«Грозный всадник», «Небывалое бывает», «История крепостного мальчика», «Жизнь и смерть Гришатки - Алексеев Сергей Петрович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/100
- Следующая
— Вон! — закричал. — Вон!.. О святая Мария!
Так и ушел Барабыка ни с чем.
Доложил Барабыка царю все, как было.
— Ишь ты! — сказал Петр. — Так и сказал Горн: «Шведы не сдаются»?
— Так точно, бомбардир-капитан!
— А может, и прав генерал Горн? — спрашивает Петр.
— Как так — прав? — возражает Барабыка. — Я же ему говорю: «При Орешке сдались — раз, при Ниеншанце сдались — два и при Нарве, выходит, сдаться должны». Как же так, бог троицу любит.
— Молодец! — говорит Петр. — Мыслишь, как пристало российскому солдату.
— Никак нет, государь, — говорит Барабыка.
— Что — никак нет? — не понимает Петр.
— Какой же я солдат? Барабанщик я.
— Ну и что, барабанщик — не солдат, что ли? — удивился Петр.
— Нет, бомбардир-капитан, — отвечает Бабат, — какой же он солдат, раз ружья не имеет.
— Ишь ты! — вновь усмехнулся Петр. — Ружья, говоришь, не имеешь? Ладно, иди к ротному командиру, скажи: государь приказал ружье выдать. А про шведов это ты правду сказал: и при Нарве сдадутся.
На следующий день русские начали штурм Нарвы. Шли на приступ тремя большими колоннами.
Солдаты тащили лестницы и багры, оставив для облегчения в лагере походные ранцы.
На штурм нарвской стены шел и Бабат Барабыка.
Шведы открыли огонь. Стреляли пушки из крепости и через Нарову с высоких ивангородских стен. Ловко, страшно бились шведские солдаты. Там, где у высокой стены бастиона Гонор русские установили штурмовые лестницы, летели на головы атакующих камни, янтарными брызгами рассыпалась горящая смола.
По крепости на взмыленном коне носился генерал Горн.
— Шведы, шведы, — кричал он, — не посрамим шведской славы! Вперед, шведы!
Приступ русских был неудачный. Добираясь почти до самого верха стены, солдаты не могли закрепиться. Штурмующие отхлынули. Отбежал со всеми и Барабыка. Установилась тишина. Никто не решался первым повторить атаку. И вдруг недолгую тишину нарушил барабанный бой. Это в свой барабан ударил Барабыка. Медленно, в такт барабанной дроби, он стал подходить к крепостной стене, стал подниматься по лестнице. Шведы опешили. Они смотрели на смельчака, боясь стрелять. А Барабыка продолжал бить в барабан, продолжал подниматься по лестнице.
И вдруг все зашевелилось, задвигалось. Русские снова бросились на штурм. Снова раздались выстрелы, полетели камни, полилась смола.
Барабыка вскочил на крепостную стену. Кругом свистели пули, с Бабата сбило шляпу, от горящей смолы затлел кафтан. А он стоял на самом верху и бил в барабан.
Тра-та-та! Тра-та-та!
А оттуда, с той стороны стены, несся зычный голос генерала Горна:
— Шведы, за господа бога и короля вперед!
Однако поздно. Русские овладели стеной. Вот их все больше и больше.
А наверху по-прежнему стоит Барабыка и что есть силы бьет в барабан. Потом забрасывает барабан за спину, сует палочки за пояс, хватает ружье и, задрав полы горящего кафтана, прыгает вниз.
Русские врываются в Нарву.
А внизу гремит голос Горна:
— Шведы, шведы, позор вам, шведы!
Был у Бабата дружок из солдат. Странную имел фамилию — Перец. Молчит, молчит Перец, а потом возьмет да такое скажет! Все норовил про царя Петра дурное сказать.
А тут еще Бабат его вконец разозлил. Как вернулся Бабат от царя, так и стал хвастать, что Петр ему и ружье выдать приказал, и награду пообещал.
— Чему радуешься? — перебил Перец Бабата. — Нашел отца-благодетеля! Он тебе ружье рад всунуть. Дура, царь — он и есть царь. Думаешь, ты ему нужен? Силушка твоя нужна. Чай, немало на его совести нашего люду. Вон она, царская милость, — говорил Перец и задирал рубаху. Там поперек волосатой спины ровными рядами шли красные рубцы. — А за что? — спрашивал Перец. — За то, что правду сказать не побоялся.
И уж какой раз за этот поход начинал рассказывать Перец о том, как взбунтовались в его родном селе мужики, а царь прислал солдат и приказал всем батогов всыпать. А кто виноват, что мужикам на деревне жрать нечего? Вестимо, он, царь.
— Так ведь то не царь, а бояре виноваты, — пытается возражать Бабат.
— Ишь ты, «бояре»! — передразнивает Перец. — А царь — он кто, мужик? Царь — он и есть первейший боярин. От него все в государстве зависит.
— Так-то оно так… — соглашается Бабат.
А сам свое думает: «Как же так, чтобы царь — и был нехороший!»
Так бы и думал Бабат, да произошла такая история.
Спрыгнув с крепостной стены, Бабат побежал к Нарвскому замку. Здесь, на валу, отделявшем старый город от нового, он повстречал генерала Горна.
Подбежал Барабыка к генеральской лошади, схватил за уздцы, закричал Горну:
— Сдавайся!
Признал генерал раскосые глаза Барабыки, схватился за шпагу. Хорошо, отскочил Бабат в сторону. Потом выбрал удобный момент, прыгнул и ухватился за рукоятку генеральской шпаги. Ухватился, держит и снова кричит:
— Сдавайся!
Так и держатся они вдвоем за одну шпагу. В это время подскакал к ним русский полковник Чамберс.
— Брось! — закричал полковник на Барабыку. — Не пристало рядовому чину у генерала шпагу брать! Отдай сюда!
А Барабыка словно окаменел, пальцы разжать не может. Разозлился тогда Чамберс, ударил Бабата по лицу. Пошатнулся Бабат, упал. Так и досталась генеральская шпага полковнику Чамберсу.
А тут как раз проезжал Петр с генералами.
— Что за шум? — спросил.
Чамберс и доложил ему: мол, рядовой чин, а у генерала шпагу отнять пытался, да и офицерского приказа не выполнил.
— Раз так, — сказал Петр, — всыпать ему батогов за такое дело.
Уехали генералы. Остался Барабыка один. А в это время, откуда ни возьмись, Перец.
— Ну что, — говорит Перец, — видал, каково нашему брату? Вот она, царская милость.
А Бабату и сказать нечего. Стоит, моргает раскосыми глазами. Хоть и злой мужик Перец, а все же и в его словах правда есть.
Бой кончился. Петр и Меншиков верхом на конях выехали из крепости. Следом, чуть поодаль, группой ехали русские генералы. Ссутулив плечи, Петр грузно сидел в седле и устало смотрел на рыжую холку своей лошади. Меншиков, привстав на стременах, то и дело поворачивал голову из стороны в сторону и приветственно махал шляпой встречным солдатам и офицерам.
Ехали молча.
— Государь, — вдруг проговорил Меншиков, — Петр Алексеевич, гляди, — и показал рукой на берег Наровы.
Петр посмотрел. На берегу реки, задрав кверху ствол, стояла пушка. Около пушки, обступив ее со всех сторон, толпились солдаты. Взобравшись на лафет с ковшом в руке, стоял сержант. Он опускал ковш в ствол пушки, что-то зачерпывал им и раздавал солдатам.
— Государь, — проговорил Меншиков, — смотри, никак, пьют. Ну и придумали! Смотри, государь: в ствол пушки вино налили! Ай да бомбардиры! Орлы! Герои!
Петр улыбнулся. Остановил коня. Стали слышны солдатские голоса.
— За что пить будем? — спрашивает сержант и выжидающе смотрит на солдат.
— За царя Петра! — несется в ответ.
— За Нарву!
— За славный город Санкт-Петербурх!
Петр и Меншиков поехали дальше, а вслед им неслось.
— За артиллерию!
— За товарищев, животы свои положивших!
— Данилыч, — проговорил Петр, — поехали к морю.
Через час Петр стоял у самой воды. Волны лизали подошвы больших Петровых ботфортов. Царь скрестил руки и смотрел вдаль. Меншиков стоял чуть поодаль.
— Данилыч, — позвал Петр Меншикова, — а помнишь наш разговор тогда, в Новгороде?
— Помню.
— А Нарву?
— Помню.
— То-то. Выходит, не зря сюда мы хаживали, проливали кровь и пот русский.
— Не зря, государь.
— И колокола, выходит, не зря снимали. И заводы строили. И школы…
— Верно. Верно, — поддакивает Меншиков.
— Данилыч, так и нам теперь не грех выпить? Не грех, Данилыч?!
— Правильно, государь.
— Так за что пить будем?
- Предыдущая
- 34/100
- Следующая
