Деревянное море - Кэрролл Джонатан - Страница 15

• Предыдущая
• 15/65
• Следующая

Когда умру, любимый,

Печальное не пой…

Прямо в тему.

У двери туалета Редмонд остановился и полез в карман за ключом.

– Не знал, что делать, и решил запереть на всякий случай.

– Единственно верное решение. Так, давайте взглянем.

Редмонд толкнул дверь, предлагая нам пройти первыми. От света, этого неестественного, яркого, жуткого света общественного туалета, все выглядело еще мрачнее. Здесь ничего не спрячешь – тут нет никаких теней, все открыто. Из шести имевшихся здесь кабинок двери открыты были только у одной.

В свой последний день на земле Антония Корандо надела серую с короткими рукавами фуфайку Скидмор-колледжа, черную юбку и ботинки «док мартенс»[39]. Увидев их, я вздрогнул – последний крик молодежной моды. Паулина как-то сказала с ноткой презрения, что «доки» носят в основном те, кто изо всех сил пытается казаться крутым. Бедная добропорядочная Антония, всегда добросовестно выполнявшая домашние задания, – покупка этих ботинок наверняка была для нее серьезным поступком. Ей, наверно, потребовалось немало мужества, чтобы их надеть, – ведь она знала, как придирчиво разглядывают ребята одежду друг на дружке. Может, она впервые их примерила в своей комнате за плотно закрытой дверью, прошлась взад-вперед, глядя на себя в зеркало – как она выглядит, какая у нее походка, выйдет ли из нее девчонка от Дока Мартенса.

Но хуже всего были носки – цвета пожарной машины, все в мелких белых сердечках. Кожа ее над носками тоже была белой, но иного оттенка и такой прозрачной, что под поверхностью можно было разглядеть переплетение голубоватых вен.

Я всего только полицейский из маленького городка. Но за долгие годы повидал немало смертей и насилия как здесь, так и во Вьетнаме, где был санитаром, так что знаю, о чем говорю, – в большинстве случаев от таких вот мелочей сердце и леденеет от ужаса. Мертвые – это только мертвые, и ничего больше. Но остается то, что их окружает после смерти, или то, что они взяли с собой в свое последнее мгновение. Девчонка умирает от передозировки героина, а тебя больше всего поражают ее красные носки с белыми сердечками. Отец семейства на своей серебристой машине въезжает в дерево, гибнет вместе с женой и сыном, а ты никак не можешь забыть, что из уцелевшего радиоприемника, когда ты туда подошел, неслись звуки твоей любимой песенки «Салли, обойди розы»; синяя бейсболка с надписью «Нью-Йорк Мете» в пятнах крови на полу гостиной; кошка с опаленной шерстью во дворе сгоревшего дома; Библия, которую самоубийца оставил у своей кровати открытой на Песни песней Соломона… Вот такое запоминается, потому что это последние подробности их последнего дня, последние мгновения, когда еще бились их сердца. Все это остается, когда их уже нет, последние снимки в их альбоме. Этим утром Антония подошла к своему шкафу и выбрала красные носки с белыми сердечками. Может ли это оставить тебя равнодушным, если ты знаешь, что через три часа ее уже не будет в живых?

Редмонд разрыдался. Мы с Биллом растерянно переглянулись. Я дал ему знак увести директора в коридор. Ему больше нечего было здесь делать.

– Прошу прощения. Я просто не могу в это поверить.

Мой помощник Билл Пегг хороший парень. Несколько лет назад он потерял дочь, умершую от кистозного фиброза[40], и горе сделало его совсем другим человеком. У него после этого появился подход к людям, потрясенным и убитым горем: он умел поддержать их в первые невыносимо тяжелые минуты, когда настоящий ужас вошел в их жизнь. Когда они пытаются понять новый для них язык скорби, а также приноровиться к потере гравитации, к этой невесомости, которая приходит с отчаянием и тяжелыми мучениями. Когда я спросил Билла, как это ему удается, он ответил:

– Просто говорю с ними. Рассказываю все, что сам об этом знаю. Больше тут ничего не поделаешь.

Когда они вышли и дверь, скрипнув, закрылась, я подошел к Антонии и опустился перед ней на колено.

Если 6 кто-то вошел туда в этот момент, он подумал бы, что я спятил: словно делал предложение девушке, которая уснула, сидя на унитазе.

Одна ее рука свешивалась вниз. Другая лежала на коленях. Я предположил, что она правша, так что стал искать след от укола на ее левой руке. Голова ее упиралась в стену, выложенную белым кафелем. Глаза были закрыты. След от укола – маленькая красная точка – виднелся на левой руке чуть ниже локтевого сгиба. Я машинально проверил пульс. Разумеется, его не было. Потом дотронулся пальцем до красной точки.

– Вот отчего ты умерла, глупое дитя, – держа ее одной рукой за локоть, пальцем другой я еще раз провел по небольшой выпуклости в том месте, где в ее кожу вонзилась игла.– Вот из-за этого…

– Никакая я не глупая.

Услышав мягкий призрачный голос и отказываясь верить своим ушам, я машинально перевел взгляд с ее руки на лицо!

Голова Антонии медленно перекатилась слева направо, пока не вперилась прямо в меня. Она открыла глаза и снова заговорила тем же потусторонним голосом:

– Я не должна была умереть.

– Ты жива!

– Нет. Но я еще чувствую твое прикосновение. Тепло твоего тела. – Она говорила прерывистым, затихающим шепотом. Краник ее был перекрыт, но в трубах еще осталось немного воды, которая и капала себе потихоньку.– Скажи маме, я этого не делала. Скажи ей, это все они.

– Кто это сделал? Кто такие они?

– Найди пса.

Глаза ее были открыты, но пусты. В ней больше не осталось никаких следов жизни – они растворились в воздухе, возвратились в мир живых. Я видел, как они вышли из нее. Ничего особого не случилось, но я точно знал, что происходит. Жизнь вышла из нее, и теперь девочка была мертва.

По-прежнему опираясь на одно колено, я безмолвно заклинал ее вернуться, вернуться, чтобы помочь мне все понять.

– Фрэнни! – На пороге стоял Билл, придерживая дверь рукой. – Приехала «скорая», а я позвонил матери Антонии. Пойду туда. Не возражаешь?

– Конечно иди.

– Фрэн, ты в порядке?

– Нормально. Слушай, скажи Редмонду, я хочу покопаться в ее шкафчике. А если у нее был еще и шкафчик в спортзале, пусть и его мне откроет.

Я оставался на месте, пока тело готовили к выносу. Они не торопились. Я делал записи в блокнот, когда один из санитаров ко мне обратился:

– Глядите-ка! Вот так штука!

Он держал в руке перо – то самое, которое я видел уже слишком много раз. Но все же я его у парня взял и стал разглядывать, чтобы окончательно удостовериться.

– Откуда оно взялось?

Он блудливо улыбнулся, подняв брови.

– Выпало у ней из-под юбки! Во дает! Что ж это она себе щекотала перышком там под платьем, а? – усмехнулся он.

– Я его возьму.

Сунув перо между страниц, я захлопнул блокнот. Парень, судя по дурацкому выражению на его физиономии, подумал, что я шучу.

– Эй, шеф, – протянул он притворно жалобным голосом,– отдайте, я первый нашел!

– Заканчивайте и катитесь отсюда в жопу.

Улыбки на лицах санитаров погасли, и они через пять минут были готовы. Я шел за носилками, которые они катили по коридору. Урок еще не кончился, и нам, к счастью, не пришлось тащиться мимо школьников с разинутыми от любопытства ртами.

Я направился в директорский кабинет. Секретарша тут же протянула мне клочок бумаги с номером шкафчика Антонии и шифром кодового замка. Она сказала, что ни у кого из ребят нет больше личных шкафчиков для спортивных принадлежностей, их попросту на всех не хватает, школа в последние годы переполнена.

На ярко-розовом листке почтовой бумаги был написан номер: 622. Секунду я молча смотрел на эти цифры, потом ощутил боль, как от удара тупоконечной туфлей: у моего персонального шкафчика, когда я был старшеклассником средней школы Крейнс-Вью, был тот же номер. Цифры внизу – кодовая комбинация замка, тоже были в точности такими же, как и тридцать лет назад.

• Предыдущая
• 15/65
• Следующая