Джон ячменное зерно. Рассказы разных лет - Лондон Джек - Страница 6
- Предыдущая
- 6/83
- Следующая
Целый год я носил газету в один кабак на углу Телеграф-авеню и 39-й улицы. Хозяйкой его была веселая и добродушная женщина по имени Джози Харпер. Когда в конце месяца Джози Харпер расплачивалась со мной за газету, она предложила мне стакан вина. Отказаться было неудобно, пришлось выпить, но после этого случая я старался прийти за деньгами в то время, когда за стойкой вместо хозяйки сидел ее помощник.
Когда я поступил на работу при кегельбане, хозяин этого заведения, по обычаю, подозвал нас, мальчиков, к стойке и предложил каждому заказать себе, что он хочет. Все спросили пива, а я заказал себе джинджер [1]. Мальчики засмеялись, а буфетчик недоверчиво взглянул на меня, но все же открыл бутылку джинджера. Потом, когда мы вернулись к работе, мальчики объяснили мне, что хозяин рассердился на меня: бутылка джинджера стоит дороже, чем кружка пива, и поэтому мне, если я хочу продолжать работать, придется пить пиво. Да пиво и сытнее, чем джинджер, и после него куда легче потом работать. Волей-неволей мне пришлось с этих пор пить пиво, но я никак не мог понять, почему оно нравится людям. Мне всегда казалось, что в нем чего-то не хватает.
Действительно, в ту пору своей жизни я любил только сладкое. На пять центов можно было купить пять так называемых «пушечных ядер» — пять вкусных больших конфет, которые можно было сосать целый час. Кроме того, здесь был мексиканец, который продавал большие коричневые тянучки — целый такой кирпич стоил тоже пять центов. С такой тянучкой, чтобы ее съесть, надо было промучиться не менее трех часов. Много раз такая тянучка служила мне обедом. Вот это, действительно, была питательная вещь, не то что пиво.
Глава VI
Наступил момент, когда мне еще раз пришлось помериться силами с Ячменным Зерном. В четырнадцатилетнем возрасте, когда я бредил всякими приключениями и морскими путешествиями и мечтал о таинственных островах тропических стран, я приобрел себе маленькую парусную лодку, в которой катался по Оклендскому лиману и по заливу Сан-Франциско. Мне хотелось отправиться в далекое плавание, уйти от пошлого однообразия моей жизни. Я был в ту пору молодым дикарем, цветущим юношей, с наклонностями к романтике и приключениям, и я хотел жить свободной и вольной жизнью в мире смелых и свободных людей. В то время я далек был от мысли, что алкоголь в этой жизни играет такую видную роль.
Как-то раз, когда я намеревался поднять парус на своей лодке, ко мне подошел парень лет семнадцати. Он сказал, что его зовут Скотти, что он бежал в Австралии с какого-то английского корабля, добрался на другом корабле в Сан-Франциско и теперь хочет поступить на какое-нибудь китобойное судно. По ту сторону бухты, среди китобойных судов, стоит на якоре яхта «Айдлер», на ней служит сторожем гарпунщик с китобойного судна «Бонанза». Может быть, я перевезу его на эту яхту, чтобы он мог переговорить с матросом?
Не перевезу ли я его? Я столько слышал про эту яхту «Айдлер», которая возила контрабандой опиум на Сандвичевы острова. А гарпунщик, стороживший ее, всегда возбуждал во мне острое чувство зависти: шутка ли, он может не уходить домой, он все дни проводит на «Айдлере». А я должен был каждый вечер возвращаться на сушу. Несмотря на то, что ему было только девятнадцать лет, он казался мне героем. Когда я проплывал мимо его яхты, он ни разу даже не взглянул на меня. Значит, мне нужно перевезти беглого матроса Скотти на яхту «Айдлер», занимавшуюся контрабандой? Разумеется, перевезу!
На яхте услышали наши крики. На палубу вышел гарпунщик и пригласил нас на судно. Когда мы приставали к судну, я захотел показать, что я опытный моряк, и постарался, чтобы лодка не оцарапала белую окраску яхты; потом я прикрепил ее длинной веревкой к борту, и мы спустились вниз. Тут я впервые увидел внутренность судна. На одной стене каюты висела одежда, издававшая не слишком приятный запах. Ну и что? Разве это не было настоящее матросское обмундирование: кожаные куртки, подбитые вельветином, синие куртки из так называемого лоцманского сукна, зюйдвестки, высокие сапоги и непромокаемые плащи. С первого раза бросалось в глаза, что все здесь сводилось, главным образом, к тому, чтобы занять как можно меньше места: койки узенькие, столы складные, шкафчики невероятно маленькие. На медных кольцах висели лампа и компас. В углу лежали небрежно сложенные карты, к стене был приколот циркулем календарь, в другом месте висели сигнальные флаги в алфавитном порядке. Наконец-то я увидел настоящую жизнь. Я сидел как равный между гарпунщиком и английским беглым матросом.
Оба юнца — гарпунщик и беглый матрос — захотели показать, что они взрослые мужчины. Хозяин заметил, что не худо бы выпить, а Скотти выудил из кармана несколько серебряных и никелевых монет и бросил их на стол. Гарпунщик ушел с пустой бутылкой в какой-то притон (легальных кабаков в окрестностях не было) и через несколько времени вернулся с этой же бутылкой, наполненной дешевым виски; мы начали пить его прямо из стаканов. Неужели я ударю в грязь лицом перед матросом и гарпунщиком? По тому, как они пьют, сразу видно, что это взрослые мужчины. И я старался не отставать от них, поглощая скверное виски, хотя, по совести, я никогда не променял бы на него замечательную тянучку или чудное «пушечное ядро». Каждый глоток вызывал у меня судорогу, но я стойко переносил это и скрывал свое отвращение.
Пока наступил вечер, нам удалось принести с берега не одну бутылку виски. В кармане у меня было только двадцать центов, но я истратил их все, хотя и не без внутреннего сожаления: ведь на эти деньги можно было купить столько конфет! Алкогольные пары стали туманить нам головы. Скотти с гарпунщиком говорили о мысе Горн, об ураганах, свирепствующих в устье Ла-Платы, о муссонах, тайфунах и о приключениях китобойных судов во льдах.
— В ледяной воде нет никакой возможности плыть, — сказал гарпунщик. — Человека моментально сведет судорога, и он идет ко дну. Если кит опрокидывает лодку, то единственное спасение в том, чтобы лечь поперек весла, и тогда не потонешь, когда холод скрючит тебя пополам.
— Разумеется, — вторил я таким тоном, что ни у кого не могло возникнуть сомнения в том, что я буду заниматься ловлей китов в Ледовитом океане и плавать на весле.
Совет китобоя я помню по сей день.
Сначала я не вступал в разговор: я был мальчишкой, и мне еще не приходилось плавать в океане. Я только молча слушал, что говорят испытанные морские волки, и старался не отставать от них в выпивке. Но хмель давал себя знать. Речи Скотти и гарпунщика действовали на меня, как порывы свежего ветра, и я перенесся в воображении в дикий, безумный мир бесконечных приключений.
Мы разошлись. Наша сдержанность и молчаливость исчезли. Мы начали испытывать друг к другу чувство самой горячей симпатии и торжественно поклялись отныне плавать только вместе. Гарпунщик без всякого хвастовства поведал нам о многих своих неудачах; Скотти заплакал при воспоминании о своей старушке-матери, жившей в Эдинбурге; он говорил, что она принадлежит к знатному, но обедневшему роду. Она, во всем отказывая себе, скопила нужную сумму для уплаты за обучение его на корабле, обольщая себя надеждой, что когда-нибудь он дослужится до капитана, а теперь ей придется разочароваться, когда она узнает, что ее сын — дезертир и что ему пришлось служить на другом судне простым матросом…
В подтверждение своих слов Скотти вытащил из кармана письмо и начал проливать над ним горькие слезы; мы тоже прослезились и поклялись, заработав деньги на китобойном судне «Бонанза», отправиться всем вместе в Эдинбург и отдать доброй старушке весь наш заработок.
Ячменное Зерно помог мне преодолеть мою застенчивость и молчаливость, и я стал рассказывать своим новым знакомым о моих приключениях в заливе Сан-Франциско; как я выходил в своей крошечной лодчонке во время свирепого урагана, когда даже большие суда не решались пускаться в плавание. После этого я, или, точнее, воплотившийся в меня Джон Ячменное Зерно, расхвастался перед Скотти, что он, может быть, и хороший матрос, но в управлении парусной лодкой я могу дать ему сто очков вперед.
- Предыдущая
- 6/83
- Следующая
