. Самоуспокоенность не гарантирует безопасности, особенно в такое смутное время.
- Предыдущая
- 22/47
- Следующая
