Болезнь Альцгеймера: диагностика, лечение, уход - Эйзлер Аркадий Кальманович - Страница 15

А наутро я снова завел машину и за пять минут проскочил расстояние, отделявшее меня от Маши. Я поднимался к ней в палату, а сердце сжималось от страха в ожидании снова услышать крик о помощи. К счастью, она все так же спала, повернувшись лицом к окну. Сон ее был крепок. Я не стал ее будить и снова отправился в комнату медперсонала, не оставляя надежды разобраться в ситуации и найти человека, отвечающего за действия сестер и нянечек.

Такого человека я нашел, но это ни к чему не привело – мне только сухо сообщили, что Маше утром был сделан успокоительный укол. Когда же я попытался выяснить подробности, то под предлогом огромной занятости со мной и вовсе перестали разговаривать. Я отправился в секретариат и попросился на прием к управляющей этим заведением, что оказалось совсем не просто. После продолжительных мытарств мне все-таки назначили день и час аудиенции.

Я снова вернулся к Маше. Она по-прежнему крепко спала. Беспокойство, вызванное ее состоянием, одолевало меня, но необходимо было ехать на работу, так как уже в течение трех дней дела находились в абсолютно заброшенном состоянии. Первое, что я сделал, оказавшись в бюро, – позвонил своим друзьям, чтобы посоветоваться относительно ситуации с Машей. От них я узнал о создании специальной комиссии, занимающейся расследованиями нарушений условий содержания и ухода за больными в этой клинике. Отрадно было узнать, что у меня есть единомышленники, люди, которые видят и оценивают ситуацию в лечебнице так же, как и я. Это придало мне новый заряд энергии и сил.

Когда я встретился с управляющей, она, видимо, уже знала о моем недовольстве, и потому спокойно и сдержанно пыталась объяснить происходящее нехваткой квалифицированного персонала, отсутствием средств и тому подобными проблемами. Она апеллировала к моему пониманию, а я молчал и вспоминал несчастных обитателей ее клиники. В зловещей тишине монотонно звучала заученная от неоднократного повторения речь управляющей. В конце своего монолога, желая загладить конфликт, она пообещала для моей жены одноместную палату и разрешила мне нанять дополнительный персонал для ухода за ней.

Когда после встречи с управляющей я поднялся к Маше, она, как и несколько дней назад, крепко спала. Рядом, на столике, стояла нетронутая пища. Другие больные в палате тоже не притронулись к еде. Они лежали, повернувшись лицом к стене, и то ли спали, то ли просто не проявляли интереса к происходящему. Я хотел узнать, что за снотворное получила моя жена и когда она проснется, но никому не было до меня дела. Набравшись храбрости, я открыл дверь в комнату медперсонала. Никто даже не повернул голову в мою сторону. Превозмогая себя, я все-таки высказал то, что меня волновало. У моей жены была плохая печень, и снотворное, очевидно, недостаточно быстро выводилось из организма. Возможно, требовался еще один укол, стимулирующий работу печени. Мои доводы повисли в воздухе…

Однако я не сдавался. Окруженный абсолютным равнодушием, я никак не мог привлечь внимание персонала к проблемам новой пациентки – моей жены. Мне всегда удавалось выстроить хорошие человеческие взаимоотношения с разными людьми, и это вселяло надежду, что и на сей раз удастся установить хороший контакт с персоналом клиники. Сейчас же меня охватило желание убедить тех, кто находился в этой комнате, сделать что-нибудь для Маши. Я взял одну из сестер за руку и повернул к себе лицом. «Сейчас уже поздно. Ваша жена будет спать до утра, а завтра посмотрим», – сказала мне она. На следующее утро Маши в палате не оказалось. Я пребывал в полной растерянности. Ужасно не хотелось снова что-то выяснять. Вдруг одна из пациенток, бесцельно ходившая взад и вперед по залитому солнцем коридору, схватила меня за руку и подтащила к комнате № 17. Этот же номер был и у нашей квартиры. Так наша жизнь перемещалась в другие обстоятельства под одним и тем же номером. На мой стук ответа не последовало. Но я все же услышал за дверью какой-то звук, похожий на рык. Я вошел в комнату. На кровати у окна лежала Маша. Два человека в белых халатах и толстых резиновых перчатках пытались разомкнуть ее челюсти. Она сопротивлялась и издавала глухое рычание. На мои возмущенные требования прекратить эту вакханалию «халаты» попытались выгнать меня из комнаты. Но я не уступал. Оказалось, они думали, что у жены вставные челюсти, и, желая их удалить, уже второй день мучили ее. Но у Маши были свои зубы. Не извиняясь, «белые халаты» покинули нас.

Бедная моя страдалица! Что она выдержала, пока меня не было рядом, и что еще могла бы пережить, если бы вовремя не подоспел я, ведомый за руку безвестной обитательницей этой богадельни! Я вытер со лба Маши холодный пот. Ее подбородок был в крови, в глазах застыл ужас и полное непонимание происходящего. Я читал в них призыв о помощи. Ей нужен был покой. Я хотел было поправить подушки и одеяло, как вдруг почувствовал резкий, неприятный запах мочи. Простыня и матрас были мокрыми. Вне себя я вбежал в комнату персонала и теперь даже не помню, что я кричал, но в результате те же «двое в халатах» немедленно вернулись в Машину палату, сменили матрас и белье, помыли ее и удалились. В ожидании завтрака я огляделся по сторонам. Как и обещала управляющая, у моей жены была теперь отдельная палата и индивидуальная душевая. В одном из углов комнаты я нашел сумку с Машиными вещами, которые и разложил по местам. В это время я беседовал с Машей, говорил, что мы по-прежнему будем много и часто гулять, а возвращаться только для того, чтобы перекусить и переночевать. Так, во всяком случае, я представлял себе наше будущее и спешил поделиться этим с женой.

Через некоторое время в палату поставили холодильник. Я распорядился, чтобы из нашей квартиры привезли Машино любимое кресло и музыкальный центр с кассетами, которые Маша с удовольствием слушала. «Ну, вот видишь, теперь у тебя достаточно кассет с записями – и для дома, и для машины, и для меня», – как-то сказала она, и я вспомнил о ее многочисленных, загадочных записях музыки на магнитофонные кассеты. Даже во время прогулок она могла наслаждаться музыкой благодаря магнитофону с наушниками. Больничная палата постепенно начала принимать домашний, уютный вид. Казалось, произошел некоторый прогресс в наших взаимоотношениях с медперсоналом.

Но однажды на завтрак Маше принесли клубничный джем, а на клубнику у моей жены была аллергическая реакция, которая могла закончиться отеком легких и летальным исходом. Я снова был удручен. Неужели никто не читал историю болезни Маши, где была упомянута и аллергия? Я решил дождаться главного врача и поговорить с ним о недоразумении. Главный врач явился с целой свитой сопровождающих. Он подошел ко мне, вежливо поздоровался, представился и завел разговор, суть которого сводилась к следующему: он восхищен терпением, позволившим мне в течение семи лет ухаживать за больной женой в домашних условиях, и он понимает мое желание облегчить ее положение в больнице. Но это не совсем обычная больница, здесь не лечат, а провожают в последний путь таких безнадежно больных, как моя жена. «Если у вас возникнут проблемы, вы можете привлечь и других специалистов вне клиники», – таким был его монолог. Все мои вопросы, просьбы и доводы остались невысказанными. Сострадание я увидел в глазах лишь у нескольких людей из свиты профессора, но не в его умном и вежливом взгляде. Уже уходя, он для проформы поинтересовался, кто прописал нам комплекс лекарств, и, услышав ответ, удалился с ощущением выполненного долга, а мы с Машей снова остались со своим горем один на один, в больничной комнате, ставшей для нас обителью в этом чужом мире. За общими словами понимания и сострадания никто, включая главного врача, не проявлял истинного участия, относясь к больным как к живым трупам. Я был почти уверен, что ни главный врач, ни кто-либо другой в нашей палате больше не появится. Своим визитом он дал мне понять, что я должен избавить его от дальнейших хлопот о новой пациентке. Да и я не испытывал большого желания видеть его в палате своей жены в очередной раз.