Малыш (илюстр) - Верн Жюль Габриэль - Страница 42

• Предыдущая
• 42/91
• Следующая

— Речь не идет о лорде Рокингеме! — резко возразил Харберт. — Да он даже не подозревает о вашем существовании. А вот господин Джон Элдон вас прекрасно знает… Он дал мне официальный приказ, и если вы не заплатите, то расстанетесь с Кервеном…

— Расстаться с Кервеном! — воскликнула Мартина, смертельно побледнев.

— В недельный срок!

— И куда же мы денемся!

— Куда угодно! Меня-то уж это вовсе не касается!

Много уже повидал Малыш печальных сцен, сам испытал крайнюю нужду, но ему казалось, что ничего подобного он еще не переживал. Здесь не было ни слез, ни стенаний, но от этого вся сцена была еще более ужасной.

Тем временем Харберт встал, с намерением спрятать бумаги в сумку.

— Спрашиваю в последний раз, вы намерены платить? — спросил он.

— Но чем?…

Тут в разговор вмешался Мердок. В вопросе, в звенящем от волнения голосе слышался вызов.

— Да-да!… Чем прикажете платить?… — повторил он медленно и пошел на агента.

Харберт знал Мердока уже давно. Агенту было известно, что тот был одним из наиболее активных сторонников лиги, выступающей против лендлордов, и ему, конечно, пришла в голову мысль воспользоваться случаем, чтобы упрятать строптивца в тюрьму. Поэтому, отнюдь не пытаясь успокоить Мердока, он ответил с насмешливым видом, пожав плечами, словно желал спровоцировать гордого бедняка:

— Чем платить, спрашиваете вы?… Где и как раздобыть денег? Ну, уж во всяком случае, не бегая по митингам, не впутываясь во всякие истории и не бойкотируя землевладельцев… А работая, я думаю…

— Работая? — повторил Мердок, вытягивая задубевшие руки. — Так, значит, эти руки не трудились?… А мой отец, братья, моя мать, стало быть, столько лет просидели на этой ферме без дела?… Господин Харберт, не говорите подобных вещей, я не могу этого слышать.

И Мердок закончил фразу жестом, заставившим агента невольно попятиться. А затем Мердок дал выход гневу, накопившемуся в его душе за долгие годы социальной несправедливости, и выразил он его в очень красочных и энергичных выражениях, столь свойственных ирландскому языку — тому языку, о котором можно сказать: «Когда вы будете защищать собственную жизнь, то делайте это по-ирландски!» А сейчас Мердок при помощи страшных обвинений пытался защитить свою собственную жизнь и жизнь своих близких.

Затем, облегчив таким образом сердце, он сел в сторонке.

Сим чувствовал, что негодование клокочет в душе брата, как огонь в горниле.

Мартин Маккарти, опустив голову, не решался нарушить тягостное молчание, воцарившееся в доме после гневных слов Мердока.

Харберт продолжал взирать на несчастных со смешанным чувством презрения и высокомерия.

Наконец Мартина встала и обратилась к агенту.

— Господин управляющий, — сказала она, — теперь я умоляю вас… прошу об отсрочке… Это позволит нам заплатить… всего несколько месяцев… мы будем трудиться не покладая рук… даже если нам придется умереть в поле!… Молю вас… прошу вас на коленях… ради всего святого!…

И несчастная опустилась на колени перед этим страшным существом, один вид которого был для нее оскорбителен.

— Хватит, матушка!… Довольно… слишком… слишком унизительно! — воскликнул Мердок, поднимая мать с колен. — Мольбы здесь не помогут!

— Нет, — ответил Харберт, — и я не буду тратить лишних слов! Деньги… деньги на стол сейчас же, или через неделю вас выкинут!

— Через неделю, пусть! — вскричал Мердок. — Но сначала я сам выброшу вас за дверь дома, где мы пока еще хозяева!

И, подбежав к агенту, он схватил мерзавца за шиворот и вышвырнул во двор.

— Что ты наделал, сынок… Что ты наделал? — воскликнула Мартина, а все остальные понуро повесили головы.

— Я сделал то, что должен был бы сделать каждый ирландец, — ответил Мердок, — а точнее, выбросить из Ирландии всех лордов, как я выкинул их агента с этой фермы!

Вот в каком плачевном положении оказалось семейство Маккарти в начале 1882 года. Малышу только что исполнилось десять лет. Короткая жизнь, если ее оценивать прожитым временем, но весьма длинная по насыщенности событиями. Из всех этих десяти лет было только три счастливых года — те, что он провел на ферме.

И вот нищета, которую Малыш так хорошо познал когда-то, обрушилась на тех, кто был ему дороже всех на свете, на семью, ставшую его собственной. Внезапное несчастье могло в любую минуту безжалостно разорвать узы, связывавшие братьев, родителей и детей. Они будут вынуждены расстаться, рассеяться по стране и — как знать — даже покинуть Ирландию, поскольку жить на родном острове им становилось невозможно. Разве за последние несколько лет три с половиной миллиона фермеров не были лишены имущества по суду, и почему, собственно, то, что случилось со множеством людей в этой стране, должно миновать именно их?

Да сжалится Господь над несчастной Ирландией! Голод здесь как эпидемия, как война, опустошающая ее. Тот же бич и те же последствия.

В этой связи приходит на память зима 1740/41 года, когда нашли свою смерть столько голодных, и еще более страшный 1847 год, «черный год», уменьшивший число жителей острова почти на пятьсот тысяч человек.

В неурожайные годы пустеют целые деревни. Двери ферм распахнуты настежь — там никого нет. Арендаторы самым безжалостным образом изгнаны из родных домов. Сельскохозяйственное производство буквально подкошено под корень. Если бы все объяснялось только неурожаем зерновых, овса, ржи, то было бы еще полбеды и можно было бы надеяться на будущий урожай. Но если суровая и затяжная зима погубила картофель, сельскому жителю остается лишь, бросив все, податься в город и пристроиться в одном из «work-houses», работных домов, если, конечно, он не решит вообще эмигрировать из страны. В этом году значительное число фермеров избрало именно такой путь. Многие покорно смирились с судьбой. Из-за подобных бедствий в некоторых графствах население резко сократилось. В былые времена Ирландия насчитывала, кажется, двенадцать миллионов жителей, а сегодня только в Соединенных Штатах Америки — шесть-семь миллионов колонистов ирландского происхождения.

Итак, эмиграция. Не такая ли судьба была уготована и семье Маккарти? Да, и ехать нужно было не откладывая. Ни взаимные обвинения сторонников аграрной лиги, ни митинги, в которых участвовал Мердок, не могли изменить сложившегося положения. Ресурсы «poor-board»[147] были недостаточны для оказания помощи такому количеству пострадавших. Касса, пополнявшаяся за счет ассоциации гомруля, мгновенно опустела. Что касается восстания против землевладельцев и последовавших за этим грабежей, то вице-король Ирландии решил подавить их силой. Об этом можно было судить по огромному количеству агентов, наводнивших «подозрительные» графства, то есть самые пострадавшие и нищие.

Поэтому правильнее было бы для Мердока принять необходимые меры предосторожности, но он решительно отказался бежать. Доведенный до отчаяния, сгорая от неистребимой ненависти к угнетателям, он совсем потерял голову, сыпал угрозами направо и налево и подбивал крестьян на бунт. Отец и брат, увлеченные его примером, ввязались в дело подготовки восстания вслед за Мердоком. Уже ничто не могло их удержать. Малыш, опасаясь появления полиции, целыми днями вел наблюдение в окрестностях фермы.

Тем временем проживали уже последние крохи. Часть мебели была продана, дабы раздобыть хоть немного денег. А ведь до конца зимы предстояло протянуть еще несколько долгих месяцев!… Как же дожить до теплых времен и чего ждать от этого года, который казался загубленным?…

К заботам о настоящем и будущем прибавилось беспокойство по поводу состояния здоровья бабушки. Бедная старушка угасала на глазах. Сломленная ударами судьбы, она медленно сходила в могилу. Она уже не выходила из своей комнаты и даже не вставала. Чаще других около нее оставался Малыш. Она любила смотреть на него, когда он, со своей крестницей Дженни на руках, которой исполнилось два с половиной года, сидел рядом. Девочка улыбалась поистине ангельской улыбкой. Иногда бабушка брала малышку и улыбалась ей в ответ… И что за печальные мысли приходили ей в голову, когда старушка задумывалась о будущем правнучки! Тогда она обращалась к Малышу:

• Предыдущая
• 42/91
• Следующая