Соседка - Годар Этьен - Страница 6

Ему бросились в глаза ее бледность, темные круги под глазами, и он подумал, что она, вероятно, плохо переносит качку. Не ускользнули от его острого взгляда и ее красивые волосы под кокетливой модной шляпкой. В тот же день он встретил Арлетт еще раз: она и ее отец сидели на мягких диванах в корабельном салоне.

Бернар не знал сначала, как отнестись к этой девушке, невольно его заинтересовавшей. Ее изменчивый, парадоксальный, но в общем добрый нрав открылся ему далеко не сразу. Арлетт имела неплохие актерские данные, которыми не забывала пользоваться, когда дело шло о милом и в меру захватывающем приключении. Бернару понравился несколько восточный тип ее лица, нежная округлая шея, темные мечтательные глаза. Но она была слишком молода, показалась ему на первый взгляд еще не сложившемся подростком — и он не удостоил ее должным вниманием.

Во время этого путешествия, продолжавшегося несколько дней, Бернару часто приходилось встречаться с Арлетт, наблюдать ее в самых различных настроениях. Он видел, как она гуляла по палубе с каким-то молодым человеком, вызывавшем, по-видимому, ее живейший интерес, играла в теннис под натянутой над палубой сеткой или сидела где-нибудь в уголке, защищенном от ветра и морских брызг, углубившись в чтение.

И всегда при этом у нее был наивный, подчеркнуто невинный, мечтательный вид. Но порой ею овладевало какое-то дикое, безудержное веселье, и тогда она разом преображалась, лицо ее словно оживало, в глазах вспыхивал огонь. А минуту спустя она уже меланхолично сидела, покачивая ногой и подперев щеку кулаком.

На Майорке Бернар сошел с теплохода и до конца года больше не встречался с семейством Лефевр. Откровенно говоря, он нашел Арлетт малозначительной, бледной девочкой, лишенной обаяния цветущей юной женственности, столь притягательного для мужчин, и потому отнесся к ней с несколько безразличным дружелюбием.

Потом, уже в Париже, он случайно повстречал ее у общих знакомых. Слово за слово, они разговорились и в конце концов Бернар пригласил Арлетт к себе домой, в маленькую квартиру в пригороде.

Ей понравилось рассматривать экзотические раковины, кораллы и высушенных рыб, выловленных чернокожими рыбаками из теплых вод далеких морей, понравилось листать старинные лоции и совершенно непонятные книги с чертежами и схемами, рассматривать картины на стенах или, забравшись с ногами на обширный диван, перебирать в задумчивости потемневшие от времени арабские четки, привезенные когда-то из Алжира отцом Бернара.

Во всех этих старинных книгах, милых безделушках и незамысловатых поделках для Арлетт открылось почти чувственное очарование, которое испытывают только художественные натуры. Они действовали на нее, как музыка; они будили в ней смутные мечты, какие-то далекие, исполненные невиданного великолепия сцены рисовались ее воображению, она вздыхала, грезила и душу ее переполнял настоящий экстаз.

В такие минуты Арлетт думала о Бернаре. Любит ли он все эти вещи, или просто окружил себя символами своей несбывшейся судьбы?

Она немного слышала о псевдоценителях экзотики, которые интересуются ею исключительно напоказ.

Арлетт снова видела Бернара на палубе теплохода, как он расхаживал взад и вперед, вглядываясь в горизонт, и она чувствовала на себе внимательный и твердый взгляд его серых глаз, в которых, как ей казалось, светился недюжинный ум. В самом ближайшем будущем Бернар, по ее мнению, должен был стать человеком еще более важным и значительным, чем ее отец, хотя она и не могла сказать, откуда у нее взялось это убеждение. Уж не оттого ли, что он был всегда так безукоризненно одет и так уверенно держался? Ничего, казалось, не могло вывести этого человека из равновесия. И во всем, что он говорил или делал, Арлетт чудилась какая-то спокойная, дружеская ласка, хотя, сказать по правде, в ее присутствии он почти ничего не говорил и еще меньше делал. В глубине его глаз Арлетт невольно читала насмешку, словно он посмеивался в душе над чем-то. Но над чем? Этого она не могла разгадать.

Однако ничто не тянется бесконечно. В конце концов случилось то, что и должно было случиться, и Арлетт стала для Бернара чем-то большим, чем просто забавная игрушка.

Арлетт Лефевр впервые обратила на себя серьезное внимание Бернара Куффре в один из тех странных дней, когда, по утверждениям астрологов, неоднократно экспериментально проверенным добровольцами, лучше всего сидеть дома и ничего не делать.

Она стояла, склонившись над столом с разложенной на нем коллекцией минералов, собранных в предгорьях Пиренеев, когда он заметил вдруг, что она красива.

Бернара восхитила ритмичная линия ее гибкого тела, и он подумал, что Арлетт — удивительная девушка, очень своеобразная, что, быть может, именно ей предначертано составить счастье его столь непонятно для него самого текущей жизни. А Арлетт в это время думала о нем.

— Ты находишь занятными эти безделушки? — спросил Бернар, подойдя к ней и став рядом.

— Ах, они чудесны! Особенно вон те, темно-зеленые. И эти бледные, почти белые, тоже прелесть! А какие они тяжелые… Эти камни были бы хороши с китайским костюмом. Я всегда мечтала найти какую-нибудь китайскую или японскую пьесу для постановки.

— Да, — сказал Бернар. — Серьги вот с этими камешками очень подошли бы к твоим волосам.

Никогда раньше он не говорил о ее внешности. Арлетт подняла на него темные, бархатисто-карие глаза, светившиеся мягким матовым блеском, и Бернар подумал, что они поистине прекрасны; и руки тоже красивы — смуглые, с ухоженными ногтями и энергичной линией пальцев.

Больше они не сказали ни слова.

Как бы ужаснулся Бернар, если бы лет семь тому назад, когда он еще вовсю готовил себя к большой морской карьере, ему сказали, что ничего ему ненужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена навечно и что, как он ни вертись, он будет тем, кем были все в его положении.

Он не смог бы поверить этому!

Разве он не всей душой желал то командовать супертанкером, доставляющим нефть с Ближнего Востока, то отправиться в экспедицию в мало изученные районы Амазонки, чтобы этим доказать наконец и себе, и окружающим, что он вовсе не ленивый увалень, а настоящий мужчина, каких поискать, то его привлекала политическая деятельность и он едва не собрался баллотироваться от своего округа. Но все это непонятным для него самого образом так и оставалось всякий раз не более чем проектом, не затрагивающим цепь текущих своим чередом реальных событий. И вместо всего этого — вот он, респектабельный муж добродетельной жены, лояльный гражданин среднебуржуазного толка, любящий покушать, в меру выпить и побранить слегка правительство, член местного теннисного клуба, куда записался более из вежливости, чем из любви к спорту, и всеми уважаемый член местного общества. Бернар долго не мог в душе примириться с мыслью, что он и есть тот самодовольный буржуа, тип которого он так глубоко презирал лет семь назад, живя в Париже.

Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, пока, на время. В минуты отчаяния, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, отличный от тех неудачников, которых он презирал прежде. Что те были серые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, а он талантлив и образован, он знает, чего хочет, и когда-нибудь этого добьется. А пока, думал он, нужна тихая пристань, нужен тыл, на который всегда можно было бы опереться, рассчитывать в случае чего.

На Бернара не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни, но эта болезнь, выражавшаяся прежде резкими приступами, была вогнана внутрь и ни на мгновение не покидала его. Ему лишь казалось, что все обстоит наилучшим образом, или вернее, ему хотелось, чтобы так казалось.

«К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» — спрашивал он себя иногда во время ночной бессонницы, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни. По опыту зная, что на вопросы эти нет ответов, он спешно старался отвернуться от них, брался за книгу. В другой раз Бернар ночь напролет просиживал в гостиной, прикуривая сигарету от сигареты и провожая взглядом кольца дыма, поднимающиеся к потолку. Большую часть времени он посвящал работе. Ему казалось, что старательное исполнение служебных обязанностей как-то компенсирует то, чего он не добился в других областях. Одно время Бернар работал, как одержимый, что довольно быстро вывело его в число лучших специалистов. В конце концов, он привык. Привык к туманам над горным озером, к маленьким маякам, к добродушному мурлыканью механика Жака и к ненастоящим кораблям в ненастоящем море.