Собрание сочинений, том 2. Оцеола, вождь семинолов. Морской волчонок - Рид Томас Майн - Страница 32

• Предыдущая
• 32/136
• Следующая

Я перевел этот вопрос.

– Эти племена составляют одну треть всех семинолов, -последовал ответ.

– Скажите, что дружественно настроенным вождям будет выдано десять тысяч долларов по прибытии на Запад. Эту сумму они могут разделить между собой как пожелают. Она будет уплачена независимо от денежного пособия, которое получит все племя.

– Хорошо, – одновременно проворчали вожди, когда им разъяснили сущность этого предложения.

– Как думают Оматла и его друзья: будут ли завтра на совещании все вожди?

– Нет, не все.

– А кого же не будет?

– Мико-мико не придет.

– Вот как! Уверен ли Оматла в этом?

– Да, уверен. Онопа свернул свои палатки и уже покинул лагерь.

– Куда он ушел?

– Назад, в свое поселение.

– А его люди?

– Большинство из них ушли с ним.

Несколько минут оба генерала шепотом переговаривались между собой, но я не слышал их разговора. По-видимому, они были весьма удовлетворены этими важными сведениями.

– А какие еще вожди могут завтра не явиться?

– Только вожди племени Красные Палки.

– А Хойтл-мэтти?

– Нет, он здесь, и он останется.

– Спросите их, как они думают: будет ли завтра на совещании Оцеола?

По тому, с каким напряжением оба генерала ожидали ответа, я понял, что это интересовало их больше всего.

– Что? Оцеола? – воскликнули вожди. – Конечно, Восходящее Солнце придет непременно. Он хочет знать, чем все это кончится.

– Отлично! – невольно вырвалось у агента, и он снова принялся шептаться с генералом.

На этот раз я расслышал, о чем они говорили.

– По-видимому, само провидение помогает нам. Я почти уверен, что мой план осуществится. Одно слово может довести неосторожного индейца до вспышки гнева, а может быть, и похуже... И я легко найду предлог арестовать Оцеолу. Теперь, когда Онопа со своими приверженцами удалился, мы можем смело глядеть в глаза любым неожиданностям. Примерно половина вождей стоит за нас, так что остальные мерзавцы вряд ли окажут сопротивление.

– О, этого нечего бояться! – заявил генерал Клинч.

– Ну и прекрасно! Раз он окажется в наших руках, всякое сопротивление будет сломлено. Остальные сразу уступят. Ведь именно он запугивает их и не дает подписать договор.

– Верно, – задумчиво произнес Клинч. – Но как правительство? Kaк вы думаете, одобрит ли оно подобный образ действий?

– Полагаю, что да. Должно одобрить, во всяком случае. В последней инструкции президента есть намеки в этом роде. Если вы согласны действовать, я принимаю весь риск на себя.

– Тогда я готов подчиняться вашим распоряжениям, -отвечал командующий, который, по-видимому, был склонен одобрить план агента, но отнюдь не склонен был разделить с ним ответственность. – Мой долг – выполнять волю правительства! Я готов сотрудничать с вами.

– Значит, все ясно. Все будет, как мы хотим... Спросите вождей, – обратился Томпсон ко мне, – не побоятся ли они подписать договор завтра?

– Подписать они не боятся, но боятся того, что последует дальше.

– А что последует дальше?

– Они боятся нападения со стороны враждебной партии. Они опасаются за свою жизнь.

– Что же мы можем сделать для их защиты?

– Оматла говорит, что они спасутся, если вы дадите им возможность уехать к их друзьям в Таллахасси[46]. Там они пробудут до самого переселения. Они дают слово явиться к вам в Тампу[47] или туда, куда вы их вызовете.

Два генерала снова начали шепотом совещаться. Это неожиданное предложение необходимо было обсудить.

Оматла тем временем добавил:

– Если нам нельзя будет отправиться в Таллахасси, мы не можем... мы не смеем оставаться здесь, среди своих. Тогда мы должны искать убежища в форте.

– Что касается вашего отбытия в Таллахасси, – ответил агент, – то мы рассмотрим этот вопрос и дадим вам ответ завтра. А пока что вам нечего опасаться. Это главный военный вождь белых, он защитит вас!

– Да, – сказал Клинч, приосанившись. – Мои воины многочисленны и сильны. Их много в форте и еще больше в пути сюда. Вам нечего бояться.

– Это хорошо, – ответили вожди. – Если нам придется плохо, мы будем искать у вас защиты. Вы обещали ее нам – это хорошо!

– Спросите вождей, – обратился ко мне агент, которого осенила новая мысль, – не знают ли они, явится завтра на собрание Холата-мико?

– Сейчас мы этого не знаем. Холата-мико не открыл своих намерений. Но скоро мы это узнаем. Если он собирается остаться, то до восхода солнца его палатки не будут свернуты. Если нет -то они будут убраны до заката луны. Луна заходит, и мы скоро узнаем, уйдет он или останется.

– Палатки вождей видны из форта?

– Нет. Они скрыты за деревьями.

– Вы сможете сообщить нам о Холата-мико?

– Да, но только на этом же месте. В форте наш посланец будет замечен. Мы можем вернуться сюда сами и встретить одного из вас.

– Правильно, так будет лучше, – ответил агент, довольный ходом событий.

Прошло несколько минут. Оба генерала продолжали шепотом совещаться. Вожди стояли в стороне, неподвижные и молчаливые, как статуи. Наконец генерал Клинч обратился ко мне:

– Лейтенант! Вы подождете здесь возвращения вождей. С ответом явитесь прямо ко мне в штаб.

Последовал обмен поклонами. Два американских генерала отправились к себе в форт, а индейские вожди исчезли в противоположном направлении.

Я остался один.

Я остался наедине со своими мыслями. Мысли эти были окрашены чувством горечи. Виной тому было несколько причин. Мои радужные планы были разрушены, мое сердце жаждало вернуться к светлым и тихим радостям дружбы, но меня раздирали сомнения, меня мучили неопределенность и неизвестность.

Смятение мое усугублялось и другими чувствами. Роль, которую мне надо было играть, казалась мне отвратительной. Я сделался орудием коварства и зла, мне пришлось начинать свою военную карьеру с участия в заговоре, основанном на подкупе и измене. И хотя я действовал не по своей воле, я чувствовал всю постыдность своих обязанностей и выполнял их с непреодолимым отвращением.

Даже прелесть тихой ночи не успокаивала меня. Мне казалось, что к моему настроению больше подошла бы буря.

И все-таки это была удивительная ночь! Земля и воздух застыли в безмолвном покое. Порой по небу проносились белые перистые облачка, но они были так прозрачны, что закрывали лунный диск лишь легкой серебряной дымкой, и он лил на лес свой яркий свет, не теряя ни одного ослепительного луча. Блистательное великолепие лунного света, отражаясь от глянцевитых листьев лавров, преображало весь лес, в нем как будто сверкали миллионы зеркал. Особый эффект этой картине придавали светляки. Они целыми тучами летали под тенью деревьев и освещали темные своды леса разноцветными искрами – алыми, синими, золотыми... Они носились то вверх, то вниз, то прямо, то кружась, как бы двигаясь в лабиринте какого-то сложного танца.

Среди этого сверкающего великолепия лежало маленькое озеро, тоже блиставшее, как зеркало, в резной прямоугольной оправе.

Воздух был напоен сладчайшими благоуханиями. Ночь была довольно свежая, но не холодная. Многие цветы не закрыли свои венчики – не все они были помолвлены с солнцем, некоторые из них дарили свои ароматы луне. Кругом цвели сассафрас и лавры, и их запах, смешиваясь с запахом аниса и апельсина, наполнял воздух восхитительным ароматом.

Всюду царила тишина, но это не было безмолвие. Южные леса ночью никогда не бывают безмолвны. Древесные лягушки и цикады начинают свой пронзительный концерт вскоре после захода солнца, а прославленный певец американских лесов – пересмешник лучше всего поет при лунном свете. Один из них сидел на высоком дереве у края озера и как будто старался развеять мою грусть самыми разнообразными мелодиями.

• Предыдущая
• 32/136
• Следующая