Бандиты. Красные и Белые - Лукьянов Алексей - Страница 15
- Предыдущая
- 15/47
- Следующая
— Так и передать товарищу Фрунзе?
— Так и передай.
— Я очень уважаю вашу преданность Чепаеву, товарищ Исаев. Ну что ж, очень жаль. Фотокарточку оставьте себе. Каждую неделю вам будут присылать новую, с семьей в полном составе. В известной степени, конечно — фотографировать же будут только живых.
Фурман не боялся. Фурман был уверен, что Петьке некуда деваться, — и был прав.
— Надеюсь, когда наша беседа окончится, ты поведешь себя по-умному и все сделаешь правильно, — сказал комиссар, внезапно перейдя на «ты». — Дело в том, Петр Семенович, что у тебя сейчас еще есть сила, но... жаль это признать, силы не вечны. И твои дни, они уже почти сочтены. В этом и заключается самая главная несправедливость жизни. Но к этому нужно подходить здраво. Ты, товарищ Исаев, думаешь, что будешь стареть, как вино. Если смотреть с позиций того, что вино в итоге превращается в уксус, то это так, но если ты думаешь, что с годами, как вино, будешь становиться лучше, то ты ошибаешься. Сколько раз, как ты думаешь, сумеешь выжить в атаке? Пару раз? Мирная жизнь ветеранов не терпит. Ты подошел совсем близко к славе, но твое время уже вышло, и если ты хотел славы, надо былостараться раньше. Ну что, договорились?
— Считай, что да.
— Перед делом ты почувствуешь неприятное легкое покалывание. Это твоя гордость. Пошли ее ко всем чертям с матерями, от гордости одна головная боль, а толку никакого. Перебори ее в себе, потому что уже через год, где-нибудь в Крыму, ты скажешь: «Товарищ Фурман был прав».
— Никакой головной боли, товарищ Фурман.
— Через месяц ты позвонишь в штаб.
Петька кивнул.
— Скажи это, — велел Фурман.
— Через месяц я позвоню в штаб.
— Скажешь пароль: «два-двенадцать, жду». За тобой приедут, и ты лично передашь льва товарищу Фрунзе. Повтори.
Петька повторил.
И повторял каждое утро до самого сегодняшнего дня.
Нельзя сказать, что Чепая удивила история Петьки. Но разозлился он не на шутку, едва самовар не расплющил от ярости. Какими только словами ни называл он бывшего комиссара, командарма и всю советскую власть. Будь здесь политработник дивизии Батурин, свой, родной — наверняка расстрелял бы за махровый антибольшевизм и Василия Ивановича, и Петьку, а потом сам бы застрелился за то, что слышал.
— Так я и знал! — кипел Чепай. — Пригрел змею- ку! Что ж ты раньше молчал, тюня-бакенщик? — и Петька получил подзатыльник, словно он не порученец, а малолетний оболтус.
— Так я ж ведь думал...
— Думал он! Застращали его! Ты что — не знаешь меня?! Приходи ко мне в полночь и за полночь. Надо — так разбуди. Я навсегда с тобой, я поговорю, скажу, что надо... Обедаю — садись со мной обедать, чай пью — и чай пить садись. Вот какой я командир!
Чепай несколько раз прошел по избе из конца в конец, уселся на лавку, закинул ногу на ногу и пристально посмотрел на ординарца.
— Точно не наговариваешь?
Петька тут же скуксился:
— Чепай, ну что ты из меня...
— Молчи, сам вижу, что не врешь.
Чепай глубоко задумался, замер, и только пальцы ног шевелились. Петька завороженно смотрел на них.
— Это их любимая тактика — заложников брать, — сказал Чепай. — Мне они тоже грозили. Только вот что я скажу — накося выкусите-ка, любитесь вы конем! Тронешь мое — и кровью умоешься. На самом деле, когда они заложников берут — они сами боятся.Это террор, Петька. А террористам на уступки идти нельзя, иначе они сядут на шею и ноги свесят. Да, они могут убить твою семью. Но за свои семьи они тоже боятся и знают, что ты можешь прийти за ними. А ты придешь! И я приду!
Чепай вскочил на ноги, испугав хозяйского кота, который тоже внимательно следил за босыми пальцами начдива.
— Брысь, контра! — рыкнул на животное Чепай, а сам навис над ординарцем: — Пойми, дурья твоя башка, Фурман боится не меньше твоего. Всякая власть на страхе держится. А вот ты выйди и скажи — не боюсь! И кулаком по столу ударь. Тогда все подумают: вон Петька не боится, значит, сила за ним. Встанем за Петьку, за нами тоже сила будет. Понял?
— Понял!
— Не будешь бояться?
Петька опустил голову, но потом резко поднял и сказал:
— Есть не бояться!
— Вот так, молодца. А теперь сгоняй за чистыми портянками.
Письмо
Через час мотор с начдивом и порученцем колесил по Лбищенску. Красноармейцы чинили разрушенные во время штурма укрепления и строили новые. На складах делали опись захваченного имущества, несколько барышень-машинисток бойко тарахтели на печатных машинках, не хуже, чем из пулеметов. Местное население, в основном бабы, старики и дети, опасливо выглядывали наружу, опасаясь — вполне обоснованно — грабежей. Правда, основная масса скота и прочего добра отступила вместе с белыми на юг еще месяц назад, так что грабить было нечего, да и Чепай в последнее время мародерство пресекал.
Показательных расстрелов тоже не проводилось. Чепай сказал, что патронов и без того мало, нечего их тратить на всякую контру, а штыками колоть или шашками рубить — это в бою легко, но когда враг безоружный перед тобой стоит... мало кто на такое решится. Не то нравы в 25-й дивизии смягчились, не то начальник слабину начал давать, но на отсутствие казней не жаловались.
Никто из бойцов чепаевской группы не знал, что Василий Иванович давно и крепко размышляет, на той ли стороне воюет. За голову начдива объявлена была награда в двадцать пять тысяч золотом, и Чепай в шутку рассуждал, а дадут ли ему эти деньги, если сам придет и сдастся?
Сначала, конечно, это было дурачество, но чем дальше, тем серьезнее становились мысли. И дело вовсе не в деньгах, хотя жалованье дивизии и впрямь платили с большими запозданиями, отчего процветал грабеж гражданского населения.
Чепая смущали методы и цели власти, за которую он воевал. Ведь воевать-то он пошел за землю крестьянам, фабрики рабочим и хлеб голодным, а не против таких же, как он, нищебродов. Простой плотник из-под Николаевска, он всего-то и хотел — вернуть свое. А потом понеслось — отряд стал разрастаться, должности посыпались, учеба в Генштабе. И ни конца, ни края этой революции.
Чепай ждал, что крестьянину и прочему люду просто дадут вздохнуть свободно, разрешат заняться своим делом. Большевики так обещали. Но вот уже два года, как большевики у власти, а кровь все льется, и на земле работать некому. Никто не пашет, не плотничает, на гармошке не играет — все ушли на фронт.
«Вот бы армию по хатам вернуть», — думал Василий Иванович, и решимость его крепла раз от раза.
Большевикам он уже не доверял. Эти оказались еще худшими дармоедами, чем буржуи. При тех можно было фигу в кармане держать, огрызаться, а иной раз и к ответу призвать, если ушлый. С большевиками все не так. Инакомыслия они не терпели, поэтому комиссаров своих понатыкали гуще, чем вшей на солдате. Когда война закончится — если закончится, — этим комиссарам будет нечего делать, и они пойдут стращать народ. И застращают, вон как того же Петьку.
Лучше вернуть на место прежнюю власть. Ткнуть их мордой в то, что осталось от страны, как хозяйского кота в испоганенные портянки, сказать: «Вот, видите, до чего страну довели? Управляйте теперича с головой, не то в следующий раз ее оторвем».
Выбор пал на Колчака. Тот хоть и был сукиным сыном, но первый в семнадцатом году присягнул Временному правительству.
Письмо, которое Василий Иванович сочинял несколько дней, никак не должно было попасть в руки большевикам, иначе объявили бы Чепая предателем и ренегатом, контрой последней и расстреляли бы. А потом бы повесили. Или наоборот. Потому что адресатом был Верховный Правитель России адмирал Александр Васильевич Колчак.
«Омск, адмиралу Колчаку, лично.
Господин Колчак, пишет вам начдив 25-й стрелковой дивизии Чепаев. Знаю, что имеете зуб на меня, крепко я ваших людей на фронте трепал. Однако же и сам трепан был и зла за это не держу, потому как война. Слышал, будто даете за голову мою деньги большие. Предлагаю сделать экономию. Я и дивизия моя можем запросто очистить занимаемые нами плацдармы, оставить оружие и боеприпасы и разойтись по домам, а сам я пойду в полное ваше распоряжение, хотите — расстреливайте, хотите — вешайте. С одним только условием — не трогайте моих бойцов, не их это вина, что они ваших бойцов убивали. Только знаю, интересен вам будет секрет, как простой и неотесанный Чепаев побивал ваши полки и кадровых офицеров ваших обводил вокруг пальца. Весь мой секрет доложу вам при личной встрече, коли согласитесь принять. Знаком согласия буду считать три зеленые сигнальные ракеты с бухарской стороны не позднее первого октября. За сим остаюсь покорный ваш слуга Василий Чепаев».
- Предыдущая
- 15/47
- Следующая
