Проклятие - "BNL" - Страница 36

- Сегодня у меня странно получается, - Фемто мотнул головой, потер перебинтованное запястье и пожаловался, будто оправдываясь, - Рука болит.

Ле приблизился, на ходу стаскивая перчатку, опустился на одно колено перед крутящимся одноногим табуретом, на котором восседал музыкант, бережно коснулся чужой щеки, кожи цвета теплого орехового дерева.

- Мне кажется, что у тебя всегда получается прекрасно, - почти прошептал, тепло щуря глаза.

Фемто улыбнулся смелее, и его рука сама поднялась вверх, поймала чужие пальцы на его щеке, но темные глаза вдруг стали серьезными.

- Ле, - проговорил он. – Что происходит? Умоляю, только не говори, что ничего. Я же вижу и слышу. Ведь то, что я сейчас играл – это ты. Это у тебя сейчас внутри, разве нет?

Ле хотел сказать ему что-нибудь, успокоить, но не нашел слов.

Одно дело – просто молчать о своих бедах. И совсем другое – отвечать не то, когда спрашивают напрямую. Это подпадает под категорию «ложь».

Лгать Фемто – все равно что выбрасывать в окно ключ от запертой комнаты. Если начать единожды, потом выхода уже не будет.

Не будет произнесено ни слова обвинения, но он не вынесет этого немого, неизреченного упрека в глубоких черных глазах.

- Фемто! – воскликнула Генриетта, без стука просовываясь в дверь. – Вот ты где. Послушай, ты сильно занят? Я хочу показать тебя госпоже Эллен. Все же я не уверена в качестве своих швов. Прости, я вовсе не имела в виду на тебе практиковаться, но так уж вышло.

Она слишком поздно поняла, что пришла не вовремя – или очень вовремя, если судить с точки зрения Ле.

Она готова была поклясться, что в тот миг, когда она засунула голову в незнакомую дверь, Ле-Таир, стоя на одном колене, гладил Фемто по щеке. Но, демон побери, это просто фокусы какие-то, потому что через секунду, когда она оказалась в комнате уже вся, Ле стоял прямо, как все нормальные люди, а на его руках сами собой откуда-то появились проклятые перчатки.

Фемто покинул табуретку, и Генриетта увела его с собой. Ле успел только услышать обрывок удаляющегося разговора:

- Это ты играл? Так красиво.

- А, ерунда. Просто убивал время…

Песок сыпался.

Вообще-то, в любом из смыслов никакого песка не было, потому что не было песочных часов.

Но это не мешало песку течь так же, как течет время.

Вроде и медленно-медленно – а отвернешься на минутку, и полколбы уже пустые.

Несмотря на всю быстротечность времени, у Ле его было достаточно, чтобы придумать, что он скажет Фемто. Еще не ложь, но уже недо-правду. Фактически у него на это была целая ночь. Каждый день спят только дураки.

Чтобы переговорить с музыкантом наедине, достаточно было просто встать раньше всех остальных.

Он так и поступил – и застал Фея сидящим на ступенях крыльца.

- Фемто, - окликнул Ле без приветствий. – Я тоже хочу спросить у тебя, что происходит. Почему ты избегаешь Генриетты?

Темные глаза расширились непонимающе-удивленно.

- Я не понимаю, о чем ты говоришь, - ответил Фемто, и его голос не был подпорчен ни ноткой сомнения или фальши.

- Я замечал это за тобой, - объяснил Ле. – Стоит ей прийти – и ты уходишь. Позапрошлой ночью, когда она села рядом с тобой у костра, ты пересел подальше. А в таверне убежал, как только она приблизилась к стойке. И даже в самый первый день, когда она еще и имени-то своего не назвала, ты встал со скамейки, когда она села. Как это нужно понимать, я не знаю.

- Что, правда? – Фемто задумчиво заправил за ухо прядь волос. – Я как-то не замечал. Просто никогда не думал об этом…

Он взглянул на робко голубеющее небо и признался:

- Если по-честному, это происходит не всегда. Только когда ты с ней рядом. О нет, я не ревную, ничего подобного, - добавил он спешно, - просто… когда вы стоите рядом, у меня возникает ощущение, что что-то не так. Такое противное чувство, которое бывает, если что-то должно случиться. Знаешь, я никогда не встал бы под тяжелой люстрой на тысячу свечей, пусть даже она висит на чугунной цепи в руку толщиной, и всегда стараюсь отойти от обрыва, если там действительно высоко, хотя падать не собираюсь. Потому что… потому что всегда остается такой маленький противный элемент «а вдруг?» - он умолк, видно, отчаявшись найти подходящие слова, и закончил просто:

- Когда она находится рядом с тобой, мне отчего-то хочется сделать два шага назад, и все.

- Вот как… - проговорил Ле, но задуматься над сказанным ему не дал знакомый голос, слишком глубокий для фигуры женщины, в которой он обитает.

- Доброе утро, - еще издалека не то пожелала, не то заявила Генриетта, сияя улыбкой. – Что, клуб не спящих ночами все растет?

Легка на помине, ничего не скажешь.

- Доброе, еще как, - откликнулся Ле-Таир и из чистого любопытства поинтересовался:

- Куда ходила?

- Осматривалась, - ответила Генриетта. – Подумать только – столько лет жила совсем рядом и ни разу здесь не была. Чудный город, - но, подумав с мгновение, уточнила:

- А если здесь еще и мальчиком родиться, то вообще здорово. Но теперь я хочу домой.

Ле кивнул.

- Скоро выдвинемся, - пообещал он. – Теперь до гор рукой подать.

Выдвинулись они и правда скоро. Лошади, отдохнувшие и наконец-то накормленные нормальной лошадиной едой, выглядели веселыми и бодрыми, солнышко сияло ясно, и горы ждали.

Прощаясь с Ивенном, Ле не снял перчатку, когда пожимал ему руку. Генриетта уже отчаялась разгадать эту странную закономерность. Вероятно, рукопожатие без перчатки достается только избранным.

Равно как и прикосновение к щеке. Почти равнозначное поцелую, если размышлять как женщина.

Эту последнюю мысль Генриетта решительно от себя гнала, однако прогоняться противная мыслишка не торопилась.

За спиной остались распахнутые даже ночью мощные ворота, стихали с каждым шагом скупые звуки сонного, еще дремлющего города. Впереди тянулись вересковые пустоши, иссеченные, будто морда бродячего кота сетью шрамов, пересечениями протоптанных некогда дорог, не зарастающих травой. Лошади шагали звонко, стучал под копытами камень, и беззвучно колыхались лишенные язычков бубенцы белого и лилового неувядающего вереска, колышемого совсем осенним ветром.

С каждым шагом одной из четырех лошадиных ног все ближе и четче становился силуэт гряды Драконьих гор. Генриетта загляделась на игру солнечного луча на обледеневших вершинах, слепящих глаза. Побывай она когда-нибудь в Суэльде, то наверняка вспомнила бы абсолютно белый мрамор стен Храма.

Там, в этих горах, бессчетное множество перевалов, которые ничего не стоит пройти, чтобы оказаться на той стороне. А еще в этих горах тысячи очень глубоких коварных ущелий, каменных карнизов над тропами, будто специально созданных для того, чтобы в один прекрасный день обрушиться на голову понравившемуся путнику, медведей и прочих прелестей дикой природы. И, конечно, эти пики, самые высокие, над которыми воздух настолько разрежен, что невозможно дышать…

Приятно и странно иногда бывает думать, что есть вещи, на которые человек не в силах повлиять. Генриетте нравилось осознавать, что Драконьи горы – одна из тех вещей, на которые человек не в силах не то что повлиять, но даже забраться.

А за ними, там, далеко на востоке, ничего нет. Там лежит Корхен, земля заснеженных лесов и нетающего льда, омываемая тянущимся до самого противоположного края мира Безымянным океаном, с которого приносятся выстуживающие, замораживающие заживо ветры…

С каждым шагом одной из четырех лошадиных ног сердце Генриетты билось чуточку быстрее, больнее и нетерпеливее.

Так всегда бывает, когда возвращаешься домой. Почему-то кажется, что там, в родных местах, все изменилось до неузнаваемости. И иногда бываешь даже разочарован, когда оказывается, что все осталось по-старому.

Генриетта знала, что не будет разочарована.

Она знала, что, если там до сих пор все живы, она вздохнет с облегчением, возблагодарит всех богов, каких только вспомнит, задвинет воспоминания о поездке и сопутствующих ей приключениях на почетную полочку своего мозга и станет жить, как жила.