Первое дело Мегрэ - Сименон Жорж - Страница 119
- Предыдущая
- 119/131
- Следующая
И по-прежнему никаких сведений о мальчишке. А между тем на улицах Парижа все еще было довольно пустынно. Правда, кое-кто из ребятишек в рабочих кварталах обновлял на тротуарах полученные в подарок коньки или заводные машины, но почти во всех домах закрыты были и двери, и окна, запотевшие от тепла, царившего в комнатах. Жалюзи па витринах магазинов были еще опущены, а в маленьких барах сидели лишь случайные посетители.
Только звон колоколов парил над крышами да празднично разодетые люди целыми семьями направлялись в церковь, откуда доносились торжественные звуки органа.
— Господин комиссар, — заговорил вдруг Лекер, — мальчик никак не идет у меня из головы. Совершенно очевидно, что сейчас ему почему-то труднее стало разбивать сигнальные стекла, не привлекая к себе внимания. Не попытаться ли заглянуть в церкви? В баре или кафе не так-то легко остаться незамеченным. А в церкви совсем другое дело…
И он опять вызвал к телефону Жюстена:
— Старина, я позабыл про церкви. Распорядись, чтобы взяли под наблюдение все церкви. И вокзалы. О вокзалах я тоже не подумал.
Он снял очки, веки его были красны, вероятно, он совсем не спал этой ночью.
— Алло! Да. Что? Да. Комиссар здесь. Он протянул трубку Сайяру.
— С вами хочет говорить Жанвье.
На улице по-прежнему свирепствовал ветер и было сумрачно и холодно, только кое-где сквозь сплошные облака, словно предвестник солнечного дня, пробивался желтоватый свет.
Повесив трубку, комиссар пробурчал:
— Доктор Поль полагает, что преступление было совершено между пятью и половиной седьмого утра. Старуха была убита не с первого удара. По-видимому, она была уже в постели, когда услышала шум. Она поднялась и очутилась лицом к лицу с убийцей, в которого, вероятно, запустила туфлей.
— Оружие не обнаружено?
— Нет. Полагают, что он орудовал не то оловянной трубкой, не то каким-то закругленным инструментом, может быть, молотком.
— Деньги похищены?
— Исчез кошелек с незначительной суммой и старухин вид на жительство. Скажите-ка, Лекер, вам было известно, что тетушка Файе дает деньги под проценты?
— Да, я знал об этом.
— Вы мне сказали, что ваш брат месяца три назад потерял работу. Не так ли?
— Совершенно верно.
— Консьержка ничего не знала?
— И сын тоже. Именно из-за мальчишки он никому об этом не сказал.
Комиссар, которому было явно не по себе, закидывал то и дело ногу на ногу, поглядывая на полицейских, сидевших поодаль и безусловно слышавших весь разговор. В конце концов он уставился на Лекера с недоумением.
— Послушайте, старина, отдаете ли вы себе отчет в том…
— Конечно.
— Так вы тоже об этом подумали?
— Нет.
— Потому что это ваш брат?
— Нет.
— Сколько времени орудует убийца? Девять недель, так, кажется?
Лекер не спеша заглянул в свою книжку, пересчитал крестики в одной из граф.
— Девять с половиной недель. Первое преступление совершено было в квартале Эпинет, на другом конце Парижа.
— Ваш брат, сказали вы, не признался сыну в том, что остался без работы. Следовательно, он продолжал уходить в привычные часы из дому и возвращаться в положенное время? Почему?
— Чтобы не потерять его уважения.
— Что вы хотите этим сказать?
— Трудно объяснить. Он не такой отец, как все. Он сам его вырастил. Они живут только вдвоем. Вроде супружеской четы. Вы это понимаете? Брат днем готовит обед, делает все по хозяйству. Укладывает сына спать перед уходом на работу; возвращаясь, будит его…
— Это ничего не объясняет…
— Вы полагаете, что он согласился бы стать в глазах своего сына жалким неудачником, перед которым все двери захлопываются только потому, что он не умеет приспосабливаться?
— А что он делал по ночам в эти последние месяцы?
— Две недели был сторожем на заводе в Биланкуре. Заменял кого-то. Чаще всего мыл машины в гаражах. Когда никуда не мог пристроиться, подносил овощи на Центральном рынке. А когда у него случался приступ…
— Приступ чего?
— Астмы. Время от времени его скручивает… Тогда он шел в зал ожидания на вокзал. Один раз провел ночь здесь в разговорах со мной…
— Предположим, что мальчишка сегодня рано утром увидел своего отца у старухи Файе!
— Окна замерзли.
— А если окно было приоткрыто? Многие даже зимой спят с открытыми окнами.
— Но не мой брат. Он очень зябнет, к тому же они слишком бедны, чтобы зря расходовать тепло.
— Ребенок мог соскрести лед ногтями. Когда я был маленький…
— Я тоже. Надо бы узнать, было ли открыто окно у старухи Файе.
— Окно было открыто, и лампа зажжена.
— Спрашивается, где сейчас может быть Франсуа?
— Мальчишка?
Удивительно и даже как-то неловко было сознавать, что Лекер думает только о ребенке. Пожалуй, даже более неловко, чем слышать, как он спокойно приводит улики, свидетельствующие против брата.
— Когда он вернулся утром домой, у него в руках был ворох покупок. Вы об этом подумали?
— Сегодня ведь рождество.
— Чтобы купить цыпленка, пирожные, радиоприемник, нужны деньги. Он у вас брал взаймы?
— За последний месяц нет. Я очень жалею об этом, я бы ему сказал, чтоб он не покупал приемник для Франсуа. Я сам купил ему приемник и собирался после работы отнести.
— Не могла ли старуха Файе ссудить своему зятю денег?
— Маловероятно. Она очень странная женщина. У нее было достаточно денег, чтобы жить безбедно, а она продолжала ходить по людям и с утра до ночи работала. Она частенько одалживала деньги под большие проценты тем, у кого работала. Все в квартале об этом знали. Все, кому нечем было дожить до конца месяца, обращались к ней.
Комиссар поднялся, чувствуя по-прежнему какую-то неловкость.
— Проедусь туда, — сказал он.
— К старухе?
— К старухе и на улицу Васко да Гамы. Если будут новости, позвоните мне.
— Там нет телефонов. Я свяжусь с вами через комиссариат.
Комиссар был уже на лестнице, и дверь за ним успела захлопнуться, когда раздался звонок. Звонили с Аустерлицкого вокзала.
— Лекер? Говорит комиссар по спецделам. Этот тип у нас.
— Какой тип?
— Тот, о котором нам дали знать. Его фамилия Лекер, как и ваша, Оливье Лекер. Я проверил его удостоверение личности.
— Одну минуту.
Он бросился к двери, сбежал с лестницы. Только во дворе ему удалось нагнать Сайяра в тот самый момент, когда последний усаживался в полицейскую машину.
— На проводе Аустерлицкий вокзал. Они задержали моего брата.
Комиссар, отличавшийся дородностью, пыхтя и отдуваясь, поднялся по лестнице и взял трубку.
— Алло! Да… Где он? Что он делал? Что он говорит?.. Как?.. Нет, не стоит сейчас его расспрашивать. Вы уверены, что он не знает? Продолжайте наблюдать за вокзалом. Весьма возможно… Что касается этого человека, пошлите его немедленно ко мне…
Взглянув на Лекера, он на минуту заколебался.
— Да, в сопровождении. Так надежнее. Он набил трубку, разжег ее и только потом объяснил, словно обращаясь ко всем находящимся в комнате:
— Его задержали, когда он уже более часа слонялся по залам ожидания и на перронах. Он очень возбужден. Все твердит о какой-то записке сына. Он его дожидался там.
— Ему сказали, что старуха убита?
— Да. Это повергло его в ужас. Его сейчас приведут сюда. — И, словно извиняясь, добавил: — Я предпочел, чтобы его доставили сюда. Учитывая ваше родство, я не хотел, чтобы вы подумали…
— Благодарю вас.
Со вчерашнего вечера, с одиннадцати часов, Лекер находился все в той же комнате, на том же стуле — вот так и ребенком он часами сидел на кухне рядом с матерью. Вокруг все будто застыло. Лампочки вспыхивали, он вставлял вилку в гнезда; время незаметно, но неудержимо двигалось вперед, а между тем там, за окнами, Париж жил своей праздничной жизнью: тысячи людей отстояли уже полуночную мессу, другие бурно встретили рождество в ресторанах, пьянчуги провели ночь в полицейских участках и теперь, продрав глаза, предстали перед комиссаром. Чуть попозже у зажженной елки соберутся дети.
- Предыдущая
- 119/131
- Следующая
