Рольф в лесах - Сетон-Томпсон Эрнест - Страница 1

• 1/42
• Следующая

Было раннее весеннее утро. Рассветало. Сейчас взойдёт солнце. Куоне?б, последний в роде Мианос-Сайневе, вышел из своего вигвама, стоявшего под защитой скал, которые окаймляли восточную окраину Эземука. Поднявшись на самую верхушку огромного утёса, он остановился, молча ожидая, когда над морем между Коннектикутом и Сионеки блеснут первые лучи восходящего солнца.

Наконец, золотые лучи сверкнули из-за гряды облаков. И Куонеб запел хвалебную песнь восходящему солнцу:

И он всё пел и пел, колотя в маленький том-том[1]. Он повторял свою песнь до тех пор, пока из-за облаков не выплыло солнце.

Тогда краснокожий вернулся назад в свой вигвам, приютившийся под защитой утёса, и, вымыв руки в чашке из липового дерева, начал готовить свой простой завтрак.

Над огнём висел медный вылуженный котелок; когда вода в нём закипела, индеец бросил туда горсть молотой кукурузы и несколько слизняков. Пока варился завтрак, он взял ружьё, осторожно перебрался через скалу, защищавшую его вигвам от северо-западного ветра, и зоркими, как у сокола, глазами окинул обширный пруд, образовавшийся благодаря плотине, построенной бобрами на маленьком ручейке Эземук.

Пруд до сих пор ещё был покрыт зимним льдом, и только в более тёплых, мелководных местах виднелась уже вода. Индеец думал найти там уток. Но уток не было. Зато у окраины льда он увидел тёмное пятнышко. Это была мускусная крыса.

Пробираясь ползком вокруг пруда, индеец скоро очутился на расстоянии выстрела от мускусной крысы. Но он вдруг раздумал стрелять и вернулся к себе в вигвам, чтобы переменить ружьё на оружие своих отцов — лук, стрелы и длинную верёвку.

Несколько быстрых шагов — и он опять в тридцати футах от мускусной крысы. Он привязал верёвку к стреле. Потом свернул её кольцом и натянул лук… Ззз!.. Стрела полетела, потянула верёвку, разворачивая её, и вонзилась в тело мускусной крысы. Всплеск воды — животное скользнуло под лёд.

Но другой конец верёвки был уже в руках охотника; он слегка потянул, и мускусная крыса показалась из воды. Индеец убил её палкой и вытащил из пруда. Если бы он стрелял в неё из ружья, добыча его пропала бы безвозвратно.

Вернувшись домой, он съел свой скромный завтрак и накормил небольшую, похожую на волка, рыжую собаку, привязанную тут же внутри вигвама. Затем он осторожно стал снимать шкуру с убитой мускусной крысы. Он надрезал кожу на задней части туловища животного и, вывернув наизнанку, стянул её с мяса, как перчатку. Потом он растянул шкуру на палке и повесил сушить. Когда шкура высохнет, он продаст её. Мясо животного он положил в тень, себе на обед.

Вдруг в лесу послышались чьи-то шаги, и оттуда, раздвинув кусты, вышел человек высокого роста, с грубыми чертами лица, красным носом и закрученными кверху седыми усами. Увидя индейца, он остановился, взглянул с презрением на убитую им дичь, пробормотал себе под нос: «крысоед» и направился к вигваму. Но медленно и отчётливо произнесённое индейцем «проваливай!» заставило его изменить свои планы. Он проворчал что-то о «краснокожих бродягах» и повернул к ближайшей ферме.

Был «Вороний месяц» — март у белых. Приближался «Травяной месяц», и от морского берега неслись уже к северу треугольные стаи журавлей. Они радостно кричали о том, что «Голодный месяц» прошёл и весна уже на земле. На высоком сухом сучке клохтал глухарь, в лесу барабанил пёстрый дятел, куропатка кричала где-то между сосен, а в небе шумели крыльями дикие утки. Индейцу хотелось петь.

И вот Куонеб, вспомнив вдруг о чём-то, направился к югу вдоль горного хребта, затем поднялся на каменистый холм и там нашёл голубоглазый, улыбающийся цветок жизни, первый цветок весны. Он не сорвал цветка, — а сел и стал смотреть на него. Он не смеялся, не пел, не говорил. Он только сидел, сидел и не спускал с него глаз… Он пришёл сюда уверенный, что найдёт здесь цветок. Красота цветка взволновала индейца.

Он вынул трубку и кисет для табака. И тут вспомнил, чего ему не хватает, — кисет был пуст. Он вернулся к себе в вигвам, снял с полки семь шкурок мускусных крыс и одну шкурку выдры и направился по тропинке к обширной открытой равнине, известной под названием Стрикленд-Плена. Пройдя Стрикленд-Плен, он перебрался через скалы и вышел в маленький торговый городок Мианос.

Он вошёл в дверь, над которой висела вывеска:

Мужчины и женщины, толпившиеся; в лавке, что-то продавали и покупали. Индеец стал скромно в стороне и ждал. Наконец мистер Пек крикнул ему:

— А, Куонеб! С чем пришёл сегодня?

Куонеб развернул принесённые им шкурки. Торговец осмотрел их внимательно и сказал:

— Опоздал… к весеннему сезону. Даю семь центов за каждую крысу и семьдесят пять за выдру.

Индеец собрал шкурки с таким решительным видом, что Сайлас поспешил сказать:

— Слушай, я дам по десяти за мускусную крысу.

— Десять за крысу и доллар за выдру. И, кроме того, товар, какой мне понравится, — был ответ.

Сайлас боялся, как бы его посетитель не перешёл на другую сторону улицы, где была вывеска:

Сделка состоялась, и индеец ушёл, унося с собой запас табаку, чаю и сахару.

Он пошёл вверх по реке Мианос. На берегу реки он расставил несколько капканов для мускусных крыс. Покидая капканы, он боялся, что их украдут другие охотники, считавшие берег реки своей собственностью.

Час спустя он был уже у Демплингского пруда и отсюда повернул к своему вигваму. Он шёл напрямик лесом, пока не дошёл до Кэтрокской дороги; по ней добрался до фермы Ми?кки Ки?ттеринга. Он слышал, что хозяин фермы продаёт свежую оленью шкуру, и хотел купить её. Когда он подходил к дому, из сарая вышел Микки. Они сразу узнали друг друга. Куонеб свернул в сторону. Фермер вспомнил, что этот индеец выгнал его из вигвама. Он выругался и бросился за индейцем, «чтобы спустить с него шкуру!» Индеец повернулся и, не двигаясь с места, спокойно посмотрел на него.

Есть люди, которые не знают различия между робостью и трусостью, только случай даёт им возможность понять эту разницу. Какое-то смутное чувство подсказало белому человеку: «Берегись! этот краснокожий опасный человек», — и он пробормотал: «Уходи отсюда, или я пошлю за полицейским». Но индеец не трогался с места и не спускал глаз с фермера, пока тот не ушёл. Тогда индеец побрёл в лес.

Нрав у Киттеринга был неприятный. Он хвастался тем, что служил раньше солдатом. Он и теперь был похож на солдата: густые седые усы торчали, точно рога, кверху по обе стороны его красного носа и придавали ему крайне воинственный вид. Плечи у него были широкие, поступь чванливая. Вдобавок он знал множество самых отборных ругательств. Он женился на женщине, которая могла бы быть ему хорошей женой. Но он был пьяница и решил переделать её на свой лад. Это ему вполне удалось. Детей у них не было, но к ним, явился сын его брата, пятнадцатилетний мальчик. Если бы они обращались с ним хорошо, он стал бы благословением их дома. Но Микки зашёл слишком далеко. Природное добродушие его потонуло в спиртных напитках. Хвастливый и глупый, он делил людей на две части: на лиц высшего разряда, перед которыми он пресмыкался, и на лиц низшего разряда, с которыми он становился крикливым, злоязычным, нахальным грубияном. Добрым и ласковым он был только в те редкие минуты, когда не был пьян или не мучился желанием снова напиться.

• 1/42
• Следующая