Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор... - Николаев Виктор - Страница 9

• Предыдущая
• 9/29
• Следующая

Офицерское походное застолье завершилось песней с честным признанием женам: "Не такой уж горький я пропойца, чтоб тебя не видя умереть..." Китайский мужик своей бабе так не споет.

В Баку, как в начальной точке раскручивания закавказской спирали, смешалось все. Все разом в одночасье потеряло смысл жизни. Устойчивое и незыблемое доселе житие, подаренное в семнадцатом, разом осклизло, оползло, как домик из песка на каспийском берегу. Сутки порой шли, как час, минута, как век. Таких откомандированных отрядиков, как у Виктора и Славки, там была тьма. Армейским группам по защите мирного населения задачи ставили по пять раз в час с предельной конкретностью: "На ваше усмотрение и под вашу ответственность". Ни больше, ни меньше. Ответственность в государстве, стало быть, разом легла на погоны одуревшего от бессонницы, шума, истерик, мародерства русского капитана, сержанта, солдата. Определенный группе Виктора маршрут по перевозке беженцев из морского порта через местный спортивный клуб армии до авиагородка с целью дальнейшей их отправки в Россию менялся через каждые пятьсот метров. При внешнем спокойствии на улицах города средь бела дня гуляющих милых жителей и смеющейся молодежи устойчиво просматривалось, что драпали все неазербайджанцы. На этом фоне рекламные щиты, извещающие о предстоящих концертах местной знаменитости, выглядели нелепыми.

Выезжая на первую задачу, Виктор попрощался с Сатеник. Она несколько секунд с чуть подрагивающими губами смотрела ему в глаза.

— Ты решила, куда пойдешь?— Виктор чуть дотронулся до ее руки. Женщина, резко отведя засыревшие глаза, с минуту посмотрела на небо и исчезла навсегда.

Через двадцать минут Виктора оплевали. Его "УРАЛ" тормознул на тротуаре. Происходила непонятная возня. Он выскочил из кабины, чтобы выяснить, почему стоящая кучка людей была так возбуждена. Втиснувшись в центр очага, он тут же получил все сразу. Женщина-азербайджанка, намертво вцепившись ему в грудь, истошно, истерично кричала какой-то непереводимой скороговоркой и без конца плевала ему прямо в лицо. Никто из ее окружения не шевелился. Все ощетинились, но молчали. Стояли, будто вросли в землю, глядя исподлобья. Выскочившие офицеры и солдаты очень быстро остудили групповое закипание, встав возле каждого из местных. Тогда завизжали все. Восемь русских действовали четко, по указанию — никого не трогали, подняли воротники, сцепили до побеления кулаки и тоже орали. Минут через десять все устали орать. Шумно дышавший пожилой азербайджанец, быстро успокаивавшийся, каким-то кротким глухим голосом, держа Виктора за обе руки, будто боялся, что он уйдет, стал быстро говорить:

— Ты не сердись, сынок, у нее неделю назад убили сына и внука. Она думала, что это ты... Те тоже были в камуфляжной одежде.

Женщина, сцепив губы, глядя на всех офицеров, беззвучно плакала с открытыми глазами. Пожилой азербайджанец пытался успокоить ее, что-то говорил ей, прижимая к себе. Ох ты, горюшко наше, но что же так тяжко у всех и сразу? Да есть тут хоть кто-то добрый и негрустный... Сидевший рядом прапорщик Леха, часто и сильно морщась, потирал плечо. Он саданул его, прыгая на ходу из кузова, чтобы подоспеть на выручку к Виктору.

— Да не три ты так, хуже будет,— мужики как-то сразу стали отходить. — До свадьбы заживет.

Леха, враз перестав тереть, несколько секунд хлопал глазами:

— Дак я женат!..

Хохот стоял до порта.

В порту был 22-й "крымский год". Стихийные людские потоки создавали впечатление, что передвигались только чемоданы. Очумелых ребятишек таскали или повесив на руку, или волоком. Вполне естественно: где "стерва-война", там снует и чья-то "мать родная". По мере усиливающейся беды плавно росло мародерское мастерство. Если у людей много вещей, им, стало быть, столько ни к чему. Спрос был на все, от градусников до золота. Снующие темные людишки чутко оценивали скупочную стоимость народных излишков. Когда тащит один — это воровство. Когда масса — бизнес. То тут, то там слышались бабьи вопли, мужицкие характеристики происходящей ситуации. Нередко вспыхивали драки, стихийные митинги. Нужность в профессии защитника Родины в разных концах порта часто была нужнее обычного. Но так как здесь не присутствовали члены правительства, во всем виноваты были только военные. Постоянно мелькали те, кто всегда страдает больше всех. Виктор отбивался от них очень просто, зычно рявкая:

— Хватит! — Оставляя оцепеневших наедине с собой. Возле "УРАЛа", переводя дух, приходила в себя сборная семья из девяти человек. Рядом со спящим в ванночке ребенком, покрытым стеганым одеялом, стоял гроб. Сидевший на корточках постаревший в одночасье армянин курил, приобнимая "этот домик" отошедшего от суеты и мирских мучений человека. Потный Виктор соображал обо всем сразу. Передвигаясь без суеты, шума и излишних разговоров, военные за несколько часов четко вписались в обстановку хаоса. Помогающие во всем и оказывающиеся везде к месту курсанты Бакинского военного училища на глазах взрослели до офицерского профессионализма. Нередко мелькали валяющиеся или приклеенные листовки со знакомым текстом. Одну водитель отодрал от фар. Славка сказал, что они печатаются в Турции, по заказу местного Национального Фронта Азербайджана, и в открытую перегоняются по нужным адресам. Доставив на территорию части очередную группу беженцев, среди которых больше всего было русских и смешанных русско-армянских семей, Виктор с ребятами, воспользовавшись кратким затишьем, осторожно помогли перенести гроб в ангар аэродрома.

— Вы где будете ночевать?— осторожно спросил он постоянно находящегося рядом со своим горем мужчину.

Тот не отвечал. Стоящий неподалеку молоденький паренек тихо поманил Виктора в сторону.

— Там его жена,— парень отвернулся,— моя мама. Ее неделю назад... В общем, она погибла.

Их близкие тихо стояли в сторонке, смотрели на офицеров, ничего не прося и ни в чем не обвиняя. Это была их беда. Они никому ее не навязывали. Да ее все и избегали. У каждого своего горя было в избытке. На чужое уже никто не откликался. Души всех были переполнены. Лишнее туда просто не вмещалось.

...А вечером мужика прорвало. Он скреб ногтями по наглухо заколоченной деревянной крышке, все пытаясь прорваться к жене. Что-то невразумительное нес и все выл: "Ы-ы-ы..." Его, пытаясь оторвать, возили вместе с женой по всему ангару. Он орал: "Уйди-и-и, гад, уйди-и-и". И, иссякая в вое, как в последнем усилии, вдруг начал бить офицеров, хрипя: "А вы, почему живые... Почему вы ходите... Почему??" Вдруг мужик враз осел, посерел. Теперь близкие стали орать на ребят: "Уйдите, проваливайте отсюда..."

Возвращаясь в общагу, офицеры перессорились до драки. Полчаса сцеплялись и разнимали друг друга. Зашедшегося в истерике Сашку связали, положив на пол. Он все рвался убить этого мужика, крича: "Я-то тут при чем?! Я войну видел! Меня в Афгане так не кляли..." Досталось и прибежавшему патрулю. Потом Сашка плакал навзрыд, как ребенок. Ехали набок ртом и все вместе с ним сидящие. Потом Сашку неуклюже веселили, наливали спирт, чем-то закусывали. Все было дрянно, не по-людски и не по-русски.

По телеку Михаил Сергеевич витиевато рассказывал о новых путях. Потом была "Песня-88".

Утром будят всегда не вовремя. Пришедший от Славки старлей Ренат Игматуллин позволил Виктору поспать еще одну минуту.

— Незваный гость хуже татарина,— пробормотал Витька спросонья, но тут же сообразив, что ляпнул что-то не то, залез под одеяло. Пословица серьезно осложнила его положение. Ренат неспешно перевернул кровать. Сидя на полу с матрасом на спине, Виктор, как из шалаша, исправил ситуацию:

• Предыдущая
• 9/29
• Следующая