Ангелы уходят не прощаясь - Лихачев Виктор - Страница 32
- Предыдущая
- 32/49
- Следующая
— Смею, дамочка, смею. В этом районе я хозяин. Понятно? Значит так, Князев, — Абакумов повернулся в сторону главного редактора, — даю тебе семь… нет, три дня. Через три дня ты должен быть у меня в кабинете с автором пасквиля.
— А если он… автор не найдется? — пролепетал Владимир Николаевич.
— Хороший вопрос. Тогда приедешь один. За выходным пособием. Еще вопросы есть? Покеда, клоуны.
— Постойте, Григорий Алексеевич. Пожалуйста.
— Что еще, Князев.
— Есть мысль.
— Ну-ну.
— Мне рассказывали, что в монастыре живет писатель.
— Писатель?
— Да, из Москвы вроде. Скоро месяц, как живет.
— Говори.
— Ходит, смотрит, расспрашивает…
— Леонид Павлович…
— Я понял, Григорий Алексеевич. Поработаем.
— Знаешь, что меня в тебе удивляет, Князев?
— Не знаю, — подобострастно улыбнулся Владимир Николаевич.
— Ты вроде жалкий такой, а до чего живучий… Но про три дня я не шутил, — и с этими словами покинул помещение. Тяпкин последовал за ним.
— Слушай, дочка, а не устроить ли нам себе сегодня праздник? Испечем шарлотку, пригласим Галину, Тихона с мамой.
Наташа улыбнулась.
— Подлизываешься, Елена Евгеньевна?
— Если и да, то самую малость. Просто сидим, как две нахохлившиеся птички…
— Птички-невелички. Нет, Лена, не получится.
— Что не получится?
— Праздника. Он или есть, или его нет. А если на душе пасмурно, ни шарлотка не поможет, ни даже великий остроумец Тихон.
— Послушай, дорогая, — Елена села на диван рядом с дочерью и взяла ее ладонь в свои руки, — ну, хорошо: за многое из того, что я сказала тогда мне стыдно.
— Правда?
— Сущая. А чему ты так обрадовалась?
— Твоим словам. Теперь осталось совсем немного: пойти к нему и сказать об этом.
— Ему?
— Да.
Вот так пойти — и сказать?
— Пойти и сказать: простите, ради Бога.
— Наташенька, я все понимаю, кровь сказывается, и все такое…
— Какая кровь? — удивилась девушка.
— Это так, вырвалось. Я всегда думала, что мы с тобой понимаем друг друга…
— А разве нет?
— Тогда пойми: он ведь тоже обидел меня. И очень сильно. Ему должно быть стыдно?
— А ему стыдно.
— Серьезно?
— Лена, милая, ты опять начинаешь…
— Не стесняйся, говори. Заводиться?
— Волноваться.
— А что мне остается делать? Всегда думала, что дочь обязательно будет на моей стороне…
— Даже если ты не права?
— Но ведь он тоже обидел меня. В конце концов, если этот писатель — мужчина, то он должен придти первым и извиниться. Ну, а потом и я … может быть.
— Смешная ты, Лена, — неожиданно Наташа наклонилась и поцеловала матери руку. Та смутилась:
— Телячьи нежности… Теперь ты подлизываешься?
— Представь, — Наташа, словно не услышала последних слов Елены, — тебе нужно купить хлеб. Пошла ты в магазин, а там очередь. Что ты делаешь?
— Разумеется, становлюсь в эту очередь.
— А если впереди тебя мужчина, ты попросишь его уступить тебе свое место? Ведь ты же женщина…
— Нашла с чем сравнивать. Это совсем другое дело…
— Почему, Лена?
— Слушай, не люблю, когда ты так на меня смотришь… И вообще, какая-то ты в последнее время стала назидательно-умная. Вот. Все-таки я мать, ты дочь. А старших надо уважать…
— Ты же знаешь, что я старше тебя, Лена…
Они замолчали. Надолго. Наконец, Елена встала с дивана.
— Ох, эти твои аллегории…
— Знаю, у Елены Евгеньевны от них аллергия. Ты куда уходишь?
— Скоро буду… Да не переживай, просто я хочу в очереди за хлебом стать впереди мужчины.
— Какая ты у меня молодец!
— А вот этого — не надо. Лучше займись шарлоткой. Праздник все-таки состоится. Мне так кажется.
До монастырских ворот оставалось совсем ничего, когда Елена заметила, что из них вышел какой-то человек. Она еще не разглядела лица, но уже знала, что это — Покровский. Писатель шел, угнув голову вниз, он бы прошел мимо, не заметив Елены, если бы молодая женщина не окликнула его.
— Арсений Васильевич…
— Да. Ой, это вы? Не поверите, а я к вам шел.
— Вы хотели сказать, к Наташе.
— Именно к вам. Извелся за эти три дня. Хотел прощения у вас попросить.
— Боитесь, что не дам возможности общаться с дочерью?
Покровский удивленно посмотрел на Елену.
— Звучит как-то двусмысленно… Просто, когда остыл, стыдно стало.
— Нормально звучит. Опять притворяетесь, вы же знаете… Впрочем, стоп. Сначала я тоже хотела бы извиниться перед вами.
— Принимается, — очень просто сказал Арсений и улыбнулся. Но ответной улыбки не дождался.
— Я это сделала ради душевного спокойствия дочери…
— Но ведь сделали же…
— Значит так, нам нужно очень серьезно поговорить.
— У меня в келье не очень.
— Нет, — резко возразила Елена, — об этом не может быть и речи. Будем общаться на нейтральной территории.
— То есть к себе вы меня не приглашаете?
— Это совершенно исключено.
— Жаль.
— Я же сказала: на нейтральной. Поверьте, у меня есть на это веские причины. Самое обидное, что вы все знаете и продолжаете притворяться несведущим.
— Хорошо, хорошо, вы меня совсем запутали. В качестве альтернативы предлагаю кладбище.
— Вы шутите?
— Отнюдь. Тихо, спокойно. Есть там милая скамеечка…
— Вечером на кладбище не ходят.
— Ой, да вы суеверны. А я вот хожу. Думается там хорошо. Глядишь, и мы все наши проблемы решили бы…
— Хотелось бы. Ладно, пошли на вашу скамеечку.
— Слава Богу, она пока еще не моя…
— Вот, посмотрите, вам никого эта девушка не напоминает? — Елена протянула Покровскому фотографию, которую только что достала из сумки.
— Нет, — уверенно ответил Арсений.
— Не слишком ли вы мало смотрели?
— Послушайте, если бы я сомневался, смотрел дольше. Это лицо я вижу в первый раз. У меня, знаете ли, очень странная память. Забываю многое, а лица встреченных людей запоминаю навсегда.
— Надо же…
— Да, это профессиональное. Уже холодает, Елена…
— Евгеньевна…
— Елена Евгеньевна. Давайте по существу.
— Хорошо. Перед вами моя старшая сестра, Екатерина.
— Надо же, сплошные буквы «е».
— Точно подмечено. Если еще сказать, что фамилия наша Ермоловы, а отца звали Евгений Егорович, то будет понятно, каким затейником был наша папа, царствие ему Небесное.
— А маму, случаем, не Елизаветой зовут?
— Нет, Наташей. Натальей Ивановной. С той стороны у нас все проще. Хотя мамочка у нас натура тонкая и даже артистичная…
— Она жива?
— Слава Богу. Катюша вся в маму пошла. И лицом и характером.
— Можно еще раз посмотреть фотографию?
— Пожалуйста, может, вспомните.
— А вы, наверное, на папу похожи?
— Точно.
— Значит, счастливая.
— Да уж, счастья столько… Послушайте, Арсений Васильевич, вы своими вопросами меня постоянно отвлекаете. Мне, между прочим, тоже холодно. Давайте все выясним — и закончим.
— Вы хотите сказать — закоченеем.
— Значит, с моей сестрой вы не знакомы?
— Не знаком.
— А название города — Среднеокск — вам что-нибудь говорит?
— Разумеется, если я проходил его в…
— 1991 году.
— Точно, в 1991 году. А откуда вы знаете?
Елена грустно улыбнулась:
— Я знаю не только это. Теперь вспомнили?
— Среднеокск? Да.
— Екатерину Ермолову.
— Я же вам сказал, что не встречался с ней ни разу. Слушайте, я начинаю нервничать. Уже понял, что Энск — город чудес, но если еще и Среднеокск…
— Хорошо, что нервничаете. Так вам и надо. Девушка отдала вам самые светлые чувства, более того, родила вам ребенка… Молчите? Теперь узнали, что Наташа выросла, приехали утверждать отцовство?
Неожиданно Елена разрыдалась. Покровский, не успокаивая ее, сидел молча, невидящим взглядом уставившись на старинное надгробье.
- Предыдущая
- 32/49
- Следующая
