Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки - Бианки Виталий Валентинович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/102
• Следующая

Нырнул в воду и скрылся.

А Хоттын-Лебедь поднял свою белую шею и гордо посмотрел вокруг: он подумал, что его зоркие глаза всегда вовремя заметят опасность, — и ничего не боялся.

Тут из-за леса выскочила лёгонькая лодочка — айхой. В ней сидел Охотник.

Охотник поднял ружьё — и не успел Хоттын-Лебедь взмахнуть крыльями, как грохнул выстрел.

И свалилась гордая голова Хоттын-Лебедя в воду.

Вот и говорят ханты — лесные люди: «В лесу первое дело — уши, глаза — второе».

Жил в лесу Тетерев, Терентием звали.

Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима, облетели кусты и деревья — и схорониться негде.

Вот звери лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит — ей. Куница говорит — ей.

Лисица говорит:

— Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче — вот он. Я понизу промышляю, я его и съем.

А Куница говорит:

— Нет, Терентий спать на дереве сядет. Я поверху промышляю, я его и съем.

Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть. На дереве сядешь — Куница поймает, на землю слетишь — Лисица сцапает. Где же ночевать-то?

Думал-думал, думал-думал, — ничего не придумал и задремал.

Задремал — и видит во сне, будто он не на дереве, не на земле спит, а в воздухе. Кунице с дерева его не достать и Лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, — ей и не допрыгнуть.

Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки!

А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет и тоже к опушке. Обе за Терентием-Тетеревом спешат.

Вот Куница первая прискакала к дереву да все деревья оглядела, все ветки облазала, — нет Терентия!

«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался».

А Лисица прибежала, всю опушку оглядела, все кусты облазала, — нет Терентия!

«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на дереве спал. Кунице, видно, достался».

Подняла голову Лиса, а Куница — вот она: на суку сидит, зубы скалит.

Лисица рассердилась, как крикнет:

— Ты моего Терентия съела, — вот я тебе!

А Куница ей:

— Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе!

И схватились они драться.

Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят.

Вдруг — трах-та-та-тах! — из-под снега чем-то чёрным как выпалит!

У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разные стороны: Куница — на дерево, Лисица — в кусты.

А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал.

С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там и уютно, и от злых глаз безопасно.

На широкой-широкой сибирской реке выбирал старик сети, полные рыбой. Внук ему помогал.

Вот набили они лодку рыбой, закинули сети опять и поплыли к берегу. Старик гребёт, внук правит, вперёд глядит. И видит — плывёт навстречу коряга не коряга, словно бы пень, и на нём два больших, как у орла, каменных крыла. Плывёт и громко фыркает…

Испугался внук и говорит:

— Дедка, а дедка! Там что-то страшное плывёт да фыркает… Старик обернулся, приставил руку к глазам, как козырёк, смотрел, смотрел и говорит:

— Это зверь плывёт.

Внук ещё больше испугался:

— Греби, дедка, шибче. Убежим от него.

А дед не хочет, говорит:

— Это зверь сухопутный, в воде он нам ничего не сделает. Вот я его сейчас запрягу.

И погнал лодку наперерез зверю.

Ближе да ближе, — внуку уже видно: не пень это, а большая горбоносая голова, на ней рожищи широкие, как крылья. Голова старого Лося-сохатого. Ростом он больше коня и сильный страшно, сильней медведя.

Ещё больше испугался внук. Он схватил со дна лодки поколюку-копьё, протягивает деду:

— Бери, дедка, поколюку, бей зверя крепче.

Не взял старик поколюку-копьё. Взял две верёвки.

Одну накинул зверю на правый рог, другую — на левый рог; привязал зверя к лодке.

Страшно зафыркал зверь, замотал головой, глаза кровью налились. А сделать ничего не может: ноги у него в воде болтаются, до дна не достают. Опереться ему не на что — и верёвок разорвать не может.

Плывёт зверь и лодку за собой тащит.

— Видишь, — говорит старик, — вот нам и конь. Сам нас к берегу везёт. А убил бы я поколюкой зверя, нам с тобой пришлось бы его до дому тащить, из сил выбиваться.

И верно: тяжёл зверь, тяжелей лодки со стариком и внуком и всей их рыбой.

Фыркает зверь, плывёт — к берегу рвётся. А старик верёвками, как вожжами, управляет им: за одну потянет — зверь вправо повёртывает, за другую — зверь влево. И внук уже не боится зверя, только радуется, что такой у них конь в упряжке.

Ехали так, ехали старик с внуком, — вот уже и берег близко, а на берегу избушка их виднеется.

— Ну, — говорит старик, — давай теперь поколюку, внучек. Пора зверя колоть. Был он нам конём, теперь мясом будет — лосятиной.

А внук просит:

— Обожди, дедка, — пусть ещё прокатит. Не каждый день на таких конях ездим.

Ещё проехали. Старик опять поколюку-копьё поднимает. Внук опять его просит:

— Не бей, дедка, успеешь. Будет нынче у нас сытный обед из лосятины. А перед обедом на водяном коне всласть покатаемся.

А берег уже вот он — рукой подать.

— Пора, — говорит старик, — натешились.

И поколюку-копьё поднимает. Внук за поколюку держится, не даёт зверя колоть:

— Ну ещё, ну хоть капельку ещё прокатимся!

Тут вдруг достал зверь ногами до дна. Разом выросла из воды могучая шея, спина горбом, крутые бока. Встал старый Лось во весь свой богатырский рост, упёрся ногами в песок, рванул…

Лопнули обе верёвки. Лодка о камни с размаху — трах! Опомнились старик и внук по пояс в воде.

Кругом только щепки плавают.

И лодки нет.

И рыбы нет.

И лосятина в лес убежала.

— Помните, девочки, — говорила мать, уходя из дому, — можете бегать, где хотите — и во дворе и в саду, — только к Зелёному пруду не подходите.

Девочки и сами побаивались ходить к Зелёному пруду: про это место рассказывали страшное.

Зелёный пруд был в самом дальнем, в самом тёмном углу сада. Кругом него стояли великаны-ели. Они растопырили над прудом мохнатые лапы и не пропускали к нему солнечный свет.

Мать говорила, что вода в Зелёном пруду вредная: напьёшься— заболеешь и умрёшь. Говорила, что на дне пруда ил и тина: попадёшь ногой — и начнёт тебя всасывать, всасывать — и засосёт с покрышкой.

По вечерам из пруда поднимался серый косматый туман. Он медленно пробирался между деревьями, полз к дому. Тогда мать загоняла девочек домой — спать.

К Зелёному пруду никто не ходил, даже взрослые. А девочкам строго-настрого было запрещено бегать в тот тёмный, сырой угол сада.

Мать ушла. Алла и Нонна уселись на скамейке. Долго сидели молча. Потом Нонна вздохнула:

— Скучно! Мамы нет… Хоть бы тётя прислала за нами крысиную коляску.

— Какая тётя? — удивилась Алла.

— Какая, какая!.. Ну, волшебная. Помнишь, Золушке коляску прислала, а вместо лошадей — крысы.

— Фу, глупая! — рассердилась Алла. — Золушка — ведь это в сказке. И тётя-фея в сказке.

— Что ж такого… — начала Нонна, но вдруг смолкла: за спиной что-то зашуршало.

Девочки обернулись.

На клумбе, на большом белом цветке, сидела стрекоза-красотка.

Она была похожа на игрушечный, красиво раскрашенный аэропланчик. Крылья у неё были тёмно-синего цвета, а блестящее длинное тельце — изумрудно-зелёное.

— Чересчур маленький самолётик, — прошептала Нонна. — Как же мы на него усядемся?

• Предыдущая
• 31/102
• Следующая