Око за око - Александрова Мария А. - Страница 28

• Предыдущая
• 28/55
• Следующая

Евсеев стоял и ушам своим не верил — неужто завтра утром Гришка может отправиться на тот свет? Ему не только было жалко друга — вместе с Григорием могла погибнуть и частичка его души.

Нет, этого просто не может быть! Ведь по большей части из-за Отрепьева он согласился покинуть отряд Герасима, в котором к тому же был не последним человеком. А теперь, если Гришки не станет, что же, ему так и придется конюхом служить на чужбине?

Кажется, только сейчас Ярослав стал осознавать, что именно Отрепьев наполнял его жизнь хоть каким-то смыслом. Ведь не будь Гришки, он бы ни за что не поставил перед собой никакой цели, и не стань его сейчас, Евсеев никогда не попробует сам осуществить его задумку…

— Ярыш, я знаю, что ты переживаешь за Гришку… — в раздумьях Ярослав и не заметил, как к нему подошел Стовойский, — но ты ему ничем не сможешь помочь. Прости, дружище, — хлопая Евсеева по плечу, виновато добавил Ян, — но тебе придется сегодня заменить Отрепьева на конюшне.

— Да, конечно, — уныло пробормотал Ярослав, и попросил Анну:

— Анюта, забежишь ко мне, скажешь, что и как.

Однако Ярославу больше не пришлось забивать голову мрачными мыслями — работать пришлось за двоих, и дела совсем замотали почти не спавшего Евсеева. До обеда Анютка забегала несколько раз на конюшню, но в ее словах не было ничего утешительного.

Поначалу его состояние никак не менялось, потом жар усилился, а вскоре прекратился даже бред. Ярослав, отправляясь к обеду, заскочил на минутку проведать Отрепьева, но расстроился еще больше — Гришка был похож на труп, только что еще дышал.

В остальные полдня, бегая из одной конюшни в другую, Ярослав, не спавший почти всю ночь, да еще и переживавший за Гришку, и сам скорее напоминал мертвеца, чем живого человека. «Слава Богу, что этот день закончился, — подумал Ярослав, чуть ли не выползая под конец дня из конюшни. — Теперь понятно, отчего Юзеф так горько пил. Эдак я и сам по вечерам скоро валяться здесь буду». Однако, несмотря на весь соблазн, выпить кружечку и завалиться спать Евсеев не мог — наверняка Гришке сейчас в тысячу раз хуже.

Завидев множество слуг, с угрюмыми лицами толпившихся около дверей Гришкиной комнаты, Ярослав понял, что мрачные пророчества Стефана начинают сбываться.

— Как он? — спросил Евсеев у Зоси, которая, кажется, переживала за Гришку больше всех.

— За духовником послали, — пытаясь сдержать слезы, прошептала Зося.

— К нему можно?

— Можно, но кроме духовника, он никого не хочет видеть…

Эта весть просто убила Ярослава, и он в изнеможении сполз по стене. «Эх, Григорий, от сабли не погиб, а теперь от какой-то глоточной помереть придется? Вот тебе и судьба…»

Ярославу казалось, что в ожидании духовника прошла целая вечность — кто-то приходил, кто-то уходил, и все постоянно спрашивали, как же себя чувствует Гришка. Только Ярослав и Зося так и остались в коридоре. Не глядя друг на друга, они с замиранием сердца ждали, что же будет дальше. Вскоре мерное шушуканье наконец прекратилось — слуги почтительно расступились, пропуская запыхавшегося Отца Василия.

— Дети мои! Умирающему необходим покой. Позвольте ему в тишине покаяться в своих грехах, — обратился он к толпившимся около Гришкиной комнаты, и слуги Адама покорно покинули коридор.

Только когда стихли последние шаги, Отец Василий вошел к Отрепьеву. В маленькой, тесной комнатенке было душно и темно: единственная свеча, дававшая слабый, неровный свет, не могла разрушить темноты наступившей ночи. Пахло чем-то непонятным, кажется, какими-то травами.

Василий присел около умиравшего, и тот открыл глаза. Григорий, вперив в Отца Василия смутный взгляд, долго хрипел, пока наконец едва слышно не смог выговорить:

— Умираю. Предай мое тело земле с честью, как хоронят детей царских…

Голос Григория на некоторое время затих, но чуть позже он продолжил:

— Не объявлю своей тайны до гроба; когда же закрою глаза навеки, ты найдешь у меня под лавкой свиток и все узнаешь, но другим не сказывай. Бог судил умереть мне в злосчастии…

Отрепьев еще что-то пытался сказать, но вместо слов из его горла был слышен только хрип; глаза Григория закрылись, и он впал в забытье. Василий подумал было, что Гришка умер, но, приложив ухо к его груди, понял, что он жив — сердце все еще билось.

— Григорий! — позвал конюха Василий.

Ответа не было. Он взял Отрепьева за руку, пошевелил, но умирающий по-прежнему не отзывался. Отец тихонько подошел к двери, послушал. Кажется, поблизости — никого. Для верности Василий все-таки выглянул — все тихо. Дрожащими от волнения руками Василий обыскивал лавку — было в словах Григория что-то такое, что заставило отца трепетать. Чуяло сердце — что-то важное должно быть в этом свитке.

Поиски, однако, не приводили к успеху. Василий уж было подумал, что слова умиравшего были обычным в таких случаях бредом, как вдруг его рука и в самом деле наткнулась на какой-то сверток. Вытащить его оказалось непросто — для этого нужно было подвинуть Григория.

Василий еще раз пошевелил Отрепьева — нет, он в беспамятстве, и, смело его отодвинув, вынул сверток. Отец поспешно его развернул — там, как и говорил Григорий, действительно была бумага.

Отец поспешно ее развернул, и, по мере того, как он читал все дальше и дальше, его глаза все больше и больше расширялись от удивления…

Длинная и витиевато написанная, эта бумага гласила о том, что умиравший здесь человек, служивший у Адама Вишневецкого, которого все знали под именем Григория Отрепьева, был законным наследником престола Российского, царевичем Дмитрием, который чудом остался жив.

Вместо него, как писалось в бумаге, злодеи умертвили сына иерейского Сергея Мещерякова. Дмитрия же укрыли добрые вельможи и дьяки Щелкаловы, а после выпроводили в Литву, исполняя приказ Иоаннов, данный им на сей случай.

Странное чувство охватило Василия, когда он прочел эту бумагу. Вряд ли человек станет что-то выдумывать, собираясь отдать Богу душу, а это значило, что он только что разговаривал с Российским государем.

И всего минуту спустя у чуть было не сбитой с ног Зоси от удивления даже глаза округлились — ни разу в жизни не видела она ни одного человека, бежавшего быстрее, чем святой отец…

— Пан Вишневецкий, к вам отец Василий пожаловал. Говорит, что срочно, — сообщил Томаш уже собравшемуся ко сну князю.

— Ну что ж, зови, — недовольно ответил Адам — отказать отцу Василию было нельзя.

Однако, как только тот появился, все недовольство князя как рукой сняло. Ей-богу, стоило лечь на часок попозже, чтобы только посмотреть на такое!

— Ты один? — одной рукой подбирая рясу, а в другой держа какую-то замусоленную бумагу, прямо с порога спросил красный, запыхавшийся святой отец.

— Один, — ответил Адам, едва удерживаясь от распиравшего его смеха, и, глядя на то, как недоверчиво Василий высунул нос за дверь и осмотрел все углы, не удержавшись, загоготал в голос.

— Адам, ты своего конюха Отрепьева давно нанял?

— Это из-за конюха такие предосторожности? — еще пуще рассмеялся Вишневецкий. — Совсем недавно.

— А за ним ничего странного никогда не замечал?

— Рыжий он да одна рука короче другой — если, конечно, это можно назвать странностью, — продолжал смеяться Адам.

— За ним разговоров странных никогда не было замечено?

— Я как-то с конюхами не привык беседовать. Хочешь, Яна позову, он-то про него многое знает…

— Нет, вот никого как раз звать не стоит. Значит, ничего странного про него тебе не известно… Все верно, все верно, — забормотал Василий.

— Да ты бы хоть присел, отец Василий, — перестав смеяться, предложил Вишневецкий. — Что стряслось? Как ты здесь оказался?

— Отрепьев, конюх твой, помирает, духовника просил.

— Помер? — с искренней заботой в голосе спросил Адам.

Не успел он порадоваться, что наконец с конюхами беды закончились, и вот опять.

— Пока нет, но во что бы то ни стало его нужно спасти, — серьезно сказал Василий. — Сейчас он в забытьи, но перед этим он кое-что успел мне сказать…

• Предыдущая
• 28/55
• Следующая