Галлоуэй, мой брат - Ламур Луис - Страница 20

• Предыдущая
• 20/36
• Следующая

Тут на тротуар вышел лавочник.

— Пожалуй, — говорит, — стоит вам взять еще сотню патронов. И в самом деле похоже на войну.

Что ж, сэр, зашел я в салун и шлепнулся на стул, плохо мне было. Эта драка вычерпала меня до дна. Сила то ко мне вернулась, но я еще был совсем не тот человек, что раньше.

Берглунд принес мне выпить, и я малость приободрился. Потом он принес кофе и начал обрабатывать мою физиономию, латать ссадины. Он вернул мне револьвер, как только я вошел внутрь, я сидел и все сгибал и разгибал пальцы, хотел вернуть им гибкость.

— Вы теперь поостерегитесь, Сакетт, — сказал Берглунд. — Они уже не одного прикончили из засады.

Прошло немало времени, пока мне стало полегче, — помог свежий горячий кофе.

Они, по-видимому, наблюдали за нами и знали точно, что Ник Шэдоу уехал. Почему он уехал, они, наверно, не догадывались, но наверняка знали, что против них всего два человека, и наверняка думали, что двое — это все равно что ничего.

Ведь сейчас Галлоуэй там наверху один, и они могли решить, что это подходящий случай уменьшить силы противника наполовину. Только мой брат не ягненочек Божий и захватить его врасплох — дело не простое.

— Мне надо вернуться в лагерь.

— Вам надо отдохнуть, — запротестовал Берглунд.

Он был прав, конечно, но от этого не легче. Галлоуэй там наверху один, и, хотя он мог бы отойти выше в горы или укрыться в каньоне Сухостойной речки, похоже, не захочет никуда отступать.

Я одолжил вьючную лошадь, погрузил на нее покупки и собрался в обратный путь. Все у меня болело, я был какой-то одеревенелый, и хотелось мне только лечь и отоспаться, но надо было ехать назад. Может, они прямо сейчас готовятся напасть на Галлоуэя всей своей крепкой, подлой, поганой шайкой…

Пока приедут остальные наши, может пройти несколько дней, если не несколько недель, а до тех пор нам надо любым путем удерживать свою позицию или, по крайней мере, не дать себя окружить, чтобы осталась дорога для Пармали Сакетта и Ника Шэдоу.

Я вскарабкался на грулью, съехал в долину Ла-Платы, а потом с оглядкой двинулся вверх по течению. Несколько раз мне попадались следы конских копыт. Выходит, они тут были, — конечно, разведывали, что тут и как. Следы были оставлены несколько дней назад.

До корраля оставалась какая-то сотня ярдов, а Галлоуэя нигде видно не было. Но когда я подъехал вплотную, он появился из-за деревьев с винчестером на сгибе руки. Поглядел внимательно мне в лицо.

— Да, городок, должно быть, что надо, — заметил он самым мягким тоном. — Сдается мне они устроили тебе торжественную встречу.

— Как-нибудь сам поглядишь. Для меня все едино, что один город, что другой, но этот начинает действовать мне на нервы.

— Кто это был?

— Кудряш… и если бы не тамошний хозяин салуна, они бы сейчас уже засаливали мою шкуру.

— Ты его хорошо отделал?

— Не уверен. Чувствую я себя так, будто это меня хорошо отделали, но: только когда все кончилось, он там валялся пластом. Пожалуй, я его отделал. Так мне кажется.

Ну, слез я с коня — скорее, свалился. Галлоуэй повел моего мышастого в лес, а я остался сидеть у костра, повесив голову. Она жутко болела, просто раскалывалась, словно внутри ее было полно ссадин, да и снаружи все лицо саднило.

— Не думал я, что ему хватит духу, — заметил Галлоуэй, вернувшись.

— А ему и не хватило. Это его дурные дружки все заводили. Я думаю, он не прочь был бы бросить это дело, но боялся, чего говорить станут, а я боялся, что свалюсь раньше, чем он бросит, — к тому все и шло.

Галлоуэй варил суп. Он это у мамы перенял. Что бы, с кем бы и когда бы ни случилось — рождение или смерть, драка или свадьба — мама варила суп.

И вдруг что-то промелькнуло на опушке. Буквально на мгновение, и мне показалось, что это волк. Он смотрел назад, на дорогу, по которой я приехал. Я повернул голову и тоже посмотрел в ту сторону.

Вверх по лощинке ехал всадник. Пока еще он был на открытом месте, но направлялся к нам. Лошадь шла шагом. В руках у него была винтовка.

Еще до того, как этот старик подъехал к нам так близко, чтобы можно было разглядеть лицо, я понял, что это индеец — по тому, как он сидел на лошади. Он медленно подъехал, натянул поводья, остановил лошадь и, не слезая с нее, принялся нас задумчиво разглядывать.

Когда-то он был большой человек; а сейчас от него осталась только тень. Большой, я хочу сказать — физически. Кости остались на месте, а по старческим мускулам видно было, как когда-то они, налитые силой, туго натягивали кожу; эта сила еще светилась у него в глазах и сквозила в осанке. Это был гордый человек.

— Мы тут собрались поесть супу, — сказал я. — Не хочешь ли присесть к костру?

Он долго смотрел на меня, наконец спросил:

— Ты — Са-кэт?

Фамилия наша прозвучала непривычно коротко и глухо.

— Мы оба Сакетты, — ответил я. — Мы братья. Не только по крови, но и по мыслям. Не хочешь ли сойти с коня?

Он убрал винтовку и слез с лошади. Может, и была в его движениях какая-то принужденность, но не до такой степени, чтобы стоило беспокоиться. Он бросил поводья и с достоинством зашагал к нашему костру.

Я протянул руку ему навстречу.

— Меня зовут Флэган Сакетт, а это — Галлоуэй.

— Привет тебе, — сказал Галлоуэй.

Индеец осмотрел меня с головы до ног и не пропустил ни одной мелочи. Когда он снова поднял голову, я увидел у него на левой стороне лица шрам, похоже, от ожога порохом.

Когда мы доели, Галлоуэй вытащил кисет с табаком. Ни он, ни я так никогда и не пристрастились к куреву, но большинство индейцев курят, и кисет этот не раз делал свое дело, когда мы с ними торговали. Индеец выпустил несколько клубов дыма, поднял глаза и произнес:

— Я — Пороховое Лицо. Я — хикарилла. Он дал нам несколько минут оценить это сообщение, а потом сказал, глядя прямо мне в лицо:

— Ты — воин. Я — воин. Мы можем говорить друг с другом.

— Я слышал о Пороховом Лице, — сказал я, — и говорить с ним — это честь.

Его глаза блеснули, он затянулся еще несколько раз и сказал:

— Ты уходить от моих людей. Ты хороший бегун.

— Я и боец хороший, — сказал я, — но твои люди не дали мне возможности доказать это.

— Ты похож на индейца, — сказал он, — на хикарилла.

Ну, со мной, значит, все в порядке. Куда все это клонится, я не знал, но был настроен посидеть и послушать. Я вырос среди чероки и имел кой-какое соображение насчет индейцев и их обычаев. Да, похоже было, что народ они вовсе неплохой. Их нравы отличались от наших — так ведь и страна у них была не такая.

— Я приходить к тебе, потому что ты думать как индеец. Ты сражаться как индеец. Может быть, ты будешь говорить с индейцем.

— Я буду говорить, — сказал я, — и буду слушать.

— Меня называют отступником, — сказал он. — Мое племя невелико. Некоторые из нас — хикарилла, некоторые — юта-табегуачи. Мы сражаться, мы не сдаваться. Наконец нас есть очень мало, и мы прятаться, в высоких горах.

Он сделал долгую паузу, потом продолжил:

— Наши люди быть мало. На юге и на севере есть много индейцев, но мы больше не хотеть сражаться. Мы смотрели с гор, как приходите белые люди. Когда-то давно я ездил далеко на восток, и я видел города белого человека. На севере я видел фургон, который выдыхает дым. Белый человек имеет сильное волшебство. Мы есть двадцать человек. Мы есть шесть воинов, семь женщин и семь детей. Скоро будут еще двое. Зима придет, и звери уйдут вниз с гор, и мы будем голодать. Мы не хотим идти с хикарилла. Мы не хотим идти с юта. Может снова быть война, а мы не хотим сражаться.

Он вдруг поднял глаза, и взгляд его был полон гордости.

— Мы были великие воины. За свою жизнь мы будем драться, но мы не можем оставить наших детей умирать от голода и холода. Ты — белый человек. Ты — воин. Ты сильный против боли и ты знать путь индейцев. Я приходить к тебе, как к старшему брату. Ты скажешь нам, что мы должны делать.

• Предыдущая
• 20/36
• Следующая