И шарик вернется… - Метлицкая Мария - Страница 35

• Предыдущая
• 35/57
• Следующая

Он принял ее довольно доброжелательно. Изучил паспорт, поинтересовался, кем она приходится известному адвокату, хотя, конечно, все сразу понял — по отчеству. Сказал, что свидание пока не положено. Да и кто она Вовке? Разрешаются только встречи с женой или близкими родственниками. Верка разревелась.

– Распишитесь, — посоветовал ей полковник. И, смеясь, добавил: — Если кавалер твой не будет против. Борзый он у тебя и резкий. Тяжело ему тут будет. Вначале особенно. А расписать я вас смогу, такие полномочия у меня имеются. Так что шей подвенечное платье, невеста, и приезжай через три месяца.

Верка медленно раскачивалась на стуле.

– А сейчас нельзя? — тихо спросила она.

– Не положено.

Верка достала из сумки приготовленный конверт, положила его на стол. Полковник долго и молча смотрел на конверт, потом взял, помял на ощупь, бросил в ящик стола.

– Приходи завтра, — сказал он. — И фату не забудь! — рассмеялся он тонким смехом.

Верка кивнула и вышла на ватных ногах. Шла от колонии к поселку и ревела: разве можно все это перенести нормальному человеку?

Оказалось, что можно. И не только это, а много всего и всякого другого. Но это будет потом. Не все сразу.

Лялька не жила — летала. Влюблена была так, что ничего не соображала. Мать смотрела на нее и качала головой, осуждала. Все мужики — гады и предатели. Других не бывает — это она крепко усвоила и пыталась втолковать бестолковой дочери. А той все по барабану. Ей слово — она заливается, весело ей. Ну пусть попляшет. Потом сама убедится. Дураки учатся на своем опыте, умные на чужом. Лялька бежала к Игорю по первому звонку, трубку хватала сразу — просто жила у телефона. Он, снисходительный и вальяжный, в Ляльку втрескался не на шутку, даже предложил пожениться. Но обстоятельства не давали — у него уже в кармане было разрешение на выезд, а Лялька — в отказниках. Сколько ее еще продержат — непонятно. Какой резон ему ждать? Решили: он едет первым, пытается как-то определиться, снимает квартиру и ждет Ляльку. До отъезда оставались считаные дни. В общем, слезы. Не расставались теперь ни на минуту. Он ездил по последним отъездным делам, она всюду с ним, крепко держала его за руку. Он останавливал машину, и они обнимались. Лялька — совсем не рева — плакала без конца. Наконец Шереметьево. Его красавица маман в шляпке с вуалью объясняет всем: чтобы не было видно ее опухших глаз. Отец пытается неловко острить. Друзья и подруги. Бывшая жена. Лялька никого не видит. Стоит, замерев и положив голову ему на грудь. Потом кто-то отрывает ее от него, и он уходит, не оборачиваясь.

– Почему? — спрашивала у всех Лялька. — Почему он не обернулся и не помахал?

Его друг ей терпеливо объяснил, что ему так легче. Он же усадил Ляльку в машину, дал ей прикуренную сигарету и плоскую фляжку с коньяком. Лялька глотала коньяк и понимала, что начинается другая жизнь, состоящая из ожиданий писем и редких звонков. Разлука может исчисляться не месяцами, а годами, и ей ничего больше не интересно. Ничего. Просто потому, что все сейчас без него. А жить надо. Такие вот дела.

Все складывалось неплохо. Зоя защитила диплом, конечно, на «отлично». Характеристику получила наилучшую, направление в эндокринологический центр и предложение в аспирантуру. Она подумала и решила, что работать пойдет, а аспирантуру окончит заочную — так труднее, но правильнее, надо набираться практического опыта. А трудности никогда Зою не пугали. Жизнь была насыщенная и беспокойная: работа, учеба, библиотека. В отделении Зоя близко ни с кем не сходилась — к чему? В подругах она не нуждалась, да и времени не было. Хотя, конечно, тоска брала иногда, особенно перед сном. Ну разве это нормально: у молодой и здоровой женщины нет никакой личной жизни? Зоя рассматривала себя в зеркало: прекрасное, крепкое тело, высокая грудь, упругие ноги. К лицу тоже никаких претензий: обычное лицо, без явных изъянов. Голова на месте. В отделении ее ценят, говорят, что врач она перспективный. Подала заявление в партию — не для того, чтобы проще было защититься, а потому, что есть такая потребность — быть впереди. Живет правильно, по совести. Больные ее уважают, и она к ним с полной внимательностью. Хорошая и заботливая дочь. Ну что еще надо?

А оказывается — надо. Разве она не женщина? Конечно, женщина. Только с принципами.

Но им, мужикам, видимо, не принципы важны. А что важно — Зоя искренне не понимала.

Светик жила у Жанки. Та, конечно, раздражала. Курила без остановки и коробками жрала шоколадные конфеты. В доме непролазная грязь, противно, но убирать еще противнее. Объявился бывший муженек, принес документы на развод. Светик подписала. В назначенный день съездила в суд. Развели без лишних вопросов. Бывший из зала вылетел как подстреленный. Даже «до свидания» не сказал. Хам ущербный! Пусть поищет себе дуру — любительницу платонических отношений. Ха-ха!

Мужиков у Жанки была тьма, целая картотека, по колонкам: «веселые», «для услад и развлечений» — для души, короче, «деловые» — торгаши, цеховики, фарца. Были еще «серьезные» — разные дяди с высокими постами, те, кто денег не подкинет, но по жизни может помочь.

Светик сказала: «Размениваться нечего — здоровья не хватит. На кабак сами заработаем». В общем, стали общаться с «деловыми» и «серьезными» — у кого на даче, у кого на съемной квартире. Был один хрен из органов — так тот нужду справлял на конспиративной, служебной. Предложил общаться с «фирмой», Светик отказалась — вот еще, по гостиницам шляться, в баре сидеть, как курица на насесте, и ждать, когда тебя купят.

Появился у нее и фаворит — приятный дядечка сорока лет, главный администратор очень модного театра. Нежадный был и веселый, хохмил всю дорогу. В Одессу на гастроли с собой взял. Там Светик всех актеров вблизи разглядела — интересно, кто с кем спит, кто сколько пьет. Денег администратор не давал, а вот шмотки таскал тюками — актеры из загранки на продажу привозили.

Один из торгашей любил кабаки, везде свой был. Столы накрывали ему такие, что и Светик не видывала. Он и бабки давал, и продукты — сумками. Еще один был — из «серьезных», высоко сидел, обещал с квартирой помочь. Противный, руки дрожат — холодные и липкие, но Светик терпела, на квартиру надеялась.

Любви Светик не хотела. Какая любовь? Жить надо легко и сытно, выглядеть хорошо, мужиками крутить, «снимать» с них все, что можно, и побольше. Использовать их в хвост и в гриву.

Только иногда почему-то становилось тошно. Так тошно, хоть волком вой. И тошнило от всех — в прямом смысле, и от «щедрых», и от «веселых», и от «деловых», хоть в петлю лезь. Не тошнило ее только тогда, в далекой юности, от мальчика-поляка. Да где тот мальчик? Ку-ку. А жить надо.

Лялька не обманула — позвонила и сказала, что достала ампулы. Может, сработает с одной, а может, с двух или трех. Вводить надо в вену. Пришла к Шуре — тетки дома не было — и сделала инъекцию. В вену попала не сразу — нервничала и чертыхалась. Ушла. Сказала, что надо ждать. Шура налила полную ванну горячей воды. Выпила стакан водки с перцем. Забралась в ванну, смотрела, как тело становится красным и рыхлым. Потом затошнило и закружилась голова. Шура попыталась вылезти, но сил не хватило. Она почувствовала, что отключается, в голове — словно туман или дым. И она подумала — вот и хорошо. Вот бы конец. Единственный и правильный выход и такой долгожданный! Она закрыла глаза и стала медленно сползать под воду. Надо же! Совсем не страшно, а даже наоборот! Здорово!

Тетка Рая вернулась из магазина, с трудом втащила тяжелые авоськи. Присела на кухне — отдохнуть, потом пошла в ванну — надеть халат.

«Скорая» приехала быстро — через пятнадцать минут. Тетка уже вытащила Шуру, и она лежала на кафельном полу в ванной, вокруг нее была большая лужа воды.

• Предыдущая
• 35/57
• Следующая