Индия. Записки белого человека - Володин Михаил Яковлевич - Страница 28
- Предыдущая
- 28/60
- Следующая
Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.
— Крабы готовы, — сказал Тони, официант, а по совместительству хозяин ресторана, и поставил на стол кастрюльку с рвущимся из-под крышки паром.
Вечером, после заката, перед тем как идти в ресторан, я поднялся к себе в комнату. Под балконом израильтянки упаковывали вещи. Их ждал в шезлонге черноволосый юноша. Рядом с ним стоял уже сложенный рюкзак.
В ресторане было более пусто, чем обычно, — не было ни Джулио, ни Фрэнка… И остальные вели себя как-то тихо. Я подозвал Тони и спросил, как Зорн.
— Повезли в лечебницу, — он кивнул в сторону поселка. — Чтоб не мучился…
— Мои соседки уезжают, — сказал я, сам не знаю зачем.
— За компанию, — откликнулся Тони. — Их друга выставили, вот и они туда же…
— Значит, просто в другой гестхауз?
— Вряд ли, — покачал головой индиец. — В Арамболе его никто не пустит. С ним здесь больше не будут разговаривать.
Мимо ресторана прошли три тени. В темноте было видно, что на спинах у всех троих рюкзаки.
«Тоже собаки — бездомные и нервные. Как хиппи, только по-другому», — подумал я и смертельно захотел оказаться дома, в Москве. Постирать вещи, лечь на диван и уставиться в сложенный из бетонных плит побеленный потолок. И рассматривать трещинки, которые знаю на память.
Глава 14
Японка Нори
Арамболь
В Гоа едут либо те, кого не интересует Индия, либо те, кто хочет сделать передышку: отдохнуть от вездесущего в Индии праздника духа и устроить праздник телу. Здесь нет ни индуистских храмов, ни пышных религиозных фестивалей и праздников. Зато есть море и пляжи, лучше которых на западном побережье только пляжи Гокарны, есть европейская еда и «пати» по вечерам, где можно по-всякому оттянуться. Если хочется побольше шума, тогда подойдет Анжуна, я же предпочел тихий, почти домашний Арамболь. По утрам вставал с рассветом и шел купаться, потом усаживался с книгой под тентом, неторопливо обедал и, не успев оглянуться, наблюдал, как солнце садится в море. Чтобы уехать отсюда, надо было себя хорошенько встряхнуть. Но у меня был повод — мне нужно было в Гокарну: туда мне наконец привезли фотоаппарат вместо разбитого в Пури.
В десяти метрах от меня волны, распластавшись на песке, на мгновение замирают и катятся назад. Их бег настраивает на меланхолический лад, и я заказываю «Маргариту». Сегодня океан удивительно тихий — нет ни ветра, ни обычных для Варкалы двухметровых волн. Улыбчивый официант смотрит на меня чуть удивленно — один? больше никого не будет? — и приносит два бокала: «Нарру hours, sir!» Вскоре на песке передо мной начинает метаться женский силуэт. Девушка то подкидывает мяч к небу, то, разбрасывая брызги, бежит по воде, то танцует, не обращая внимания ни на небо, ни на море, ни на людей вокруг. Я старательно отвожу взгляд и принимаюсь за вторую «маргариту».
«Считаю до трех, и ты идешь с ней знакомиться! Раз…» — угрожающе начинает мой внутренний голос. «Подожди… Пусть подойдет ближе. Ну не бежать же мне за ней!» — «Два…»
Я делаю неловкий шаг в сторону пляшущей на песке девушки и замираю: девушка поворачивается и смотрит выжидающе. До нее метров двадцать, и она вдвое моложе меня. Это самоубийство — я знаю эту породу «манекенщиц»! Она похожа на гибкого безжалостного зверька. Годам к тридцати, если пасьянс не сложится, ее каблуки сделаются чуть ниже, брови чуть тоньше, и в глазах появится человеческое выражение. А пока… Куда тебя несет, идиот?!
«Три!» — мой внутренний голос дает мне коленкой под зад, и я на негнущихся ногах направляюсь к незнакомке. Та делает финальное па и собирается упорхнуть. Я на ходу наставляю на нее одолженный фотоаппарат и демонстративно нажимаю на кнопку. Вместо того чтобы возмутиться или сбежать, девушка улыбается и говорит: «Дай посмотреть!» Через пять минут она пляшет вокруг меня, для меня, со мной — а я щелкаю, как автомат Калашникова… А еще через пять минут мы в две соломинки тянем из бокала остатки «Маргариты». Так в моей жизни впервые возникает японка.
Ее зовут Нори. Она полгода назад закончила медицинский колледж в Нагое и приехала в Индию для того, чтобы выучить… французский язык.
— Ты уверена, что ничего не перепутала?
Нори смеется, словно я сморозил очевидную глупость. Она уверена во всем, что делает.
— А что, по-твоему, я могла перепутать? Английский, испанский и немецкий я уже знаю, а французский еще нет…
Мы идем по прибрежному песку и разговариваем легко и открыто, как давно знакомые люди.
— Мне было трудно решиться подойти к тебе…
— Трудно? Почему? — не понимает Нори.
— Потому что страшно… — отвечаю я.
— А почему страшно?
— Ты вполне могла меня послать!
Нори неожиданно поворачивается, берет мою руку и прижимается к ней губами. Люди, сидящие за столиками, косятся в нашу сторону. Я не понимаю, что происходит, почему эта молодая женщина запросто делает то, что другим дается с таким трудом. «Господи, но ведь не так уж я и красив?» — задаю я себе риторический вопрос. «Не так!» — эхом откликается внутренний голос. «Тогда что же это такое?» — пытаюсь продолжить внутренний диалог, но вопрос повисает в воздухе.
— Умеешь жонглировать? — неожиданно спрашивает Нори и без предупреждения бросает мне мяч. С мячиками она не расстается ни на минуту: в самый неподходящий момент вдруг замирает и принимается жонглировать то четырьмя, а то и шестью одновременно. Меня спасают старик со старухой за столиком неподалеку: заметив их, Нори срывается с места и на ходу начинает щебетать по-французски.
— Поль — мой учитель, — говорит она, вернувшись.
Она похожа на Йоко Оно. Помимо чисто внешнего сходства, Нори тоже рисует, занимается каллиграфией и пишет стихи. А главное, у нее, как у ее знаменитой соотечественницы, лицо временами принимает «выражение самурая» — становится одновременно диким и сосредоточенным. Вот она, поймав рачка, осторожно берет его двумя пальцами и разглядывает со всех сторон. При этом глаза сходятся к переносице и слегка косят, а губы сами собой сжимаются и твердеют. И я вдруг представляю, что в руках у японки короткий самурайский меч и она готовится сделать выпад. У русских женщин такое выражение не встречается, и я не знаю, как на него реагировать.
— Йоко Оно? — Нори удивленно поднимает брови, когда я делюсь с ней своими наблюдениями. И я понимаю, что она впервые слышит это имя. Мне становится обидно за Джона. Я уже готов съязвить, когда до меня доходит: девушка, сидящая на корточках и играющая с маленьким морским рачком, родилась через тринадцать лет после того, как злосчастная Йоко развалила моих любимых «Битлз»! Даже если бы Нори была русской, и тогда между нами было бы не много общего… Мне становится грустно и отчего-то вспоминается одна из немногих танка, которые я помню:
На песчаном белом берегу
Островка
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.
Я на ходу перевожу любимое стихотворение с русского на английский. Перевод с перевода…
— Чье это? — спрашивает Нори.
— Исикава Такубоку[25], — уже ни на что не надеясь, отвечаю я.
Нори задумывается. И вдруг, отбросив в сторону рачка, повторяет танка по-японски.
— Такубоку Исикава! — торжественно произносит она. И после паузы: — Я не похожа на Оно Йоко! Я не похожа ни на кого из твоего поколения!
Надо было учить три года японский, чтобы забыть, что японцы сначала называют фамилию, а потом имя. И никак иначе!
— А чем тебе не нравится мое поколение? — спрашиваю я, втайне радуясь за себя и за Джона. Прежде чем ответить, Нори поворачивается ко мне спиной и… приспускает штаны, напоминающие восточные шальвары. На ягодице у моей очаровательной знакомой вытатуирован иероглиф «правда».
— Тем, что вы всегда хотите кем-то казаться! — говорит она, снова укрывая свой девиз.
- Предыдущая
- 28/60
- Следующая
