Богатырские фамилии. Красные и белые (Сборники рассказов) - Алексеев Сергей Петрович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/116
- Следующая
Приглашает других. Угощает. Смотрят солдаты:
— Откуда?
— Как?
Отвечает Кикикин:
— Самообслуживание.
Смеются другие — эка ж словечко выдумал!
Вступили деникинцы в город Курск. Вот где мечта, где простор солдату. Юрок, пронырлив, нахален Довмонт Кикикин, сразу видно — кулацкий сын. Пригрозил он винтовкой какому-то портному. Френч, галифе и рубаху сшил за сутки ему портной.
Смотрят солдаты — Кикикин, словно жених, с иголочки.
— Откуда?
— Как?
Отвечает Кикикин:
— Самообслуживание.
Вступили войска в Фатеж. Город Фатеж на пути к Орлу. И в Фатеже куда-то исчез Кикикин. Где-то шнырял, вынюхивал. Вернулся. Смотрят солдаты: сапоги на нём хромовые. Новые. Со скрипом.
— Откуда?
— Как?
Отвечает Кикикин:
— Самообслуживание.
В город Кромы вступила белая армия. Это рядом совсем с Орлом. Снова простор Кикикину.
Уже в тонкорунной папахе стоит Кикикин.
Доволен солдат-деникинец: и одет, и обут, и желудок всегда набит. Хорошее дело самообслуживание.
Вступили войска в Орёл. Снова исчез Кикикин. Ждут его час. Ждут день. Волноваться стали.
Вдруг видят, несётся Кикикин.
— Караул! — истошно вопит.
Посмотрели солдаты: нет ни папахи на Кикикине, нет ни сапог. Исчезли френч, галифе, рубаха.
Голым, в чём мать родила, несётся к своим Кикикин.
Что же случилось?
Раздели Кикикина солдаты соседней части. Вор дубинку унёс у вора. Нередко случалось такое в войсках Деникина. Привыкнув грабить других, деникинские солдаты стали друг друга грабить.
— Верну! Отомщу! — бушевал Кикикин.
И верно, вернул. Для острастки теперь гранатами вдоль и поперёк обвесился. Ходит как склад с оружием.
Недолго ходил Кикикин. На первой версте за Орлом погиб. И надо же на собственной гранате подорвался деникинец. Взорвалась одна из гранат Кикикина.
Поражались другие:
— Сам! На своей гранате!
Вспоминали Кикикина:
— Самообслуживание.
Пардон-Халилецкий — пианист, музыкант. Одобрял Халилецкий во многом белых. Знал, что они разбойничают.
— Так время такое, — говорил Халилецкий.
Знал, что казни, что розги для непокорных у них в ходу.
— Фи, — говорил Пардон-Халилецкий. — Я демократ. Я категорически против казней. Розги? Хи-хи, розги — это другое дело.
Считал он, что белые порядок несут России. Лучше они, чем красные. Впрочем, не очень ругал и красных:
— Я демократ, я демократ. Что-то есть и у них хорошее.
Захватили белые город Курск. Отмечали свою победу. На торжественный ужин был приглашён и Пардон-Халилецкий.
Сам генерал Кутепов пришёл на ужин. Генералы в зале. Юнкера, офицеры, нарядные дамы в зале.
Играл Халилецкий на фортепьяно. Играл. Старался.
Похлопали дружно ему офицеры. Генералы улыбкой встретили. Дамы кричали:
— Браво!
Кланялся важно Пардон-Халилецкий. Был на десятом небе. Попросил он на память автограф Кутепова.
Пригласили к столу музыканта. Выпил шампанского. Милое общество!
Хорошо на душе у Пардон-Халилецкого. Дружно кричал с другими:
— Слава Деникину!
— Слава Кутепову!
— Май-Маевскому долгие лета!
Были танцы, затем и карты. Заговорили потом о красных. Не удержался Пардон-Халилецкий. Полез со своим любимым:
— Я демократ, я демократ. Что-то есть и у них хорошее.
Обернулись на эти слова офицеры. Генералы глаза скосили. Посмотрели, как змеи, дамы.
— Что-то хорошее?
Выпил Пардон-Халилецкий шампанского. Море ему по колено.
— Так точно, хорошее, — сказал Халилецкий. — Хи-хи, не секут они, скажем, розгами.
Сказал и этим подал идею.
Насупился Кутепов.
— Красный змеёныш, — прошипел генерал какой-то, что-то шепнул кому-то; какой-то полковник куда-то повёл глазами; какой-то поручик едва заметно кивнул головой и тихо ответил:
— Есть.
Поманили за дверь Халилецкого. Вышел. Схватили его офицеры. И тут же, как куль, в подвал.
Скрутили, связали, на лавку бросили. Взлетели, как сабли, над Пардон-Халилецким розги.
— А-а-ай! — завопил Халилецкий. — Я пианист! Я музыкант! Я демократ!
— Демократ! — хихикают офицеры.
Взлетают, взлетают розги.
Больше недели отлёживался после этого Пардон-Халилецкий.
Остался на память автограф Кутепова. Один — на бумаге, второй — на теле.
Во время наступления генерала Деникина на Москву в городе Харькове для деникинской армии был организован сбор средств. Объявили в Харькове День ромашки. Лето. Как раз уйма в полях ромашек. Вот и стали их продавать на улицах города. Появились сотни корзин с цветами. Продавцы их были дети. Разнаряженные, разодетые. В матросках мальчики. В бантиках девочки. Сынки и дочери богатых родителей.
Плата за ромашки могла быть любой. Возьми ромашку, а в корзину положи сколько хочешь — хоть копейку, хоть сто рублей.
Сбор от продажи ромашек и поступит в фонд деникинских войск.
Оживились улицы Харькова. Повалили к цветочным корзинам все те, кто против Советской власти, кто за Деникина. Кто рубль, кто два, кто полтину, кто двадцать копеек в корзину бросит. Особенно стараются местные богатеи, обходят один другого.
— Я десять рублей положил!
— Что — десять, я — двадцать!
— Что — двадцать, я — тридцать!
— Что — тридцать, я — сорок!
— Подумаешь — сорок. Я сто положил целковых!
Мальчишка Игнашка Сверчок, это прозвище было Игнашки, оказался на редкость в тот день смекалистым.
Не в семье богачей появился на свет Игнашка. В железнодорожных мастерских работал рабочим его отец. Соседи по дому, соседи по улице тоже простые рабочие люди.
Спохватились в тот же день на рабочей улице: где же Сверчок Игнашка?!
Мать всполошилась. Отец всполошился. Всем домом пошли на поиски. Лишь к вечеру вернулся домой Игнашка.
Идёт, как луна сияет. Держит в руках корзину.
Заглянули в корзину люди. На дне лепестки от ромашек. Рядом целая горка денег.
— Для рабочей кассы, — сказал Игнашка. (Была у рабочих такая касса для общих нужд.)
Догадались люди, где пропадал Игнашка.
А на следующий день притащили соседи газету. И вот тут все без конца дивились. Напечатан в газете снимок. На снимке Игнашка, а рядом с ним генерал Деникин. Ниже подпись, что сам генерал Деникин купил у Игнашки за десять рублей ромашку.
Пригодились Игнашкины деньги. Передали их рабочие из рабочей кассы на нужды харьковским революционерам-подпольщикам.
Долго вспоминали тогда Игнашку:
— Ну и Сверчок! Ну и Сверчок! Деникину всунул, шельмец, ромашку.
Получилось: Деникин на борьбу с Деникиным раскошелился на десятку.
Тяжело для молодой Советской страны сложились дела на юге. Партией большевиков брошен призыв:
— Все на борьбу с Деникиным!
Ваня Заброда, Петя Зимянин и Люба Кубанчик собрались добровольцами в Красную Армию. Явились на сборочный пункт.
Отвечают им:
— Молоды ещё! Молоды!
И верно: им по 15 лет.
Однако мечтают друзья о фронте, о защите Советской власти.
Представляет Ваня Заброда себя верхом на боевом коне. Вот он лихо на белых скачет. Шашка в руке грозным огнём сверкает. Разбегаются белые.
Петя Зимянин — артиллерист. Старший в батарее.
— Огонь! Огонь! — командует Петя.
Летят снаряды. Точно ложатся в белых.
И Люба Кубанчик мечтает о подвигах. Сумка висит у неё на плече. Красный крест на сумке. Сестра милосердия, сестра милосердная Люба Кубанчик. Вот она с поля боя выносит раненого.
«Сестрица, спасибо», — шепчет боец.
Лежат ребята в травах. О своём мечтают.
Ваня Заброда к Пете:
— Стреляешь?
— Стреляю, — признаётся Заброде Петя.
Петя Зимянин к Ване:
— Скачешь?
— Скачу, — отвечает Ваня.
Вместе они к Любе Кубанчик:
— Спасаешь? Тащишь?
— Тащу, — признаётся Люба.
Мечтали, мечтали. И вдруг решили:
- Предыдущая
- 26/116
- Следующая
