Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр - Страница 9
- Предыдущая
- 9/113
- Следующая
Я широко использовал полномочия, данные мне первым консулом, я обвинял и угрожал. Стыдно сказать, но большинство поставщиков согласились на оплату половины счетов; один из них получил тридцать пять тысяч франков вместо восьмидесяти и имел наглость заявить, что все равно остался с барышом.
Наконец, после бурных переговоров я, к моему великому облегчению, покончил со всем, истратив шестьсот тысяч франков. Но вскоре г-жа Бонапарт вновь принялась за старое. К счастью, к тому времени с деньгами стало свободнее. Эта непостижимая страсть к мотовству была едва ли не единственной причиной ее огорчений. Необдуманные траты вносили постоянное расстройство в домашние дела вплоть до второго брака Бонапарта, когда, говорят, она образумилась. Но в 1804 году Императрица была еще далека от этого».
Кроме того, сударь, Вам, возможно, неизвестно, что около двух лет назад я выиграл дело, имеющее огромное значение для нас, авторов исторических романов. В очерке о Вареннской дороге я рассказывал, что на холме, откуда открывался прекрасный вид на город, короля должен был ожидать эскорт. Однако драгунов на холме не оказалось, и один из телохранителей короля спустился с холма и постучал в дом, сквозь ставни которого пробивался свет.
Королева и г-н де Валори также подъехали к этому дому, но при их приближении дверь захлопнулась. Один из телохранителей снова толкнул дверь, и перед ним оказался человек лет пятидесяти, в халате, открывавшем голые ноги, и в домашних туфлях.
Я не назову имени этого человека, скажу лишь, что он был майором и кавалером Святого Людовика и дважды присягал на верность королю, но на этот раз у него дрогнуло сердце. Узнав королеву, он сначала отказался отвечать, потом что-то пробормотал и захлопнул дверь, оставив августейших путешественников в прежнем беспомощном положении. Его внук, почтительный потомок, начал против меня процесс, обвинив в том, что я оскорбил память его деда. Суд вынес решение, что если обвиняемый может, как это было в моем случае, указать двух свидетелей происходившего, то любой участник исторических событий может винить только саму историю, и отказал в иске внуку описанного мной человека, обязав его оплатить судебные издержки.
Вот, сударь, что я имел Вам сказать, прежде чем поблагодарить за предоставленную возможность еще раз доказать публике, что в своих книгах я опираюсь только на исторические факты.
Александр Дюма».
Это письмо, появившееся на следующий день на страницах «Ле Пэи», сопровождал комментарий Анри д'Эскампа:
«Дирекция "Монитёр юниверсель" взывает к нашему чувству товарищества и просит опубликовать это письмо, что мы и делаем с тем большей охотой, что оно подтверждает все, что мы говорили раньше.
Говоря о «романе», наш оппонент упоминает о двух способах писать об «исторических событиях», — так, как это делает г-н Тьер, и так, как г-н Мишле, скромно пристраиваясь между ними и добавляя, что, по его мнению, лучший способ писать об исторических событиях — это разыскивать свидетельства не в известных и серьезных документах, а в «воспоминаниях современников».
Мы не собираемся оспаривать подобные теории, но полагаем, что любой согласится с тем, что нельзя без изумления воспринимать автора, который, собираясь писать об Императрице, пользовавшейся искренней любовью всего французского народа, обращается не к множеству истинных документов эпохи, а к воспоминаниям г-на де Бурьена, который был вынужден оставить службу у первого консула по весьма деликатным причинам. Такой помощник лишь повредит тому, кто будет ссылаться на него и позаимствует его стиль.
Действительно, среди цитат, которые столь легкомысленно приводит автор упомянутого романа, большинство доказывают прямо противоположное тому, что он хотел сказать.
Процитируем лишь то место, где г-н Бурьен говорит: «Я спросил Жозефину, неужели она каждый день надевала две новые шляпы, и она с возмущением отвечала, что это какая-то ошибка». Несмотря на сказанное Императрицей, несмотря на подтверждение, которое мы находим в словах самого Бурьена, романист настаивает на своем. Мы предоставляем разумным людям самим рассудить нас.
Вот исторические доказательства, на которые опирается автор: ему нужно было сделать выбор между графом де Лавалеттом, на которого ссылались мы, и г-ном Бурьеном. Он выбрал последнего.
Мы могли бы опровергнуть все письмо, строчка за строчкой, но полагаем, что нет нужды защищать память Императрицы, которую почитают даже иностранцы.
Читатель так же, как и мы, сам поймет, что есть вещи, о которых не спорят. Что касается автора романа, он вынуждает нас напомнить ему, что и для писателя, и для историка есть нечто, чего не могут заменить ни воображение, ни талант, ни ум, — это нравственность».
Как видим, письмо, найденное в «Архивах Сены», было ответом на этот комментарий. Увы, шум, поднявшийся вокруг первой части «романа с продолжением», быстро утих. Продолжение публика встретила равнодушно. По крайней мере к таким выводам можно прийти, читая короткую записку Пьера Маргри, в которой он описывает один из своих визитов к старому, прикованному к постели писателю. Всякий раз, когда я перечитываю его, оно трогает меня до глубины души:
«Однажды вечером я зашел к нему после работы. Он уже был прикован к постели. У него я застал священника, возглавлявшего благотворительное заведение, в поддержку которого Дюма немало написал. Священник с одобрением высказался о его "Шевалье де Сент-Эрмине" и заметил, что с большим удовольствием следил за развитием сюжета. (Дюма получал десять су за строчку.)
— Вы, аббат, единственный, от кого я это услышал. Никто больше мне такого не говорил. И я прекрасно вижу, что мой конец близок.
— О, нет! Не говорите так… Вы еще долго будете нас радовать. Вы поправитесь.
— Нет-нет, я чувствую, что смерть уже недалеко.
— Не будем говорить об этом, — сказал аббат.
— О нет, напротив, поговорим о ней. К ней нужно быть готовым».
И всякий раз я испытываю поистине братскую любовь к аббату Франсуа Море, сыну Жана-Батиста Море и Маргариты Вийэ, канонику Сен-Дени, который основал «Приют Богоматери Семи скорбей для неимущих качек и неизлечимо больных девочек» и руководил им. Тогда, в конце шестидесятых годов, он понял, что романист Александр Дюма хотя и был забыт публикой и популярными газетами, но по-прежнему оставался великим мастером художественного слова.
Как известно, Александр Дюма, начавший с произведений для театра, довольно поздно обратился к историческому роману. Прежде чем приступить к сочинению исторических романов и множества исторических эссе, он писал хроники или сцены на исторические темы, которым предшествовали размышления об истории Франции, изложенные в книге «Галлия и Франция», определившей основное направление его творчества. В истории Франции Дюма выделяет четыре эпохи, в зависимости от типа земельной собственности: феодальная вотчина, сеньория, крупные поместья земельной аристократии, частная собственность. Это материалистическое видение, опирающееся на закон всеобщего развития, установленный Богом (принято считать, или проще всего думать, что этот закон установлен Богом), Природой или Провидением, должно было пройти красной нитью через все исторические сцены и написанные позже исторические романы.
Чтение исторических романов Дюма предполагает погружение в перспективу событий, развернутую в «Галлии и Франции». Так, «Королева Марго», «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять» описывают упадок сеньории. «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон» повествуют о полном падении сеньории и приходе абсолютной монархии. «Воспоминания врача» — это уже гибель аристократии. «Белые и Синие», «Соратники Иегу» и «Шевалье де Сент-Эрмин» рассказывают о наступлении нового времени, героем которого стал граф Монте-Кристо. Великолепное повествование и театральная подкладка некоторых сцен не должны отвлекать внимания от основного замысла, которому Дюма, как мы сейчас убедимся, остался верен до конца.
- Предыдущая
- 9/113
- Следующая
