Волшебник Колдовского мира - Нортон Андрэ - Страница 37

В зеркале появилось отражение, но это был мой собственный жабий облик, а не прекрасное лицо Каттеи.

Гребень упал на пол, из пустоты раздался крик ужаса. Динзиль, бросившись вперёд, обхватил руками что-то невидимое.

Хотя всё это могло быть ловким трюком…

— Каттея! — снова мысленно позвал я.

— Зло! — это был не ответ, а взрыв отвращения, я ощутил его как мощный порыв ветра, а следом за этим — слова, некоторые из них я узнал: она колдовала. Динзиль не разыгрывал меня, это могла быть только Каттея.

— Ну, конечно, зло, дорогая, — заговорил он тоном, каким успокаивают ребёнка. — Это чудовище выдаёт себя за Кимока, который будто бы пришёл за тобой. Успокойся, не трать даром свою Силу, она тут не поможет.

— Каттея! — к мысленному зову я прибавил два слова. Если в ней осталось что-то от прежней Каттеи, она поймёт: стоящий перед ней принадлежит не к тёмным, а к светлым силам.

— Зло! — снова порыв ветра, на этот раз — ещё сильнее. Но слов за этим не последовало. — Убери его прочь, Динзиль! — раздался из пустоты крик, и это был голос сестры. — Убери его. Я не могу на него смотреть!

— Хорошо, дорогая! — он отпустил невидимое тело и, снова воздев руки, произнёс какое-то слово. Всё закружилось и мы очутились в комнате с призрачной обстановкой.

— Она сделала выбор, не так ли, герой? Теперь я тебе кое-что покажу.

И снова откуда-то возникло то же зеркало. Но теперь в нём отражались не я и не комната. Я увидел в нём существо женского пола — похожее на плакавшее чудовище — но на сгорбленных плечах отвратительного туловища была голова моей сестры; по этим плечам и обвисшим грудям струились её волосы. Передние лапы оканчивались белеющими кистями нежных женских рук.

— Вот такой теперь стала Каттея.

Меня захлестнула ярость. Динзиль, конечно, ожидал этого: он сделал движение рукой, и я прирос к месту, словно мои лапы пустили корни в каменном полу.

— Я тот, кому здесь подвластно всё. Я — Динзиль, и таковым пребуду. Каттея постепенно постигает мою науку. Когда она совсем уподобится мне, тогда к рей окончательно вернётся её прежний облик. Она хорошо и быстро всё усваивает, ведь уродство ужасает всех женщин. Я дал Каттее посмотреть на её нынешнее тело — со стороны, конечно, и не сказал, что она видит самое себя; я объяснил лишь, что такое может случиться и с ней, если она не будет пользоваться защитой, которой я её обучаю. С тех пор она стала очень понятливой. Да, я недооценил тебя, Кимок Трегарт. Я считал, что основная сила — у твоей сестры. Не стоит отказываться ни от какого оружия — всё может со временем пригодиться. Так вот, ты побудешь пока в надёжном месте, а потом посмотрим, что с тобой делать.

Он опять поднял руки, и всё закружилось. Я оказался в каменной темнице, где не было другого света, кроме желтоватой ауры, исходящей от моего тела. Каждая стена была цельной каменной плитой. Я опустился на пол посреди этого тесного холодного колодца и задумался.

Герой… Называя меня так, Динзиль насмехался надо мной и был прав. Чтобы защитить себя и найти Каттею, я не сделал ничего, кроме того, что навязал мне враг. Это была не борьба, а жалкое беспомощное трепыхание. Неожиданная встреча с Динзилем прошла именно так, как хотел он.

Но что толку сокрушаться о случившемся? Надо решать, как быть дальше. Что Динзиль владеет колдовской силой, я знал с самого начала этой — пока безуспешной — попытки спасти сестру. Однако я добрался до Башни — чего он никак не ожидал, — и при мне по-прежнему был мой меч. Ха! Он лежал у меня на коленях. Почему Динзиль не отнял его у меня? Не считал для себя опасным или просто не видел его?

Я задумался. Что если меч для Динзиля так же невидим, как для меня — Каттея? Отчего это может быть? И почему я не применил меч против него? Я словно был в каких-то оковах, не в силах поднять на Динзиля руку.

Башня — его оплот. В ней наверняка есть множество защитных средств — не из камня и стали, а неосязаемых. Наверное, они воздействовали на меня с того момента, как я вошёл в курган.

Мне ни разу не пришло в голову пустить в ход меч, пока Динзиль не упрятал меня в каменный мешок. Меч разрушил стену из драгоценных камней. Не одолеет ли он и камни моей нынешней тюрьмы?

Но если я и выйду из неё, что мне это даст? Ведь я по-прежнему останусь в Башне. Каттея отшатнулась от меня, ища защиты у Динзиля. Она не признала меня. И она слишком изменилась под влиянием Динзиля. То существо, которое он показал мне… — лучше бы уж оно целиком было чудовищем, учитывая то, что означало возвращение прежнего облика Каттеи.

Каттея обладала познаниями колдуньи, но большую часть из них могла применить только девственница. Колдуньи Эсткарпа косо смотрели на мою мать за то, что ей удалось сохранить Силу даже после брака с моим отцом. Динзиль не мог полностью подчинить себе Каттею, не лишив её способности пользоваться Даром Силы.

«Дорогая»… Вот так он назвал её… Задыхаясь от ярости, я стиснул рукоять меча и коснулся обёрнутой вокруг лапы полоски света — шарфа Каттеи, куда Орсия влила свою магию.

Это тоже была женская магия. Она помогла мне, но до конца ли я её использовал? Ищи сердцем, говорила Орсия…

Сердцем… Шарф вёл меня, потому что я вспоминал Каттею, которая ещё не пользовалась никакой Силой, кроме той, что была для нас троих врождённой — которой мы пользовались так же естественно, как дышали, спали, ходили, разговаривали.

Держа одну лапу на полоске света, а другую — на рукояти меча, я призвал на помощь эту нашу силу, неизвестную ни Динзилю, ни кому-либо в Эскоре, ибо это была магия нашего прошлого. Я мысленно устремился далеко-далеко назад, к первым воспоминаниям из нашей жизни — моей, Кайлана и Каттеи. Мы сидели на медвежьей шкуре перед очагом, от огня взлетали искры.

Ангарт, наша кормилица, пряла, и нить плавно струилась из-под её неутомимых искусных пальцев.

— Вон волшебный лес, а вон волшебные птицы на деревьях… — долетела до меня мысль Каттеи.

Я посмотрел в огонь и увидел то, о чём она говорила.

— Вон едет верхом наш отец со своим отрядом, — мысленно продолжил Кайлан.

И действительно, языки пламени были точь-в-точь как всадники.

— А вдали горы, — добавил я, не ведая, как изменится наша жизнь за этими горами.

Нет, не думать о том, что было позднее. Ничто не должно заслонять и затемнять воспоминания!

Ангарт сверху вниз взглянула на нас — какой большой она казалась нам тогда…

— Сидите спокойно и слушайте: я расскажу вам про снежного духа и про то, как его обхитрил Самсау…

Но мы продолжали мысленно переговариваться друг с другом. Уже тогда мы знали, что это умение не доступно окружающим, и у нас была своя тайна.

Я извлекал из памяти воспоминание за воспоминанием, стараясь не упустить ни малейшей подробности, чтобы картина была живой и яркой. Однажды мы поехали верхом в весенние луга. Кайлан сломал цветущую благоухающую ветку розовой жимолости, я нарвал луговых цветов и травы и сплёл венок. Мы возложили его, как корону, на голову Каттее и вручили ей ветку, как скипетр. Мы объявили ей, что она прекрасней всех на свете, и даже цветы зарделись от смущения, потому что не могут с ней сравниться.

— Я помню…

Это вплелось в поток моих мыслей так незаметно, что я не сразу сообразил, в чём дело. Усилием воли сдержав волнение, я продолжал вспоминать. Та, чей облик был теперь так страшно искажён, присоединилась ко мне, и мы принялись вместе ткать гобелен нашего прошлого. Я не решался приблизиться к ней по тонкой нити, тянущейся из прошлого, и только всё крепче привязывал её к себе этой нитью общих воспоминаний.

— Ты… ты Кимок?

Она первая преодолела преграду этим неуверенным тревожным вопросом.

— Да, — ответил я осторожно.

— Если ты Кимок, — её внутреннее напряжение нарастало, — тогда тебе лучше уйти! Здесь тебя подстерегает зло. Ты не знаешь, что случается с теми, у кого нет защиты. Я видела отвратительных чудовищ!