Дом с характером - Джонс Диана Уинн - Страница 17
- Предыдущая
- 17/51
- Следующая
— Видали? Не так-то это просто, — вслух сказала Чармейн на тот случай, если кобольды спрятались где-то здесь и слышат ее. — А на самом деле это вандализм, и я надеюсь, что вам стыдно.
Она оттащила к столу последнюю корзину, повторяя про себя: «Вандалы. Безобразники. Мелкие противные твари!» Она надеялась, что хотя бы Ролло ее слышит.
У некоторых, самых крупных, соцветий были довольно длинные стебли, и Чармейн собрала из них большой розовый, лиловый и зеленовато-белый букет, а остальные рассыпала ровным слоем по столу, чтобы высушить на солнце. Она где-то читала, что если гортензии высушить, они сохраняют цвет, поэтому из них получаются хорошие зимние букеты. Дедушке Вильяму понравится, думала она.
— Вот видите, сидеть и читать очень даже полезно! — объявила она, ни к кому не обращаясь. Однако к этому времени она уже поняла, что пытается самоутвердиться в глазах всего мира — если не Питера, — потому что крайне возгордилась, когда получила письмо от короля.
— Ладно, — вздохнула она. — Пошли, Потеряшка.
Потеряшка вошла в дом вместе с Чармейн, но на пороге кухни задрожала и попятилась. Чармейн поняла, в чем дело, когда вошла в кухню и Питер посмотрел на нее поверх клубов пара из кастрюли. Он раздобыл где-то передник и расставил посуду на полу аккуратными стопками. И воззрился на Чармейн с праведным гневом.
— Тоже мне, кисейная барышня, — процедил он. — Просишь ее помочь помыть посуду, а она цветочки собирает!
— На самом деле нет, — ответила Чармейн. — Эти мерзкие кобольды состригли все розовые цветы!
— Правда? — сказал Питер. — Безобразие! Твой дедушка, наверное, очень расстроится, когда вернется. Положи цветы вон на то блюдо с яйцами.
Чармейн посмотрела на блюдо для пирога с пирамидой яиц, стоявшее среди чайников рядом с большим мешком мыльной стружки.
— А яйца куда? Погоди минуту.
Она пошла в ванную и сгрузила гортензии в раковину. В ванной было не по-хорошему влажно и отовсюду капало, однако Чармейн предпочла об этом не думать.
Она вернулась в кухню и заявила:
— Подкормлю кусты заваркой из чайников.
— В добрый путь, — съязвил Питер. — У тебя уйдет на это несколько часов. Как ты думаешь, вода уже нагрелась?
— Только пар идет, — определила Чармейн. — А должно булькать. И вовсе не несколько часов. Гляди.
Она выбрала две кастрюли побольше и начала выливать и вытряхивать в них заварку из чайников. Она как раз говорила: «В том, чтобы быть лентяйкой, есть свои преимущества, знаешь ли», как вдруг поняла, что стоит ей вытряхнуть чайник и поставить его обратно на стол, как чайник исчезает.
— Оставь хотя бы один, — встревоженно попросил Питер. — Хочется попить горячего.
Чармейн обдумала его просьбу и осторожно поставила последний чайник на табуретку. Он тоже исчез.
— Ну вот, — огорчился Питер.
Поскольку было понятно, что он изо всех сил старается восстановить мир, Чармейн сказала:
— Когда я разберусь с заваркой, можно будет попросить чай в гостиной. Мама привезла еще мешок еды.
Питер заметно приободрился.
— Тогда давай поедим как следует, когда перемоем посуду, — предложил он. — Но сначала дела, что бы ты ни говорила.
И он заставил Чармейн делать дела, несмотря на отчаянное сопротивление. Когда она вернулась из сада, Питер подошел, отобрал у нее книгу и вручил взамен большое полотенце, чтобы повязать вместо передника. Потом он отвел ее в кухню, где началось загадочное и страшное действо. Питер сунул ей в руки второе полотенце.
— Я мою, ты вытираешь, — распорядился он, снял бурлящую кастрюлю с огня и вылил половину горячей воды на насыпанную в раковину мыльную стружку. Взял ведро с холодной водой из водокачки и вылил половину туда же.
— Зачем ты это делаешь? — спросила Чармейн.
— Чтобы не ошпариться, — отозвался Питер, положил в смесь вилки и ножи и поставил стопку тарелок. — Ты что, вообще ничего не знаешь?
— Нет, — фыркнула Чармейн.
Она раздраженно подумала, что ни в одной из множества книг, которые она прочитала, мытье посуды даже не упоминалось — тем более не объяснялось, как именно это делается. Она наблюдала, как Питер ловко стряхивает тряпкой старый-старый обед с узорчатой тарелки. Из пены тарелка вынырнула чистой и яркой. Теперь узор Чармейн понравился, и она даже подумала, что это, наверное, волшебство. Она смотрела, как Питер обмакнул тарелку в другое ведро, чтобы ополоснуть ее. Затем он вручил тарелку ей.
— Что мне с ней делать? — поинтересовалась Чармейн.
— Как — что? Вытри насухо, — сказал Питер. — Потом поставь на стол.
Чармейн попыталась так и поступить. На это кошмарное занятие у нее ушла уйма времени. Казалось, полотенце не желает впитывать воду, а тарелка так и норовила выскользнуть из рук. Чармейн вытирала так медленно, а Питер мыл так быстро, что довольно скоро нагромоздил возле раковины целую гору тарелок и начал терять терпение. Естественно, в этот самый миг тарелка с самым красивым узором вывернулась у Чармейн из рук и упала на пол. В отличие от странных чайников она разбилась.
— Ой… — сказала Чармейн, глядя на осколки. — Как ее теперь починить?
Питер закатил глаза к потолку.
— Никак, — ответил он. — Постарайся больше ничего не ронять. — Он собрал осколки и бросил их в третье ведро. — Теперь я буду вытирать. А ты попробуй помыть, вдруг получится, а не то мы весь день провозимся. — Он выпустил воду, ставшую мутной и бурой, из раковины, собрал ножи, ложки и вилки и ссыпал в полоскальное ведро. К изумлению Чармейн, все они были теперь чистые и блестящие.
Чармейн посмотрела, как Питер снова наполняет раковину горячей водой с мылом, и сочла — в запальчивости, но не без оснований, — что он выбрал себе самую легкую часть работы.
Вскоре она поняла, что ошиблась. Работа оказалась отнюдь не легкой. На каждую посудину у нее уходила мучительная вечность, к тому же спереди она вся вымокла. А Питер то и дело возвращал ей чашки и тарелки, кружки и блюдца и утверждал, будто они грязные. И не позволил ей перемыть сначала собачьи мисочки — ни одной! — пока не будет вымыта вся человеческая посуда. Чармейн решила, что с его стороны это просто подлость. Потеряшка вылизала все мисочки так чисто, что Чармейн догадывалась — мыть их будет гораздо легче, чем все остальное. В довершение всего она вынула руки из пены и с ужасом увидела, что они все красные и покрыты непонятными морщинками.
— Наверное, я заболела! — закричала она. — У меня какая-то ужасная кожная болезнь!
Как же ей стало обидно и досадно, когда Питер в ответ рассмеялся!
Однако в конце концов пытке пришел конец. Чармейн с мокрым передом и сморщенными руками обиженно направилась в гостиную почитать «Посох о двенадцати ветвях» в косых лучах послеполуденного солнца, предоставив Питеру носить чистую посуду в кладовку. Она уже чувствовала, что сойдет с ума, если ей не дадут спокойно посидеть и почитать. За целый день ни словечка не прочитала, думала она.
Питер помешал ей гораздо раньше, чем хотелось бы: он где-то раздобыл вазу, поставил в нее гортензии, притащил в гостиную и водрузил на стол прямо перед Чармейн.
— Где, говоришь, еда, которую привезла твоя мама? — спросил он.
— Что? — спросила Чармейн, глядя на него сквозь букет.
— Я сказал — еда, — повторил Питер. Потеряшка поддержала его — прижалась к ноге Чармейн и заурчала.
— А-а, — сказала Чармейн. — Угу. Еда. Получишь, если дашь слово, что ни единой тарелки не запачкаешь.
— Запросто, — ответил Питер. — Я такой голодный, что готов слизать все прямо с ковра.
Пришлось Чармейн оторваться от книги и вытащить мешок с пирогами из-за кресла, и они втроем съели огромное количество прекрасных пирогов и плюшек миссис Бейкер, а потом еще и попросили послеобеденный чай со столика на колесах (два раза). Во время этого пиршества Чармейн переставила вазу с гортензиями на столик на колесах, чтобы не мешала. Когда она посмотрела туда в следующий раз, вазы не было.
- Предыдущая
- 17/51
- Следующая
