Любимая песня космополита - Курков Андрей Юрьевич - Страница 13
- Предыдущая
- 13/32
- Следующая
Его глаза весело смотрели на меня через круглые очки новенького противогаза.
– Ну как? Класс?! – спрашивал он.
– Откуда у тебя?! – удивился я.
Он ткнул рукой в посылочный ящик.
– Мама прислала, я попросил…
– ?! – я только открыл рот, а вымолвить так ничего и не смог.
– Она у меня на военном заводе работает, вот и… – и он развел руками, полагая, что такого объяснения мне достаточно.
– Щелкни-ка меня, отошлю ей фото на память! – Айвен протянул мне фотоаппарат.
Я сделал два снимка.
– Чуть-чуть жмет, – признался сосед, стаскивая с головы маску противогаза. – Надо бы разносить… был бы я сейчас в роте – кто-нибудь из молодых мне бы его за два дня разносил! Ну ничего…
От висков вниз у Айвена шли красные полосы от жесткой резины маски.
Я захотел спать. Зевнул так, что Айвен зевнул вслед за мной.
– Я настольную включу, а ты ложись! – с пониманием произнес он.
Настольная лампа показалась мне намного ярче, чем плафон из матового стекла, свисавший с потолка, и я все-таки поставил ширму.
Уже лежа на кровати и готовясь ко сну, я слышал, как Айвен вскрывал другие посылки и доставал оттуда что-то железное, завернутое в бумагу. Удивительно, как много могут сказать звуки…
А поздно ночью, я даже не знаю в котором часу, пришла Ирина. Пришла и подвинула меня к стенке. Я сначала не мог понять, что со мной происходит, принимая все за сон, но ей удалось разбудить меня. И я снова был счастлив, впитывая кожей ее тепло, целуя и почти облизывая ее лицо, гладя ее волосы, шепча ей десятки нежных пушистых слов.
Утром она снова ускользнула и я проснулся уже один, проснулся оттого, что сну моему кого-то недоставало, недоставало тепла, недоставало дыхания Ирины.
Я проснулся, сходил позавтракать и зашел в ее кафе.
Мы пили кофе и она спросила: «Как дела с гимном?»
Я ответил: «Пока никак».
«Ничего, – сказала она. – Это трудно… но когда ты его напишешь, о тебе все узнают!»
И в голосе ее прозвучала будущая гордость за меня.
Я вздохнул. Может, Господь не оставит меня без помощи в этом трудном и ответственном деле. Я надеялся.
И вот уже я снова на набережной, один на один со своими мыслями, один на один с желанием создать гимн, которым смогу гордиться.
Легкие облака плывут по небу, притупляя острые солнечные лучи. Кричат чайки, кружа над яхточками и прогулочными лодками. С трех пирсов отдыхающие герои удят рыбу.
Город тих и спокоен. Он дремлет в счастливом неведении, он блаженствует, не зная, какая судьба ему готовится его же гостями. Он стар, даже более, чем стар – древен и все эти мимолетные странички его же истории его не волнуют.
Может, начать гимн со слов о древности города и о его истории?!
Нет, не годится! Из его истории нечего брать. Вся история – лишь сооружение из камней храмов и их последующее разрушение. Какой храм разрушит грядущая революция?! Что о ней скажут потомки? Или так же, как в России будут проклинать создателей нового, строителей куполов, увенчанных рубиновыми звездами?!
Но разве в гимне главное – материализованное государство? Нет, главным должен стать народ… Но опять и это слово мне не нравится, и звучит оно как-то деревянно. Человечество, массы, люди, человек…
Вот я, кажется, и нащупал верное слово. Главным в гимне должен стать каждый человек государства, каждый житель города…
ЧЕЛОВЕК… Как написать о тебе хорошую песнь?! Как оставить от тебя в будущем гимне только хорошее и куда деть все порочное, которого намного больше?! А, человек?
Но глядя на идущих мне навстречу гуляющих героев и девушек, приехавших вслед за этими героями, я вижу счастливые открытые лица, добрые, желающие всему миру процветания, улыбки. Вот оно, хорошее, то, что сверху и видимо. Вот об этом и надо писать. Вглубь не смотреть, в душу не заглядывать…
(«Животных не кормить!» – вспомнилось мне почему-то).
За всю свою жизнь я написал только одну песню, и, как назло, эта песня была пропитана воинственностью, гордостью и патриотизмом жителя великой империи. В нашем полку во Вьетнаме она настолько прижилась, что приходилось мне ее слышать почти каждый день и помню, как меня тошнило от ее слов, особенно перед тем, как принял я окончательное решение дезертировать.
Не знаю, сколько раз я прошел туда и обратно по набережной, сколько мыслей и идей побывало в моей голове, которая уже начинала гудеть, как гудят провода на линиях высоковольтных передач. Но тут меня окликнул Вацлав и я охотно отвлекся от своих размышлений.
Последнее время он как-то глуповато по-английски начинал свои разговоры. Обращал внимание собеседника на чудесную или же наоборот, отвратительную погоду, хотя последней, по большому счету, не случалось, и только затем из его рта вылетали нормальные человеческие слова. В этот раз о погоде он забыл.
– Сегодня праздник! – сообщил он весело. – День арабской культуры!
– Арабской культуры?! – переспросил я и он, заметив недоумение на моем лице, пояснил:
– Инспектор по правилам поведения разрешил им…
– И что там будет?!
– Посмотрим! Наверно, что-то вроде арабского народного гуляния.
– А где?
– На площади святого Лаврентия.
– И такая есть?! – я удивился еще больше.
– Да, это единственная площадь в городе. Вверх по лестнице от твоей гостиницы, – объяснил Вацлав. – Знаешь, там есть пьедестал от какого-то памятника и надпись на нем сбита молотком… так вот сразу за ним и вверх. Минут пять идти…
Насколько надо быть ленивым человеком, чтобы не изучить этот в общем-то крохотный город!
Предупредив, что праздник арабской культуры начнется через час, Вацлав захотел пригласить туда еще кого-то из своих друзей. Он ушел и я опять остался в полном одиночестве на набережной. Но больше в этот день о гимне я не думал. Я смотрел на горизонт и ждал обещанного праздника.
Площадь святого Лаврентия я нашел быстро. В ее центре были сложены какие-то картонные коробки. Я подумал, что это декорации для будущего праздника.
Возле коробок дежурили несколько парней из восточных армий. Они весело переговаривались, улыбались и, время от времени, озирались по сторонам, проверяя: собирается ли народ на праздник их культуры.
Прошло еще минут двадцать, прежде, чем площадь начала заполняться зрителями и участниками. Подошел и Вацлав в компании с будущим правительством – теми самыми ребятами, остававшимися на вершине предгорья обсуждать светлое будущее. Потом кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся.
– Привет! – Айвен улыбнулся. – Тоже праздника захотелось?!
– А кому не хочется?! – дружелюбно заметил я.
– У нас скоро свой праздник будет! – твердо заявил Айвен. – И запомни – главная песня праздника – твоя!
Я кивнул.
– А с этими ребятами, – Айвен кивнул на арабов, – может быть, придется трудновато. Я уже говорил с ними, но их устраивает только исламская революция с присоединением города к Ирану. Нам с ними явно не по пути.
– Да, – согласился я. – Мы пойдем другим путем.
– О! – усмехнулся Айвен. – И ты историю любишь?!
В центр площади в этот момент вышел статный герой и что-то громко сказал, после чего все арабы воздели взгляды к небу и сотворили молитву. Когда молитва завершилась, они стали в некое подобие хоровода вокруг картонных коробок и, запев что-то небыстрое, стали медленно ходить по кругу.
– Очень похоже на русский танец! – сказал Айвен.
Танцующие остановились и стали двигаться в другую сторону.
А в это время трое других представителей арабской культуры оказались в середине круга и принялись доставать из коробок какие-то толстые книги, которые тут же опускали себе под ноги.
В конце концов на булыжнике площади возвысилась на метра полтора гора книжек, обложенная по бокам пустыми картонными коробками. Кто-то из парней вылил на книги что-то из канистры и бросил горящую спичку. Тут же в небо рванулось пламя, охватившее книги. А мужской хоровод стал двигаться быстрее и ритмичнее, и даже послышалось пение.
- Предыдущая
- 13/32
- Следующая
