Белые яблоки - Кэрролл Джонатан - Страница 5

• Предыдущая
• 5/72
• Следующая

— Коко, да посмотри же ты на меня Христа ради! Что это у тебя? Что за татуировка?

Но она ничего ему не ответила. На миг Этриху даже показалось, что она умерла. Стоило ему увидеть ее немыслимую, невозможную татуировку, как она взяла да и умерла. Это ее убило. Но он тотчас же отбросил эту мысль, как безумную. Ему захотелось подойти к ней и дотронуться до нее. А еще больше ему хотелось немедленно натянуть на себя одежду и сбежать отсюда.

— Коко!

Она наконец подняла голову и медленно повернула к нему лицо. Открыла глаза, посмотрела на него:

— Что?

— Откуда у тебя эта татуировка? Почему ты…

Она пробормотала что-то, так, словно разговаривала во сне.

— Что? Что ты сказала?

Он приблизился к ней на пару шагов. Ему необходимо было услышать ее ответ.

Она заговорила громче. В голосе ее слышалось раздражение.

— Я сказала, что это ведь твой сон. И кому как не тебе знать, кто такой Бруно?

И, словно в подтверждение сказанного, она положила руку на затылок и провела указательным пальцем по надписи у кромки волос. Этриха при виде этого жеста словно током ударило.

— Но почему… Но откуда эти буквы появились на твоей шее? Я точно знаю, что до сегодняшнего дня их там не было!

Коко резко села на постели и уставилась на него не мигая:

— Верно. Не было. «Бог в шоколадной глазури», Винсент? Помнишь эту часть твоего сна? Ты еще сказал тогда, что не слишком-то религиозен.

У него подкосились ноги. Она знала его сон во всех подробностях!

Протянув руку, она взяла с ночного столика пачку «Мальборо». Вытащила сигарету и прикурила ее от свечи. И в те несколько секунд, пока язычок пламени перемещался со столика, где стоял подсвечник, к кончику ее сигареты и обратно, по комнате двигались огромные тени. Сделав глубокую затяжку, она откинула голову и выпустила узкую струйку дыма к самому потолку.

— Сядь-ка сюда, Винсент. Давай покурим. Тебе ведь нравится курить. — Она с улыбкой взглянула на него.

Этрих послушно подошел к кровати и сел на самый краешек. А что ему оставалось? Он много чего хотел ей сказать, но слова как-то не шли с языка.

— Придвинься поближе. Чтобы я могла до тебя дотронуться. — Рукой, в которой была зажата сигарета, она поманила его к себе.

Но он, зажмурившись, помотал головой:

— Нет, мне и здесь хорошо.

Она снова улеглась на постели и устремила взгляд в потолок. Сделала затяжку и попыталась выпустить дым колечком, но оно вышло неровным и блеклым и быстро растаяло в воздухе.

— Сколько времени мы знакомы?

Она была само спокойствие. Мир Этриха только что взорвался, а она безмятежно спросила, как давно они встречаются, господи помилуй.

— Месяца полтора или два. Точно не помню. Расскажи мне о татуировке, Коко. Пожалуйста.

— Ладно, но сперва выслушай меня внимательно, Винсент. То, что я собираюсь тебе сейчас рассказать, очень важно.

И ее большие глаза обратились к его лицу. Взгляд ее был требовательным, даже повелительным. Он молча кивнул.

— Значит, договорились. Ты хорошо помнишь свою жизнь до момента нашей встречи?

Вопрос этот показался ему настолько неуместным, что он сперва решил, что ослышался.

— Помню ли я свою жизнь? Еще бы мне ее не помнить!

— В таком случае ты и больницу должен помнить. Все то время, что ты там провел, когда заболел.

— ЧТО?

Этрих был здоров. Он никогда и ничем не болел. За исключением разве что простуды, которую подхватывал каждую зиму, да и ту переносил на удивление легко — чихал и сморкался дня по три кряду, не больше. Порой у него побаливала голова и он принимал аспирин. Но и только. Даже с зубами у него проблем не возникало, и к дантисту он заглядывал редко.

— Ты это о чем? Я в жизни не лежал в больнице!

— И не помнишь Тиллмана Ривза и Черную Сучку Мишель?

— Что еще за сучка? Что за чепуху ты городишь?

Произнося это, он вдруг почувствовал, как его мысленное пространство медленно заполняется памятью. Так наливается в стакан густая жидкость. Сравнение это, пришедшее ему на ум, было на удивление точным — перед его внутренним взором постепенно предстала картина… лицо чернокожего мужчины, усталое, осунувшееся от недуга и тем не менее смеющееся. Зубы у него были крупные и желтые. Глаза ввалились, щеки запали, но он веселился от души.

Позади него стояла чернокожая женщина в белом халате. Медсестра. На груди у нее красовался бейджик с надписью красными буквами: «Мишель Маслоу, МС». Брови ее были сурово нахмурены, но рот, явно помимо ее воли, растянулся в улыбке. Это делало ее похожей на школьную учительницу, уличившую старшеклассников в какой-то безобидной проделке. Пышные формы и белоснежное платье сестры резко контрастировали с видом больного, лежавшего на кровати. От нее веяло силой и здоровьем, он же казался скорее мертвецом, чем живым человеком.

Воинственно подбоченившись, сестра Маслоу изрекла:

— Это вы, профессор, дали мне такое гадкое прозвище. Вот мистер Этрих, он не то что некоторые. Он настоящий джентльмен. А не такой бессовестный, как вы, Тиллман Ривз. — Голос у нее был глубоким и на удивление звучным. С такими голосовыми связками она могла бы командовать десантниками.

Глаза, в которых застыло выражение веселья и страдания, по-прежнему были устремлены на лицо Этриха.

— Берегитесь! Во дворе злющая черная сучка.

Сестра скорчила свирепую гримасу и осуждающе поцокала языком.

— Давайте-давайте! Продолжайте в том же духе. Только как бы вам на себя пенять не пришлось! Постыдились бы хоть своего соседа, мистера Этриха. А то, что вы больны, профессор, не дает вам права хамить персоналу, вот так-то!

Улыбка на осунувшейся физиономии Ривза стала еще шире. Он обернулся к ней через тощее плечо и оживленно возразил:

— То, что я прозвал вас Черной Сучкой, вовсе не означает, что я отношусь к вам без должного уважения, сестра Маслоу. Наоборот, я считаю, что мне с вами очень даже повезло — шутка ли, встретить под конец земной своей жизни Цербера во плоти! Кстати, выходит, я долгие годы заблуждался насчет пола этого песика. Ведь вы женщина. Помнится, Гесиод в своей «Теогонии»[1] утверждал, что у Цербера пятьдесят голов, но все они ничто по сравнению с одной вашей, мадам. Я в этом убедился, пока лежал здесь.

Она скрестила руки на груди:

— Пять десятков, говорите? Верно. Я ведь не поленилась отыскать в энциклопедии этого вашего Цербера, про которого вы по целым дням толкуете. И если уж вам взбрело на ум обозвать меня собакой, стерегущей врата ада, так советую вам поберечься: у меня полон рот клыков!

— Гав!

Она немного наклонилась вперед, намереваясь ему ответить. Лицо ее осветила широкая улыбка. Этрих, внимательно взглянув на нее, внезапно обнаружил, что она вовсе не толстая — просто очень уж крепко сбита. Под темной кожей полуобнаженных рук играли тугие мускулы. Он нисколько не сомневался, что при желании она вполне смогла бы сгрести их с Ривзом в охапку и подбросить в воздух.

И в этот миг тент рухнул. Во всяком случае, собственная смерть запечатлелась в памяти Этриха в виде именно этого образа. Его жизнь внезапно стала не чем иным, как большим парусиновым тентом цирка шапито, и кто-то взял и повалил все опоры, на которых тот держался. Его земное бытие разом захлопнулось, сложилось, рухнуло под звуки дружного смеха медсестры Маслоу и Тиллмана Ривза. Он почти не почувствовал страха, скорее просто опешил от неожиданности, настолько быстро все произошло. Он не мог вздохнуть. Все органы и системы его тела вдруг перестали работать — язык, губы, горло, легкие. Одной короткой секунды хватило на то, чтобы все его существо плотно затворилось в себе, как устрица между сомкнутыми половинками раковины. Ни стона, ни хрипа, ни единого жеста, взмаха рукой, попытки кивком позвать на помощь. Ничего. С ним было покончено. Он понял, что умирает, лишь через миг после того, как жизнь его покинула. Винсент Этрих умер, глядя на смеющихся людей.

• Предыдущая
• 5/72
• Следующая