От убийства до убийства - Адига Аравинд - Страница 14

Наутро, почитав газету, он решил, что, пожалуй, был слишком строг к хойка. И, вспомнив о сидевшем на сцене профессоре, велел шоферу узнать, где тот живет. Он походил немного взад-вперед перед калиткой профессорского дома, потом открыл ее, подошел к двери и нажал на кнопку звонка.

Дверь открыл сам профессор. Шанкара сказал:

— Сэр, я — хойка. Вы единственный в городе человек, которому я доверяю. Мне хочется поговорить с вами.

— Я знаю, кто вы, — ответил профессор Д’Суза. — Входите.

Профессор Д’Суза и Шанкара уселись в гостиной, где у них состоялась продолжительная беседа.

— Кто он, ваш Член Парламента? К какой касте принадлежит? — спросил профессор.

Шанкару его вопрос поставил в тупик.

— Он один из нас, сэр. Хойка.

— Не совсем, — сказал профессор. — Он коллаба. Вам знакомо это название? Никаких хойка, мой дорогой друг, не существует. Эта каста состоит из семи субкаст. Последнее слово вам понятно? Субкаста? Хорошо. Член Парламента — коллаба, а это высшая из семи субкаст. Коллаба всегда были миллионерами. Работавшие в Киттуре британские антропологи с интересом отмечали этот факт еще в девятнадцатом столетии. Коллаба годами эксплуатировали остальные шесть субкаст. И вот пожалуйста, этот человек снова разыгрывает карту хойка, чтобы его переизбрали в парламент, чтобы он мог сидеть в Нью-Дели, в своем кабинете, и получать пухлые, набитые наличными конверты от бизнесменов, которым хочется открыть в Гавани новые пошивочные мастерские.

Семь субкаст? Коллаба? Шанкара и не слышал о них никогда. Он изумленно смотрел на профессора.

— В том-то ваше, индусов, и горе, — сказал профессор. — Вы — загадка даже для самих себя!

Шанкара стыдился своей принадлежности к индусам: ведь всю эту гадость, систему каст, придумали его предки. И одновременно его раздражал Дэрил Д’Суза. Кто дал этому человеку право читать ему, Шанкаре, лекции о кастах? Как вообще смеют делать это христиане? Разве и сами они не индусы — до определенной степени? Вот и оставались бы индусами и боролись бы с браминами изнутри, но нет, они избрали путь полегче, перешли в христианство.

Шанкара подавил раздражение, обратив его в улыбку.

— Но как же нам быть с системой каст, сэр? Как избавиться от нее?

— Одно из решений этой проблемы состоит в том, чтобы поступить по примеру наксалитов[7], которые просто-напросто устранили все высшие касты, — ответил профессор. Он обладал странным женским обыкновением макать в молоко большие круглые печенья и торопливо поедать их, пока они не раскисли. — Устраните систему — и вы сможете начать с чистого листа.

«С чистого листа». Этот американский оборот очень понравился Шанкаре.

— Я тоже считаю, что нам следует начать с чистого листа, сэр. Уничтожить кастовую систему и начать с чистого листа.

— Вы нигилист, мой мальчик, — сказал, одобрительно улыбаясь, профессор. И впился зубами в мокрое печенье.

Больше они не встречались: профессор помногу разъезжал, а Шанкаре заявиться к нему еще раз не позволяла застенчивость. Однако разговора с профессором он не забыл. И сейчас, одурело бродя по улицам и прислушиваясь к бурлению молочных коктейлей в своем животе, Шанкара думал: «Он — единственный, кто поймет, что я сделал. Я признаюсь ему во всем».

Дом профессора был заполнен учащимися. Присутствовал также репортер из «Герольда Зари», задававший известному человеку вопросы о терроризме. На столе стоял черный магнитофон. Приехавший к дому на моторикше Шанкара затесался в толпу учащихся и стал наблюдать за происходящим.

— Это несомненный акт нигилизма, совершенный одним из учеников школы, — говорил, не отрывая глаз от магнитофона, профессор. — Его следует изобличить и посадить в тюрьму.

— Скажите, сэр, что говорит нам этот случай о сегодняшней Индии, сэр?

— Перед нами пример нигилизма нашей молодежи, — ответил профессор Д’Суза. — Она запуталась, сбилась с пути. Она… (Пауза.) Она утратила нравственные ориентиры нашей нации. Забыла о наших традициях.

Шанкара, задыхаясь от гнева, выскочил из дома профессора.

Он снова поймал моторикшу, доехал до дома Шаббира Али, позвонил у двери. Дверь открыл бородатый мужчина в длинной североиндийской рубахе, из-под которой выглядывала волосатая грудь. Шанкара, никогда прежде отца Шаббира Али не видевший, не сразу понял, что это он самый и есть.

— Я запретил ему даже разговаривать с дружками, — сказал отец. — Вы развратили моего сына.

И он захлопнул дверь перед носом Шанкары.

Стало быть, великий Шаббир Али, человек, который «обсуждает» с женщинами и играет с презервативами, заперт в своем доме. Собственным отцом. Шанкара едва не расхохотался.

Моторикши ему уже надоели, поэтому он позвонил по телефону-автомату домой и велел прислать за ним машину к дому Шаббира Али.

Вернувшись домой, он прошел в свою спальню и заперся в ней. Лег на кровать. Снял с телефона трубку, положил ее обратно, сосчитал до пяти и снял снова. В конце концов прием сработал. В Киттуре это все, что вам нужно сделать, чтобы влезть в чужую жизнь.

Теперь он мог прослушивать «кросс-соединения».

Телефонная линия потрещала-потрещала и ожила. Разговор шел между мужчиной и женщиной, — возможно, мужем и женой. Языка их Шанкара не понимал, — малайялам, решил он, а разговаривают, скорее всего, муслимы. Интересно о чем. Может быть, мужчина жалуется на здоровье или женщина просит у него денег на хозяйственные нужды? Но зачем говорить об этом по телефону? А вдруг мужчина живет не в Киттуре? Впрочем, где бы они ни жили и о чем бы ни разговаривали на непонятном ему языке, Шанкара слышал в их разговоре интимные нотки. Хорошо иметь жену или подругу, думал он. Не приходится все время сидеть одному. Если бы у него был хоть один настоящий друг! Тогда бы он, наверное, и бомбу подкладывать не стал, и не оказался бы теперь в такой беде.

Внезапно тон мужчины изменился. Он перешел на шепот.

— По-моему, на линии кто-то сопит, — сказал он (так, во всяком случае, решил Шанкара).

— Да, ты прав. Нас подслушивает какой-то извращенец, — ответила женщина (так, во всяком случае, решил Шанкара).

Мужчина повесил трубку.

«Я получил в наследство худшее, что есть в обеих кастах, — думал Шанкара, лежа на кровати и все еще прижимая к уху трубку. — Тревоги и страх браминов и склонность хойка действовать, не подумав. И это худшее сплавилось воедино, породив на свет урода — меня».

Он сходит с ума. Да, так и есть. Ему захотелось снова покинуть дом. Вот только не заметил ли шофер, до чего он неспокоен?

Чтобы шофер не увидел его, он выскользнул из дома черным ходом.

«Да шофер, скорее всего, ничего и не заподозрил, — сказал себе Шанкара. — Скорее всего, он считает меня бесполезным богатым щенком, таким же, как Шаббир Али».

Все эти богачи подобны Шаббиру Али, с горечью думал он, все живут, соблюдая что-то вроде закона. Говорят обо всем, но ничего не делают. Хранят дома презервативы, однако в дело их не пускают, хранят детонаторы, но не взрывают их. Одни разговоры, разговоры и разговоры. Вот и вся их жизнь. Вроде соли на ванильном мороженом. Они посыпают мороженое солью и выставляют его напоказ, но никто из них лизать эту соль не собирается! Мы же пошутили! И насчет бомб да взрывов — это тоже были одни разговоры. Если тебе известен закон, ты понимаешь: все это лишь разговоры. Только он, Шанкара, и воспринимал их всерьез, думал, что они трахают баб и бомбы взрывают. А закона он не знал, потому что по-настоящему не был для них своим — ни для браминов, ни для хойка, ни даже для испорченных щенков.

Шанкара принадлежал к тайной касте — брамо-хойка. Пока ему удалось найти лишь одного ее представителя — себя самого, но и это обособляло его от всех каст, какие создало человечество.

Он снова взял моторикшу, доехал до начальной школы и, убедившись, что никто за ним не следит, поднялся, глядя в землю и держа руки в карманах, по Старой Судейской дороге.