Проклятие - "BNL" - Страница 25

Сиротливо поскрипывали незапертые двери. За ними притаился многообещающий мрак. О да, этот мрак и правда обещал очень многое. И было ясно, что хоть одно из своих обещаний он сдержит.

Фемто отпустил поводья лошади, и не думающей никуда уходить. Как во сне, он сделал несколько шагов, глядя куда-то вверх и по сторонам. Потом ступил на крыльцо, рядом с которым оказался – рассохшиеся ступени заскрипели под легкой ногой.

Словно по негласной договоренности, Ле поднялся на другое крыльцо. Помедлил мгновение, а потом толкнул дверь ладонью.

Поток света солнечного дня, клубясь, хлынул в темень внутри, безжалостно освещая то, что нынче можно было назвать внутренним убранством домика.

Ле стоял на пороге, не торопясь шагнуть внутрь. Он не боялся. Он уже не раз видел подобные вещи.

Просто… казалось крамольным нарушать тишину, уже улегшуюся, успокоившую все вокруг…

- Там то же самое, - тихо сказал Фемто, бесшумно подойдя сзади. – Везде все то же самое…

Ле медленно переступил порог.

Девушка. Рядом женщина постарше, а подле нее ребенок, маленькая девочка с чудными черными волосами, и симпатичный молодой человек с флейтой в руке. До сих пор с флейтой в руке.

Они, в общем, даже не успели вскочить. Наверное, и испугаться-то не успели. Умерли там, где сидели.

Фемто очень бережно и уважительно извлек флейту из окоченевших пальцев и выдул из нее несколько первых тактов печальной похоронной мелодии.

- Что там? – взволнованно окликнула Генриетта из-за двери.

- Не входи, - предупредил Ле, но она уже просунула голову в проем, а потом показалась и вся – и замерла, так толком и не войдя.

- Все они… - прошептала она, разом побледнев.

Ле молча кивнул.

У девочки острые ушки.

И вязь проклятия на коже всех четверых. У кого на руках, у иных на лице, четкие изломанные линии, словно нарисованные дрожащей рукой вусмерть пьяного художника-недоучки, ныряют в рукава и вырезы одежды.

- Вот только умерли они не от этого, - констатировал Фемто, склонившись над трупом девушки. – Проклятие обычно не оставляет колотых ран.

- А мертвые… - начала было Генриетта и запнулась. – Мертвые заразны?

- Лучше не трогай, - велел Ле, и она охотно подчинилась. – Где Том? – спросил он у Фемто.

- Смотрит другие дома, - отозвался тот, изучая личико мертвой девочки, - только, сдается мне, это все без толку.

Он помолчал задумчиво и проговорил:

- Ле, как ты думаешь, давно ли проклинать стали целыми семьями?

- С тех пор, как абсолютная любовь к Богине дала трещину? – предположил Ле-Таир.

Право, что за глупости. Глупее мысли невозможно придумать.

Не существует человека, ни единого, который любил бы Богиню абсолютно, всем сердцем и душой, и никогда не существовало. Это… это то же самое, что всей душой любить чай, самовольно лишая себя права пить что-то еще.

Загляни любому смертному в голову – и увидишь, что хорошенькую дочку соседа он любит почти так же, как Богиню, если не больше. Что, впрочем, не мешает ему бояться, молиться и прочими способами выражать небожительнице свое покорное почтение. Всегда найдется что-то, что ты любишь больше, именно в данный конкретный момент. Солнце, свою кошку, мать или сына…

Требовать от людей абсолютной любви неразумно. Люди чураются абсолюта. Абсолютность как таковая в любом ее проявлении для людей совершенно несвойственна и противоестественна. На то они и люди.

Не говоря уже о том, что Богине плевать, любят ли ее. Она, в отличие от иных богов, даже не беспокоится о том, будут ли ее помнить. Так о чем вообще может идти речь?

- Так смешно, - отметил Фемто. – Они забыли поджечь дом.

- О чем ты? – не поняла Генриетта.

- Знаешь, когда существует страх чумы, - он одарил ее взглядом своих темных, почти черных глаз, - всех, кто как-либо контактировал с зачумленным, всю его семью запирают в доме. И поджигают. Ради общего блага.

Она попыталась вместить в себя эту мысль и едва не закричала.

- Но это же неправильно, - пробормотала она сбивчиво, - это… нечестно! Чуму разносят воздух и вода, их нельзя контролировать, и Богиню тоже, нельзя отследить, кого она проклянет, а кого нет…

- Чуму передает касание, - жестко сказал Фемто. – И проклятие тоже. Всегда найдется безумец, которому будет легче, если он будет знать, что умирает не в одиночестве. Лучше перестраховаться, верно?

Генриетта поймала себя на том, готова была заплакать, но демона с два она действительно заплакала бы.

Стоит один раз дать волю слезам, пожалев незнакомых тебе людей – и все. Это путь в никуда.

Таких домов тут еще штук пять, напомнил ей внутренний голос. Подумай об этом на досуге.

- Вот только, - неуверенно проговорил Фемто, и его голос смягчился, став действительно похожим на голос ребенка, - если убить их раньше, чем оно само их убьет… их души остаются или исчезают?

- Ты хочешь сказать, - Генриетта окинула взглядом комнату и закрыла глаза, - что это сделали… ради их же блага?

- Не думай об этом, - сказал Ле-Таир.

- Но почему? – не поняла она. – Ведь если это так, можно…

- Нельзя, - отрезал Ле. – Помни: тот, кто думает, что убивает других ради их же блага, не жилец.

- Верно, - кивнул Фемто. – Потому что ты не имеешь права решать, что для них есть благо… Так?

- Отчасти.

- Ни души, - сообщил Том, появляясь на пороге. Его могучая фигура заслонила собой свет, льющийся из узкого дверного проема.

Он окинул привычным, лишенным эмоций взглядом место побоища-не побоища… Побоище – это когда сопротивляются. Место бойни, решила для себя Генриетта. Принюхался и сказал вдруг:

- Пахнет кровью.

Генриетта набрала полные легкие спертого, пахнущего резко и железно воздуха. Это правда. Пахнет кровью, а не гнилью. Значит, все, что здесь произошло, произошло совсем…

Что-то изменилось, что-то неуловимое. Не то едва-едва слышно скрипнула внутренняя дверь, ведущая в кухню или куда-то, не то воздух колыхнулся…

… совсем недавно.

Ле-Таир и Томас Руэ умели видеть неуловимое. Поэтому их мечи покинули ножны за долю секунды до того, как кухонная дверь отлетела к стенке, и из-за нее показались люди в темных куртках с высокими, закрывающими почти пол-лица воротниками.

Люди, делающие что-то по-настоящему неприемлемое, отвратительное, противоестественное, всегда прячут лица. Неважно, маска то будет, шарф или капюшон, главное – чтобы в одну из неизменно наступающих бессонных ночей получалось даже самого себя убедить, что тебя там не было, промелькнул, конечно, какой-то тип такого же роста, как и ты, и ботинки у него похожие были, но лица никто не разглядел, и никто, никто ничего не докажет.

Ле оттолкнул Генриетту к стене, едва не повалив ее на тело паренька-флейтиста, и почти в тот же миг попытался проткнуть мечом мужчину, нападающего на него. Тот увернулся один раз и второй, но в третий не был так удачлив – получил дополнительную дырку под ребра, захрипел и мешком упал на пол, открывая путь своему товарищу. Этот, в свою очередь, наносил удары решительно, быстро и метко, целя в лицо и шею – и как знать, может быть, один из выпадов и попал бы в цель, если бы его не настигла безвременная смерть.

Фемто потратил долю секунды на то, чтобы едва заметно кивнуть Ле, как профессионал профессионалу. На его смуглых руках, руках музыканта, и лезвии короткого ножа алела кровь.

Генриетта просто стояла и смотрела. Этот мальчик, такой хорошенький и юный, только что у нее на глазах хладнокровно перерезал горло живому человеку. То есть теперь, понятное дело, уже не живому. И угрызения совести если и посещали его, то явно не по этому поводу. Более того, по этому поводу они не собирались его посещать и в дальнейшем.

А она, одуревшая от запаха крови, стоит тут и недоумевает лишь, как он дотянулся до чужого горла, если ростом был гораздо ниже противника.

В комнате явно стало больше трупов, чем свободного пространства. Нельзя было и шагу ступить, чтобы не споткнуться об кого-то… обо что-то, что еще пять минут назад было кем-то.