Душка Адольф - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 3
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
— Толкал речи? — вскричал продюсер, хлопнув себя по лысине. — Господи, мало того что в ресторане с нас взыщут за поломанные столы, да еще Гитлер, возможно, взыщет с нас за…
— Обожди, — режиссер подошел к ассистенту и пристально посмотрел на него. — Ты говоришь, их было трое?
— Трое, да, трое, трое, точно трое.
В голове режиссера вспыхнула маленькая сорокаваттная лампочка.
— У одного из них квадратное лицо, мощный подбородок, мохнатые брови?
— Откуда вы… да!
— Другой такой маленький, тощий, как обезьянка?
— Да!
— А третий такой большой, я имею в виду жирный, обрюзгший?
— Откуда вы знаете?
Продюсер удивленно моргал, глядя на них.
— Что тут происходит? Что за…
— Дурак дурака видит издалека. Хитрец хитреца — тоже. Пойдем, Арч.
— Куда?
Старик все глядел на пустую кровать, словно ждал, что Адольф вот-вот снова материализуется.
— В машину, быстро!
Выйдя на улицу, режиссер достал с заднего сиденья машины справочник актеров немецкого кино. Он пролистал имена характерных актеров.
— Вот.
Продюсер посмотрел. В его голове загорелась та же сорокаваттная лампочка.
Режиссер пролистнул еще несколько страниц.
— И вот. И наконец, вот.
Они стояли на холодном ветру возле больницы, и порывы ветра переворачивали страницы, пока они читали подписи к фотографиям.
— Геббельс, — прошептал старик.
— Актер по имени Руди Штайль.
— Геринг.
— Свиной окорок по имени Грофе.
— Гесс.
— Фриц Дингле.
Старик захлопнул книгу и закричал в пустоту:
— Сукин сын!
— Ори громче — будет смешнее, Арч. Смешнее и громче.
— Ты хочешь сказать, что прямо сейчас где-то в городе трое безработных тупиц актеров прячут Адольфа, держат его, может быть, ради выкупа? И что, мы будем платить?
— Мы хотим закончить фильм, Арч?
— Боже мой, я не знаю, столько денег уже потрачено, столько времени и… — Старик содрогнулся и закатил глаза. — А что, если… ну, в смысле… что, если им не выкуп нужен?
Режиссер кивнул и улыбнулся:
— Ты хочешь сказать, а что, если это начало Четвертого рейха?
— Вся немецкая шелуха сама упаковалась бы по кулькам и заявила о себе, если б они только знали, что…
— …что Штайль, Грофе и Дингле, они же Геббельс, Геринг и Гесс, снова на коне вместе со своим тупицей Адольфом?
— Безумие, кошмар, ужас! Такого не может быть!
— Никто никогда не думал, что можно перекрыть Суэцкий канал. Никто никогда не думал, что можно высадиться на Луну. Никто.
— Что же нам делать? Ждать невыносимо. Придумай же что-нибудь, Марк, придумай, придумай!
— Я думаю.
— Ну и…
На сей раз лицо режиссера озарилось светом стоваттной лампочки. Он втянул в себя побольше воздуха и разразился ослиным гоготом.
— Я помогу им все организовать и выступить, Арч! Я гений! Пожми мне руку!
Он схватил руку продюсера и начал ее трясти, плача от смеха так, что по щекам его бежали слезы.
— Ты что, Марк, на их стороне? Ты хочешь помочь им создать Четвертый рейх?
Старик недоверчиво отступил.
— Не бей меня, лучше помоги. Припомни, Арч, припомни. Что наш душка Адольф говорил за обедом, и забудь о расходах! Ну что, что?
Старик вдохнул, задержал воздух в легких, а затем с шумом выдохнул, и лицо его наконец озарилось мгновенной вспышкой.
— Нюрнберг? — спросил он.
— Нюрнберг! А какой сейчас месяц, Арч?
— Октябрь!
— Октябрь! Сорок лет назад в октябре состоялся тот большой нюрнбергский митинг. И в эту пятницу, Арч, будет как раз годовщина. Мы тиснем объявление в международное издание «Вэрайети»: МИТИНГ В НЮРНБЕРГЕ. ФАКЕЛЫ. ОРКЕСТРЫ. ФЛАГИ. Господи, да он не сможет устоять. Он перестреляет своих похитителей, лишь бы попасть туда и сыграть величайшую роль в своей жизни!
— Марк, но мы не можем позволить себе…
— Пятисот сорока восьми баксов? За объявление плюс факелы, плюс пластинка с записью полного военного оркестра? Черт побери, Арч, дай-ка мне телефон.
Старик вытащил телефон с переднего сиденья своего лимузина.
— Сукин сын, — прошептал он.
— Точно, — осклабился режиссер и завладел трубкой.
— Сукин сын.
Солнце опускалось за трибуны нюрнбергского стадиона. Небо вдоль западного горизонта окрасилось в кровавые тона. Через полчаса, когда совсем стемнеет, уже будет не разглядеть ни маленького помоста в центре арены, ни темных флагов со свастиками, водруженных на временные шесты, расставленные так, чтобы получилась дорожка через весь стадион. Слышался шум собирающейся толпы, но стадион был пуст. Где-то вдалеке били барабаны оркестра, но никакого оркестра не было.
Сидя в первом ряду на восточной стороне стадиона, режиссер ждал, держа руки на звукооператорском пульте. Он прождал два часа и уже начал ощущать усталость и глупость своего положения. Он слышал, как старик говорит ему:
— Поехали домой. Это же бред. Он не придет.
И собственный голос:
— Придет. Не может не прийти.
Хотя сам уже в это не верил.
У него на коленях лежали наготове пластинки. Время от времени он проверял то одну, то другую, спокойно ставя ее на проигрыватель, и тогда из рупоров громкоговорителей, установленных по обоим концам арены, доносился ропот толпы, звуки оркестра, но не в полную силу — нет, это будет позже, — а тихо-тихо. И опять он сидел в ожидании.
Солнце опустилось ниже. Кровавый закат обагрил облака. Режиссер старался этого не замечать. Ему не нравились эти грубые намеки природы.
Наконец старый продюсер слегка пошевелился и оглянулся по сторонам.
— Так вот, значит, это место. Такое, каким оно было в тридцать четвертом.
— Да. Точно таким.
— Я помню по фильмам. Да-да, Гитлер стоял… что? Вон там?
— Точно, там.
— А вон там — ребята и мужчины, а здесь — девушки и пятьдесят кинокамер.
— Пятьдесят, я считал — пятьдесят. Господи, как жаль, что меня не было среди всех этих факелов, флагов, людей, кинокамер.
— Марк, Марк, ты это что, серьезно?
— Да, Арч, я серьезно! Я бы подбежал к душке Адольфу и сделал бы с ним то же, что с этой свиньей, этим жалким актеришкой. Дал бы ему в нос, потом в зубы и еще по яйцам! Камеры готовы, Лени? Мотор! Трах! Камера! Бац! Это за Иззи. Это за Айка. Камеры работают, Лени? Отлично. Zot! В проявку!
Они стояли, глядя на пустой стадион, где, как призраки, метались по огромному бетонному полю обрывки газет, подгоняемые ветром.
Вдруг оба так и ахнули.
Вдалеке, на самой вершине трибуны, показалась маленькая фигурка.
Режиссер встрепенулся, привскочил с места, но усилием воли заставил себя сесть.
Казалось, далекий человечек с трудом шагает сквозь прощальные лучи уходящего дня. Словно раненая птица, он заваливался на бок, прижимая руку к ребрам.
Фигурка остановилась в нерешительности.
— Ну, давай же, — прошептал режиссер.
Человечек повернулся, будто собравшись уйти.
— Нет, Адольф! — прошипел режиссер.
Одна его рука сама собой рванулась к записи звуковых эффектов, а другая — к музыке.
Тихо заиграл военный оркестр.
Послышались ропот и движение «толпы».
Стоящий наверху Адольф застыл на месте.
Музыка заиграла громче. Режиссер нажал на какую-то кнопку. Гул толпы стал слышней.
Адольф обернулся и, прищурившись, вгляделся в полутемный стадион. Наверное, он разглядел флаги. А потом и факелы. И наконец, ожидающую его сцену с микрофонами — с двумя десятками микрофонов! И только один — настоящий.
Оркестр уже гремел во всю мощь.
Адольф сделал шаг вперед.
Толпа неистовствовала.
«Боже, — подумал режиссер, глядя на свои руки, то крепко сжимавшиеся в кулаки, то совершенно самостоятельно крутившие ручки настройки. — Боже, что я с ним сделаю, когда он сюда спустится? Что я с ним сделаю?»
И вдруг, словно безумное наваждение, мелькнула мысль: «Чушь. Ты же режиссер. А он — это он. И это — тот самый Нюрнберг. Так что же?..»
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
