Кусака - Маккаммон Роберт Рик - Страница 13
- Предыдущая
- 13/121
- Следующая
– У тебя есть, что еще сказать? – поторопил Рик.
Вэнс ощутил на себе сотни глаз, глядящих из окон дрянных домишек. Он знал: тут ему не выиграть никак, вся Окраина – это огромный Кортес-парк. Вэнс тревожно взглянул на панка с кнутом, понимая, что этой проклятой штуковиной Зарра Альхамбра способен выбить глаз ящерице. Он ткнул толстым пальцем Рику в лицо.
– Я тебя предупреждаю! Чтоб после захода солнца никаких Гремучек в Инферно не было, слышишь?
– Э? – Рик приложил руку к уху.
На другой стороне улицы расхохотался Зарра.
– Заруби себе на носу! – сказал Вэнс и сел в патрульную машину. – Заруби себе на носу, умник! – крикнул он, как только дверца закрылась. Полоска на ветровом стекле приводила шерифа в ярость, и он включил дворники. Ручеек превратился в грязное пятно. До него донесся их смех, и лицо Вэнса запылало. Он дал задний ход, быстро доехал по Второй улице до Республиканской дороги, резко развернул машину и с ревом помчался через мост в Инферно.
– Большой начальник! – гикнул Зарра. Он поднялся. – Надо было вмазать ему по толстому заду, а?
– В другой раз. – Сердце Рика колотилось уже не так сильно; во время стычки с Вэнсом оно стучало, как сумасшедшее, но парнишка не посмел выказать и тени страха. – В следующий раз можешь отстегать его по первому классу. Можешь разбить ему яйца.
– Ха-ррр-рашо! Круши, мужик! – Зарра, салютуя, выбросил левый кулак кверху в приветствии Гремучих Змей.
– Круши. – Рик неохотно вернул приветствие. Он увидел приближающихся Чико Магельяса и Пити Гомеса, выступавших задорно и важно, как если бы под ногами лежал не потрескавшийся бетон, а чистое золото. Они направлялись на угол, чтобы успеть на школьный автобус. – Потом, – сказал он Зарре, поднялся по ступенькам и вошел в коричневый дом.
Задернутые занавески не пропускали внутрь солнечный свет. Там, где на серые обои падало солнце, они выгорели и стали бежевыми, а на стенах висели в рамках изображения Иисуса на фоне черного бархата. В доме пахло луком, тортильей и бобами. Половицы под ногами Рика страдальчески застонали. Он прошел коротким коридором к двери возле кухни и легонько постучал. Ответа не было. Он несколько секунд подождал и постучал еще раз, гораздо громче.
– Я не сплю, Рикардо, – ответил по-испански слабый голос немолодой женщины.
Затаивший было дыхание Рик выпустил воздух из легких. Он знал: однажды утром он подойдет к этой двери, постучится и не получит ответа. Но не сегодня. Рик отворил дверь и заглянул в спаленку, где были задернуты занавески и электрический вентилятор месил тяжелый воздух. В комнате стоял запах, напоминающий фиалки на грани гниения.
На кровати под простыней лежала худенькая пожилая женщина. Седые волосы рассыпались по подушке кружевным веером, смуглое лицо сплошь покрывали глубокие трещинки и морщинки.
– Я ухожу в школу, Палома, – теперь Рик говорил нежно и внятно, совсем не так, как только что на улице. – Тебе что-нибудь принести?
– Нет, грасиас. – Старуха медленно села и сухощавой рукой попыталась поправить себе подушку, но Рик был тут как тут и помог. – Ты сегодня работаешь? – спросила она.
– Си. Буду дома около шести. – Три дня в неделю Рик после школы работал в магазине скобяных товаров и, позволь ему мистер Латтрелл, работал бы дольше. Но получить работу было трудно, да и за бабушкой требовался присмотр. Каждый день кто-нибудь из добровольного церковного комитета приносил ей ленч; соседка, миссис Рамирес, время от времени забегала взглянуть, как она, да и отец Ла-Прадо тоже часто заходил, но Рик не любил надолго оставлять бабушку одну. В школе он терзался страхом, что Палома может упасть, сломать бедро или спину и лежать, страдая, в этом жутком доме, пока он не придет домой. Но без денег, которые он получал в магазине, обойтись было нельзя, как ни крути.
– Что за шум я слышала? – спросила Палома. – Какая-то машина гудела. И разбудила меня.
– Ничего. Просто кто-то проезжал мимо.
– Я слышала, кричали. На этой улице слишком шумно. Слишком беспокойно. Когда-нибудь мы будем жить на тихой улице, правда?
– Правда, – ответил он и погладил тонкие седые волосы бабушки той же рукой, что взлетала вверх в салюте.
Она потянулась вверх, схватив Рика за руку.
– Будь сегодня хорошим мальчиком, Рикардо. Учись хорошо, си?
– Постараюсь. – Он заглянул бабушке в лицо. Бельма на глазах были бледно-серыми, и Палома почти ничего не видела. Ей был семьдесят один год, она перенесла два микроинсульта и до сих пор сохранила большую часть зубов. Паломой – голубкой – ее прозвали за то, что она рано поседела. Настоящее имя, имя мексиканской крестьянки, было практически непроизносимо даже для внука. – Я хочу, чтобы ты сегодня была осторожна, – сказал он. – Поднять занавески?
Она покачала головой.
– Слишком светло. Но после операции мне будет хорошо. Тогда я все буду видеть – даже лучше, чем ты!
– Ты и так видишь все лучше меня, – Рик нагнулся и поцеловал ее в лоб. И опять почувствовал запах умирающих фиалок.
Ее пальцы наткнулись на один из кожаных браслетов.
– Опять эти штуки? Почему ты их носишь?
– Просто так. Мода такая, вот и все. – Он отнял руку.
– Мода. Си. – Палома слабо улыбнулась. – А кто завел такую моду, Рикардо? Может, кто-то, кого ты не знаешь и кто тебе совсем не понравился бы. – Она постукала себя по голове. – Вот чем пользуйся. Живи по своей моде, не по чужой.
– Легко сказать.
– Я знаю. Но только так можно стать мужчиной, а не чужим эхом. – Палома повернула голову к окну. По краю занавесок просачивался резкий свет, от которого заболела голова. – Твоя мать… Она стала модницей, – тихо сказала Палома.
Этим она застала Рика врасплох – о матери Палома не упоминала давным-давно. Он ждал, но старуха больше ничего не сказала.
– Почти восемь. Я лучше пойду.
– Да. Лучше иди. Ты же не хочешь опоздать, мистер Старшеклассник.
– Приду в шесть, – сказал Рик и пошел к двери, но прежде, чем выйти из комнаты, быстро оглянулся на хрупкий силуэт в кровати и сказал, как делал каждое утро перед уходом в школу:
– Я тебя люблю.
И она ответила, как отвечала всякий раз:
– А я тебя – в два раза сильнее.
Рик закрыл за собой дверь спальни. Возвращаясь коридором, он сообразил, что слов бабушки «в два раза сильнее» хватало ему, когда он был ребенком; но за стенами этого дома, в мире, где солнце стучит кузнечным молотом, а словом «пощада» пользуются только трусы, удвоенная любовь умирающей старухи его не защитит.
С каждым шагом, который делал Рик, его лицо неуловимо менялось. Глаза утратили мягкость и заблестели жестко и холодно. Сжатый рот превратился в резкую, неумолимую черту. Не доходя до двери Рик остановился, сдернул с вбитого в стену крючка белую мягкую фетровую шляпу с лентой из змеиной кожи и надел ее перед потемневшим зеркалом набекрень, под подобающим дерзкому человеку углом. Потом рука Рика скользнула в карман джинсов и нащупала там серебряный выкидной нож. На сделанной из зеленой яшмы ручке был вырезан Иисус, и Рик вспомнил день, когда выхватил этот нож – Клык Иисуса – из ящика, где лежала, свернувшись, гремучая змея.
Теперь глаза Рика смотрели недобро, с обещанием трепки. Можно было отправляться.
Стоит ему ступить за порог, и пекущийся о своей Паломе Рик Хурадо будет забыт; появится Рик Хурадо – президент «Гремучих Змей». Бабушка никогда не видела этого его лица, и иногда он бывал благодарен, что у нее катаракта, но если ему хотелось выжить в войне с Локеттом и Отщепенцами, иначе быть не могло. Он не смел допустить, чтобы маска свалилась, но временами забывал, где – маска, а где – он сам.
Глубоко втянув воздух, Рик вышел из дома. Зарра, поджидавший у машины, кинул ему только что скатанную сигарету с травкой. Рик поймал ее и припрятал на потом. Ходить под кайфом (или, по крайней мере, притворяться)
– другого способа прожить день не было.
Рик втиснулся за руль. Зарра устроился рядом. Поворот ключа – и мотор «камаро» взревел. Хурадо надел темные очки в черной оправе и, завершив свое превращение, тронулся в путь.
- Предыдущая
- 13/121
- Следующая
