Планета Изгнания - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 6

– К нашему вечному стыду, – сказал он и пошел дальше. Она осталась стоять на тропе.

У развилки, перед тем как свернуть налево, к гребню, он остановился и поглядел назад. В умирающем лесу все было неподвижно, и только в опавших листьях шуршал запоздалый бродячий корень, который с бессмысленным упорством растения полз на юг, оставляя за собой рыхлую бороздку.

Гордость истинного человека не позволила ему устыдиться того, как он обошелся с этой врасу: наоборот, ему стало легче и он снова обрел уверенность в себе. Нужно будет свыкнуться с насмешками врасу и не обращать внимания на их самодовольную нетерпимость. Они не виноваты. В сущности, это то же тупое упорство, как вон у того бродячего корня, – такова уж их природа. Старый вождь искренне убежден, что встретил его со всемерной учтивостью и был очень терпелив. А потому он, Джакоб Агат, должен быть столь же терпеливым и столь же упорным. Ибо судьба обитателей Космопора – судьба человечества на этой планете – зависит от того, что предпримут и чего не предпримут племена местных врасу в ближайшие тридцать дней. Еще до того, как снова взойдет молодой месяц, история шестисот лунокругов, история десяти Лет, двадцати поколений, долгой борьбы, долгих усилий, возможно, оборвется навсегда. Если только ему не улыбнется удача, если только он не сумеет быть терпеливым.

Огромные деревья, высохшие, с обнаженными трухлявыми корнями, тянулись унылыми колоннадами или беспорядочно теснились на склонах гряды у тропы и на много миль вокруг. Их корни истлевали в земле, и они готовы были рухнуть под ударами северного ветра, чтобы тысячи дней и ночей пролежать под снегом и льдом, а потом в долгие оттепели Весны гнить, обогащая всей своей гекатомбой почву, где в глубоком сне покоятся их глубоко погребенные семена. Терпение, терпение.

Подхлестываемый ветром, он спустился по светлым каменным улицам Космопора на Площадь и, обогнув арену, где занимались физическими упражнениями школьники, вошел под аркаду увенчанного башней здания, которое все еще носило древнее название – Дом Лиги.

Подобно остальным зданиям вокруг Площади, Дом Лиги был построен пять Лет назад, когда Космопор был столицей сильной и процветающей колонии – во времена могущества. Весь первый этаж представлял собой обширный зал заседаний. Его серые стены были инкрустированы изящными золотыми мозаиками. На восточной стене стилизованное солнце окружали девять планет, а напротив, на западной стене, семь планет обращались по очень вытянутым эллиптическим орбитам вокруг своего солнца. Третья планета в обеих системах была двойной и сверкала хрусталем. Круглые циферблаты с тонкими изукрашенными стрелками над дверью и в дальнем конце зала показывали, что идет триста девяносто первый день сорок пятого лунокруга десятого местного Года пребывания колонии на Третьей планете гаммы Дракона. Кроме того, они сообщали, что это был сто второй день тысячи четыреста пятого года по летосчислению Лиги Всех Миров – двенадцатое августа на родной планете.

Очень многие полагали, что никакой Лиги Миров давно нет, скептики же любили задавать вопрос, а была ли когда– нибудь «родная планета». Но часы, которые здесь, в Зале Собраний, и внизу, в Архиве, шли вот уже шестьсот лиголет, самим своим существованием и точностью словно подтверждая, что Лига, во всяком случае, была и что где-то есть родная планета, родина человечества. Они терпеливо отсчитывали время планеты, затерявшейся в бездне космического мрака и столетий. Терпение, терпение…

Наверху, в библиотеке, другие альтерраны уже ждали его возле очага, где горел плавник, собранный на пляже. Когда подошли остальные, Сейко и Элла Пасфаль зажгли газовые горелки и привернули пламя. Хотя Агат не сказал еще ни слова, его друг Гуру Пилотсон, встав рядом с ним у огня, сочувственно произнес:

– Не расстраивайся из-за них, Джакоб. Стадо глупых упрямых кочевников! Они никогда ничему не научатся.

– Я передавал?

– Да нет же! – Гуру засмеялся. Он был щуплым, быстрым, застенчивым и относился к Агату с восторженным обожанием. Это было известно не только им обоим, но и всем окружающим, всем обитателям Космопора. В Космопоре все знали все обо всех, и откровенная прямота, хотя и сопряженная с утомительными психологическими нагрузками, была единственным возможным решением проблемы парасловесного общения.

– Видишь ли, ты явно рассчитывал на слишком многое и теперь не можешь подавить разочарования. Но не расстраивайся из-за них, Джакоб. В конце-то концов, они всего только врасу!

Заметив, что их слушают, Агат ответил громко:

– Я сказал старику все, что собирался. Он обещал сообщить мои слова их Совету. Много ли он понял и чему поверил, я не знаю.

– Если он хотя бы выслушал тебя, уже хорошо. Я и на это не надеялась, – заметила Элла Пасфаль, иссохшая, хрупкая, с иссиня-черной кожей, морщинистым лицом и совершенно белыми волосами. – Вольд даже не мой ровесник, он старше. Так разве можно ждать, чтобы он легко смирился с мыслью о войне и всяких переменах?

– Но ему же это должно быть легче, чем другим, ведь он был женат на женщине нашей крови, – сказал Дермат.

– Да, на моей двоюродной сестре Арилии, тетке Джакоба, – экзотический экземпляр в брачной коллекции Вольда. Я прекрасно помню этот роман, – ответила Элла Пасфаль с таким жгучим сарказмом, что Дермат стушевался.

– Он не согласился помочь нам? Ты рассказал ему про свой план встретить гаалей на дальнем рубеже? – пробормотал Джокенеди расстроенно.

Он был очень молод и мечтал о героической войне с атаками под звуки фанфар. Впрочем, и остальные предпочли бы встретиться с врагом лицом к лицу: все-таки лучше погибнуть в бою, чем умереть от голода или сгореть заживо.

– Дай им время. Они согласятся, – без улыбки сказал Агат юноше.

– Как Вольд тебя принял? – спросила Сейко Эсмит, последняя представительница знаменитой семьи. Имя Эсмит носили только потомки первого главы колонии. И оно умрет с ней. Она была ровесницей Агата – красивая, грациозная женщина, нервная, язвительная, замкнутая. Когда Совет собирался, она смотрела только на Агата. Кто бы ни говорил, ее глаза были устремлены на Агата.

– Как равного.

Элла Пасфаль одобрительно кивнула.

– Он всегда был разумнее остальных их вожаков, – сказала она.

Однако Сейко продолжала:

– Ну а другие? Тебе дали спокойно пройти мимо их шатров?

Сейко всегда умела распознать пережитое им унижение, как бы хорошо он его ни замаскировал или даже заставил себя забыть. Его родственница, хоть и дальняя, участница его детских игр, когда-то возлюбленная и неизменный верный друг, она умела уловить и понять любую минуту его слабости, любую боль, и ее сочувствие, ее сострадание замыкались вокруг него, точно капкан. Они были слишком близки. Слишком близки – и Гуру, и старая Элла, и Сейко, и все они. Ощущение полной отрезанности, испугавшее его в этот день, на мгновение распахнуло перед ним даль, приобщило к тишине одиночества и пробудило в нем непонятную жажду. Сейко не спускала с него глаз, кротких, нежных, темных, воспринимая каждое его настроение, каждое слово. А девушка врасу, Ролери, ни разу не посмотрела на него прямо, не встретилась с ним глазами. Ее взгляд все время был устремлен в сторону, вдаль, мимо – золотой, непонятный, чуждый.

– Они меня не остановили, – коротко ответил он Сейко. – Завтра они, может быть, придут к какому-нибудь решению. Или послезавтра. А сколько запасов доставлено сегодня на Риф?

Разговор стал общим, хотя то и дело возвращался к Джакобу Агату или сосредоточивался вокруг него. Некоторые члены Совета были старше его, но хотя десятеро, избиравшиеся на десять лиголет, были равны между собой, все же он постепенно стал их неофициальным главой, и они, как правило, полагались на его мнение. Решить, что отличало его от остальных, было бы непросто – может быть, энергия, проглядывавшая в каждом его движении и слове. Но как проявляется способность руководить – в самом ли человеке или в поведении тех, кто его окружает? Тем не менее одно отличие заметить было можно: постоянную напряженность и мрачную озабоченность, порождаемые тяжким бременем ответственности, которое он нес уже давно и которое с каждым днем становилось все тяжелее.