Церковь в мире людей - Кураев Андрей (протодиакон) - Страница 66

• Предыдущая
• 66/108
• Следующая

– Что предпринимает Церковь, чтобы не потерять неофитов, не потерять пришедшую в храм молодежь?

– Боюсь я говорить на эту тему, потому что неизбежно придется употребить такой жуткий термин как "работа с молодежью".

– А что в этом термине такого уж жуткого?

– Манипулятивность. Нельзя манипулировать людьми. Не должно быть никаких «антропологических» технологий, в том числе и технологий воцерковления. Что может делать Церковь? Прежде всего – не мешать, не травмировать нашим собственным поведением тех, кто еще в поиске. В Евангелии есть удивительная история о слепорожденном, который услышал, что в Палестине появился целитель по имени Иисус. У него не было шансов встретиться с Ним, потому что он был слеп и прикован к одному месту. Но однажды, сидя у дороги и собирая милостыню, он понял, что мимо него проходит тот самый Иисус. И закричал: «Иисусе! Помилуй меня!». А вот те, кто шел вместе со Христом, т.е первые христиане зашикали: не отвлекай, не мешай… Именно это слишком часто происходит в нашей церковной жизни: когда люди, которые раньше стали христианами, обвыкли в своей вере, поскучнели и стали не помощью, а скорее препятствием для христианизации других людей.

– Вы видите тех, кто совсем недавно пришел в храм, тех, кто скоро станет «солью» Православной Церкви, скажите – к чему, по Вашему, движется Церковь, какой она будет через 15—20 лет?

– Не знаю. Настолько разные вещи происходят в церковной жизни, настолько разные векторы движения. Но когда я думаю о будущем Церкви, для меня один из главных вопросов звучит примерно так: «Сколько потребуется времени, чтобы имя дьякона Андрея Кураева в сознании семинаристов стало бы синонимом мракобесия и отсталости?».

Нет, я не "красуюсь". В октябре 2004 года, в Санкт—Петербурге проходил рок—концерт "Золото на черном", посвященный столетию подводного флота России. Вернувшись с этого концерта в Москву, я встретился с митрополитом Климентом, управляющим делами Московской Патриархии, и сказал ему, что мол снова согрешил, на рок—концерт ходил, проповедовал… Он мне ответил: "А что в этом такого особенного? Мы специально в документах Архиерейского собора записали, что надо активно использовать формы современной молодежной культуры во внебогослужебной проповеди"[182]. И тут настало время изумиться уже мне. То, что еще год назад раньше провокацией, скандалом и сенсацией, теперь стало чем—то само собой разумеющимся.

Движение навстречу миру необходимо. Но тут возникает вопрос – удастся ли в этом движении вовремя остановиться? Нужно пройти между Сциллой и Харибдой: не нужно быть закрытой сектой, этнографическим музеем, не нужно корчить из себя памятник своему сану, но с другой стороны, нельзя становиться "своим в доску". И, как всегда, обретение середины – дело опыта и вкуса. Но этот опыт как раз учит: если где—то впереди на дороге есть яма, в нее обязательно кто—нибудь да свалится.

Вот одна из предстоящих нам ям: мы уже говорили о том, что нормальный церковный проповедник должен сегодня уметь противостоять сектантской агитации (как псевдоцерковной, так и откровенно антицерковной). А это означает, что он должен владеть навыками критического, рационального мышления.

Признаюсь, что я побаиваюсь современных семинаристов. По сути впервые мы их учим вести открытую и серьезную полемику. В семинариях XVIII—XIX веков ребята просто зубрили формулы. В лучшем случае – учились понимать их смысл[183]. Сегодня же их необходимо готовить к активной защите Православия от критики со стороны самых разных идеологий. И это в свою очередь означает, что они сами должны быть способны критическим взором посмотреть на мифологические построения сект. Они должны уметь критиковать секты не только с точки зрения соответствия православным нормам веры, но и с точки зрения здравого смысла, общечеловеческой этики, науки, общественной пользы или вреда, соответствия тем или иным действительно авторитетным текстам религиозных традиций… А хватит ли у так воспитанных людей такта, чувства внутренней очевидности, чтобы с этими критическими навыками не обратиться к самому Православию? Человек, наученный сторониться современных апокрифов, знающий, как сегодня создаются псевдоцерковные легенды (про «святого старца Григория Распутина», например) – сможет ли он сохранить благочестивое отношение к традиционным Житиям? Одно дело – мир «предварительной цензуры». Это тот мир, в котором богослов—цензор отсеивает апокриф еще до его публикации. Тут его критика остается в предельно узком кругу. Одно дело критиковать рукопись. Другое дело – гласно критиковать уже опубликованный «житийный» текст, сопровождаемый иконографическим изображением новоявленного «старца» и даже «акафистом» ему…

В этом случае в сознании многих людей может пасть психологический барьер: оказывается, не все, написанное на церковно—славянском языке и окруженное нимбом, и в самом деле церковно и свято.

Да и семинаристы сегодня другие. В советские годы юноша, поступавший в семинарию, совершал поступок: бегство из "зоны". Он, правда, попадал в такое пространство, в котором его свобода также была изрядно ограничена. Игумен Никон (Воробьев) так оценивал семинарские порядки 60—х годов ХХ века: "Я считаю преступлением со стороны “старших”, что они без испытания, без указания пути принимают в монашество по личным расчетам. Уверен, что они этого не сделают по отношению к собственным детям, а чужих не жалеют… Это – плод ложной постановки духовной школы. Взяли механически внешний строй старой школы без его достоинств, без его опытных и образованных преподавателей, без учета нынешних обстоятельств – и спокойны. Даже отношение к учащимся как к лагерникам, а не свободным живым личностям, которым надо всячески помочь утвердиться прежде всего в вере, в живой вере в Бога, а не требовать знания на память кучи сырого материала. Доходит ли, не говорю – до сердца, а даже до ума хоть один предмет? Делается ли он своим для учащегося? Сомневаюсь. Это куча фактов, сырой, непереваренный материал. Хуже того. При малой вере рассмотрение “лжеименным” разумом духовных истин приводит к “снижению” значения этих истин. С них снимается покров таинственности, глубины Божественной мудрости. Эти истины делаются предметом “пререкания языков”, чуждым для души учащихся. Вера слабеет и даже исчезает… Все надо бы переделать, начиная с программ и кончая администрацией, даже помещениями. Скажут, не такое теперь время. Пусть всего нельзя сделать, а кое—что можно. А главное, всем надо бы иметь в виду эту цель, что можно – с своей стороны делать, а о прочем скорбеть. Тогда само собой и отношение к учащимся было бы не такое, как теперь, а как к живым душам, перед которыми все, начиная с ректора и кончая прислугой, должны были бы считать себя должниками, не могущими выплатить свой долг"[184].

• Предыдущая
• 66/108
• Следующая