Ровно в полночь - Лайл Гэвин - Страница 18

• Предыдущая
• 18/40
• Следующая

Она с отчаянием махнула рукой и переключилась на Мэгенхерда, который усердно разделывал свою рыбину, стараясь не принимать участия в разговоре, – видимо, не забыл своего заявления о дутой репутации вина "Пинель".

– Милая Жинетт, – сказал я, – попроси ты от меня честного совета, я бы предложил тебе бросить виноделие и засадить все холмы капустой. Но еще сто лет назад графы де Мари осознали, что "Пинель" никогда не сделать лучше, и все силы положили на то, чтобы сделать его знаменитым. Теперь вы торгуете самой дорогой бурдой, а между прочим, гостей могли бы угощать настоящим вином.

Она чуть улыбнулась и позвонила в колокольчик. Появился Морис, собрал тарелки и поставил на стол сыр и бутылку "Пинель". Я поморщился.

Жинетт повернула бутылку так, чтобы я мог разглядеть этикетку.

– Как тебе наш новый рисунок?

Изображение шато исчезло, этикетка была уже и длиннее обычной, надпись выполнена каллиграфическим почерком. Фактура казалась плотной, но почти прозрачной, – как у дорогой бумаги с водяными знаками.

С невинным видом она спросила:

– Узнаешь?

Я покачал головой. Она улыбнулась.

– Старый пятифунтовый английский банкнот. Точный размер и шрифты. Никогда не могла понять, почему вы перестали выпускать эти красивые бумажки.

Я мрачно заметил, повернувшись к Мэгенхерду:

– Говорили, что их легко подделать. И теперь я этому верю. Жинетт в Сопротивлении занималась подделкой документов: пропуска, продовольственные карточки. Приятно видеть, что кому-то военные навыки в мирное время пошли на пользу.

Он изобразил улыбку лично для меня и встал.

– Как я понимаю, у вас тот же случай, мистер Кейн. Прошу извинить, графиня, но мне нужно отдохнуть. И как следует подумать.

Жинетт любезно кивнула.

– Морис вас проводит.

Я вмешался:

– Стойте!

Мэгенхерд замер, еще не выбравшись из кресла.

– Полагаю, пришло время рассказать мне, зачем вам так нужно в Лихтенштейн.

– Не вижу необходимости.

Но он сел.

– Тогда поясню. Этим утром нас всех могли убить. Бернар всегда котировался выше Харви Лоуэлла, думаю и те, кто были с ним, котировались выше меня. К счастью, на деле вышло наоборот, но кто-то чертовски серьезно старается вас убрать. Это – во-первых. А во-вторых, они знают, чего вы добиваетесь, а я – нет. Все вместе дает слишком уж большой гандикап. Наши действия дважды предугадывали. В третий раз... – я пожал плечами.

Он посидел, изучая меня своим стальным взглядом, потом спросил:

– Что вам нужно знать?

– Всю вашу историю.

Он хмуро покосился на Жинетт. Я сказал:

– Мы оба умеем хранить секреты.

Он опять нахмурился, потом сообразил, что все равно пропадать, и повернулся ко мне.

– Что вы знаете про "Каспар Акционгезельшафт"?

– Только то, что компания владеет контрольными пакетами акций и является посредником в сбыте, что она зарегистрирована в Лихтенштейне и контролирует множество электронных фирм. И что вы имеете к ней отношение.

– Совершенно верно. Мне принадлежат 33 процента акций корпорации.

– Треть.

– Нет, мистер Кейн, – он позволил себе улыбку на два цента, но для него это было максимум возможного. – Вам известно преимущество регистрации в Лихтенштейне? Кроме налогов?

Я пожал плечами.

– Наверно, хранение в тайне фамилий владельцев.

Он снисходительно кивнул.

– Совершенно верно. Никого не интересует, кто владеет компанией. Позвольте объяснить. У меня – 33 процента. Остаток делится так: 33 и 34 процента.

Он испытывал наслаждение, вскрывая мое невежество.

Я заметил:

– Значит 34 процента побьют 33 ваших или другого партнера, но не обоих вместе. Кто же ваши партнеры?

– 33-мя процентами владеет гражданин Лихтенштейна, герр Флетц. Он ведет текущие дела и обеспечивает соблюдение нового закона, по которому в совете компаний обязательно должен заседать гражданин Лихтенштейна.

По его тону можно было судить, что соблюдением закона ценность герра Флетца и исчерпывается.

Поскольку Мэгенхерд умолк, я спросил:

– А кому принадлежат 34 процента?

– Проблема в том, что мы этого не знаем, – заявил он.

Я глотнул вина, отметив, что оно терпимо, но и только, и покачал головой.

– Не понимаю. Как основные держатели акций вы всегда могли посмотреть документы компании и выяснить. Или речь идет об акциях на предъявителя?

Он солидно кивнул.

– Вот именно.

– А я думал, что они канули в Лету вместе с хористками и поклонниками, пьющими шампанское из туфелек. Все понятно. Акции на предъявителя. Лоскутки бумаги – сертификаты, удостоверяющие владение каким-то числом акций какой-то компании. Но без вписывания в сертификат фамилии владельца или внесения ее в книги регистрации. Клочки бумаги, принадлежащие кому угодно. Никаких документов, подтверждающих права собственности, никаких сборов при смене владельца. А потому никаких следов такой смены – даже в том случае, если кто-то просто запустил руку в чужой карман.

Он снова кивнул.

– Прекрасно. Кому могли бы принадлежать 34 процента?

Мэгенхерд вздохнул.

– Человеку, который больше прочих хочет оставаться в тени. Максу Хелигеру.

Я о нем слышал. Судя по Жинетт, и она тоже. Одна из туманных, легендарных фигур, чьи племянники попадали в газетные колонки только потому, что были племянниками. Но никогда ничего о самом Хелигере – даже если вам и удавалось раскопать что-то пригодное для печати, например, что он – владелец газеты, в которой вы работаете.

Тут я кое-что вспомнил.

– Он же погиб в авиационной катастрофе около недели назад!

Улыбка Мэгенхерда оставалась столь же скупой и тусклой.

– В том-то и дело, мистер Кейн. Через несколько дней после гибели Макса в Лихтенштейне появился человек с его сертификатом, и потребовал кардинальных перемен в компании. Как вы понимаете, при голосовании он одержит верх над герром Флетцем, если меня там не будет. С акциями на предъявителя представительства по доверенности быть не может. Единственное доказательство – вы сами с сертификатом в руке.

Мэгенхерд продолжал:

– По принятому в нашей компании порядку любой владелец акций может созвать в Лихтенштейне совет акционеров, уведомив об этом заранее за семь суток: от полуночи до полуночи.

– Когда истекает срок?

– Заседание должно начаться завтра сразу после полуночи. У нас осталось чуть больше тридцати шести часов.

Я кивнул.

– Должны успеть. Но если вы опоздаете, разве нельзя собраться еще через неделю и пересмотреть решение?

– Он предлагает немедленно продать реквизиты компании. Такого уже не пересмотришь.

– Хочет обратить акции компании в наличные и выйти из дела? Не слишком похоже на законного наследника. Кто он?

– Если верить герру Флетцу, его зовут Галлерон, бельгиец, из Брюсселя. Я никогда о нем не слышал.

Я взглянул на Жинетт. Та покачала головой – тоже не слышала.

Мэгенхерд холодно подвел итог:

– Даже если суд потом решит, что он не имел права на сертификат, компанию этим не восстановить.

– Сколько сейчас стоит компания?

– Примерно тридцать миллионов фунтов.

Я кивнул, сделав вид, что понимаю. Но я солгал. Такую сумму трудно воспринять. Но если вы вздумаете играть с такими ставками, не удивляйтесь, что за вами начнется охота.

– Да, – снова кивнул я. – На 34 процента этой суммы он без забот проживет до самой пенсии.

Он встал.

– Вы поняли достаточно, чтобы сопровождать меня в Лихтенштейн?

– По крайней мере я лучше понимаю противника.

Мэгенхерд поклонился Жинетт, покосился на меня и ушел. Жинетт повернулась ко мне.

– Что думаешь, Луи?

– А ты что думаешь?

– Ты ему веришь?

– Мэгенхерду? Верю, что все так и было. Будь у него хоть капля воображения, он давно увидел бы, что такие неприятности ждут его за ближайшим углом.

• Предыдущая
• 18/40
• Следующая