Путешествие стипендиатов (илюстр) - Верн Жюль Габриэль - Страница 45

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая

— Поручаю их вам, капитан Пакстон… — повторял он ежедневно Гарри Маркелу. — Подумайте только, а вдруг с ними что-то случится!… Когда я вижу, как они карабкаются на мачты, мне все время кажется, что они, того и гляди… как это говорится?…

— Сорвутся…

— Вот именно… это то самое слово, сорвутся, при бортовой или килевой качке и свалятся в море!… Подумайте, какая ответственность лежит на мне, капитан!

И когда Гарри Маркел отвечал, что он не даст юношам упасть, что он несет не меньшую, чем мистер Паттерсон, ответственность, тот благодарил его в самых пылких выражениях, которые, однако, отнюдь не могли растопить холодной сдержанности лже-Пакстона.

За этим следовали нескончаемые нотации, адресованные юному шведу и французу, на что они отвечали:

— Не беспокойтесь, мистер Пакстон… Мы крепко держимся…

— Но вдруг рука сорвется, и вы загремите вниз…

— De brancha in brancham degringolat atque facit pouf[201], как сказал Вергилий!… — продекламировал Тони Рено.

— Никогда лебедь Мантуи не писал подобным гекзаметром!… — воскликнул ошарашенный мистер Паттерсон, воздев руки к небу.

— Ну что ж, он должен был бы это сделать, — парировал неугомонный Тони Рено, — поскольку падение было бы действительно замечательное, atque facit pouf!

И приятели залились смехом.

Тем не менее почтенный ментор мог успокоиться, поскольку если Тони Рено и Магнус Андерс и были дерзки как юные пажи, то и ловки они были как обезьяны. К тому же за ними постоянно следил Джон Карпентер, хотя бы уже просто из боязни потерять вместе с ними и причитающуюся ему премию. Да и кроме того, ему, как и остальным, совсем не улыбалось, чтобы «Стремительный» задержался надолго на каком-нибудь из островов, а если бы один из ребят сломал бы себе что-нибудь, отъезд был бы, безусловно, отложен.

Следует сказать, что команда редко входила в контакт с пассажирами, и те давно могли бы заметить, что члены команды предпочитают держаться в стороне, отнюдь не желая поближе сойтись с ними, что часто и весьма охотно делают матросы на других судах во время долгих плаваний. Только Вага и Корти обычно поддерживали разговор, остальные же хранили молчание по приказу Гарри Маркела. Если иногда Роджер Хинсдейл и Луи Клодьон слегка и удивлялись, замечая, как при их приближении все разговоры смолкали, то этим все и кончалось, поскольку ни малейшего подозрения у них не возникало.

Что касается мистера Паттерсона, то он был просто неспособен сделать из происходящего хоть какой-нибудь вывод. Он считал, что путешествие протекает в самых благоприятных условиях — что, кстати, соответствовало истине, — и мог уже поздравить себя с тем, что был способен теперь подняться на палубу, не спотыкаясь на каждом шагу, имея, так сказать, pede maritimo[202].

Поскольку на море по-прежнему был штиль, то лишь утром 24 августа, часам к пяти, «Стремительный», подгоняемый слабым северо-западным бризом, вышел на траверз острова Доминика.

Столица колонии, город Розо, насчитывает примерно пять тысяч жителей. Находится он на восточном берегу острова, где гряда возвышенностей защищает его от слишком резких пассатных ветров. Однако порт недостаточно защищен от морских волн, особенно при высоких приливах, и стоянка там не вполне надежна. Якоря могут не удержать судно на месте, поэтому команда должна быть всегда начеку, чтобы изменить место стоянки при первых признаках ухудшения погоды.

Поэтому, зная о том, что «Стремительному» предстоит провести у острова несколько дней, Гарри Маркел предпочел, и не без основания, не становиться на якорь в порту Розо. В том же направлении, но ближе к оконечности острова, находится великолепный рейд, именуемый Портсмутским, где судам не страшны ни ураганы, ни циклоны, что столь часто обрушиваются всей своей мощью на острова.

В Портсмуте и родился восемнадцать лет тому назад Джон Говард, четвертый лауреат конкурса, и он нашел свой родной город значительно разросшимся и обещающим в будущем стать важным торговым центром.

Пассажиры сошли на берег острова Доминика в воскресенье, а если бы они сделали это 3 ноября, то как раз подгадали бы к годовщине его открытия Христофором Колумбом в 1493 году. Знаменитый мореплаватель назвал его Доминика в честь святого, которого очень почитали на каравеллах знаменитого генуэзца.

Остров является значительной английской колонией, поскольку его площадь достигает семисот пятидесяти четырех квадратных километров, то есть двенадцати лье в длину и шести в ширину. К моменту повествования он насчитывал тридцать тысяч жителей, сменивших живших на нем в эпоху завоеваний аборигенов. Поначалу испанцы отнюдь не думали здесь обосноваться, хотя долины острова весьма плодородны, вода просто изумительно чистая, а леса богаты ценными породами деревьев.

Подобно другим островам Вест-Индии, Доминика неоднократно переходила из рук в руки. В начале XVII века остров принадлежал французам. Первые колонисты разбили здесь кофейные и хлопковые плантации; в 1622 году здесь проживали триста сорок девять колонистов и триста тридцать восемь рабов, преимущественно африканского происхождения.

Сначала французы жили бок о бок с карибами, число которых не превышало тысячи человек, в добром согласии. Туземцы были потомками могучей, трудолюбивой расы и видом своим напоминали скорее индейцев, населявших северные области Южной Америки, чем аборигенов соседних островов.

Следует заметить, что на Антильских островах язык, на котором общаются женщины, слегка отличается от того, на каком говорят мужчины; женское наречие называется аронак, а второе, мужское, — талиба. Туземцы, отличающиеся особой жестокостью и негостеприимством, несмотря на некоторые религиозные верования, имеют весьма дурную славу и слывут каннибалами; возможно, название «кариб» является синонимом слова «людоед». Это, однако, ни в коей мере не оправдывает жестокости, с которой обращались с ними испанские завоеватели.

Однако поскольку карибы совершали враждебные вылазки на различные острова архипелага на своих пирогах, вырубленных топором из целого древесного ствола, и поскольку их жертвами становились в основном туземцы, то с ними следовало покончить. Поэтому с момента открытия Антил они почти исчезли, и от этой расы, стоявшей на неизмеримо более высокой ступени развития, чем их соседи, осталось лишь очень малое число на Мартинике и Сент-Винсенте. Что касается Доминики, где карибов преследовали не столь жестоко, то там еще жило семей тридцать утративших свою силу и влияние дикарей[203].

Тем не менее, если европейцы и осудили уничтожение племени карибов, они отнюдь не отказались от мысли использовать туземцев в своих личных целях. Неоднократно и англичане и французы превращали карибов в весьма сомнительных союзников, когда это было выгодно, играя на их кровожадных инстинктах, а затем попросту истребляли.

Короче, уже с первых дней после открытия Доминика приобрела особое значение, чтобы привлечь флибустьеров и стать предметом вожделения многих государств.

После французов, основавших первые поселения, остров перешел сначала к англичанам, а затем к голландцам. Поэтому весьма вероятно, что Роджер Хинсдейл, Джон Говард, Хьюберт Перкинс, Луи Клодьон, Тони Рено и Аль6ертус Лейвен могли бы отыскать среди тех, кто два-три столетия тому назад занимался здесь взаимоистреблением, своих далеких предков.

В 1745 году, когда разразилась война между Англией и Францией, остров перешел к англичанам. Напрасно французское правительство разражалось протестами, требуя вернуть колонию, которая стоила Франции стольких человеческих жертв и стольких средств. Она не смогла ее вернуть даже по Парижскому мирному договору 1763 года[204], и остров так и остался под слишком гостеприимным флагом Великобритании, если не называть его жадным и хищным.

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая