Дайте кошке слово - Романова Наталья Игоревна - Страница 49

• Предыдущая
• 49/54
• Следующая

Но если новая кора, возникнув, имеет возможность развития (образуя в дальнейшем сложнейшие отделы коры больших полушарий), если это развитие ведет в конечном итоге к появлению человека, то стриатум со всеми своими усложненными структурами лишь эпизод в эволюции, лишь тот пробный камень, который позволяет как бы проверить (испытать) структуры (ведя их к совершенству) в разных группах животных, на разном уровне, при этом давая выбросы совершенства то в одном, то в другом виде. (Подобно тому, как зачатки форм и различных черт характеров, начиная свое развитие у рыб, продолжали его в других классах животного царства.)

А в результате кажущаяся примитивность поведения у одних животных и сверхумное поведение у других может оказаться сбалансировано природой в чем-то, пока еще нам не известном, и поведение, представляющееся простым, на самом деле будет чрезвычайно сложным. Ибо им могут заведовать не только уже открытые структуры мозга, к которым с помощью микроэлектронной техники мы теперь имеем доступ, но и совсем новые образования еще не открытых, более сложных структур. И это не фантазия. Ведь пока полностью не раскрыт механизм поведения животного, любая, самая что ни на есть доказанная и принятая к изучению и обращению в обиходе теория — весьма проблематична.

Человек, осознавая себя, осознает и все вокруг. В наше время литература о животных, можно сказать, завоевывает мир.

«Животное — тоже человек» — приблизительно так кричат эти книги. И моя книга кричит о том же. Конечно, животное — не человек, уж скорее человек — это тоже животное (по формальной логике).

Конечно, животное это не человек, но оно имеет право на многое и уж во всяком случае на то, чтобы люди, изучая их, исходили не только из принципа «животное не понимает ничего, докажите, что оно понимает», но и из обратного: «животное понимает все — докажите, что оно не понимает».

И это не одно и то же, как кажется. Это принципиальная установка, с которой ученый начинает опыт и затем делает выводы. А принципиальная установка слишком большое оружие в руках человека, подчас не зависящее от его желания быть объективным.

Я не против существующей постановки вопроса, но она уже была, просуществовала не одно десятилетие, и из нее выжать что-нибудь новое, мне думается, просто невозможно.

Наука о поведении животных — наука молодая. Факты, которыми она располагает, несмотря на все усилия этологов и просто биологов-естествоиспытателей, к сожалению, пока еще не так многочисленны, а главное, отрывочны и часто носят случайный характер. Нет еще планомерного изучения поведения животных, его систематического изучения, какому подвергались в свое время, скажем, скелет, или внутренние органы животных, или те же самые рефлексы. Отсюда и знаем мы о жизни животных не так уж много, и суждения наши подчас поверхностны, и выводы односторонни, а теории маломощны.

Некоторые ученые полагают, что одной из причин, почему наука о поведении животных развивается не так быстро, как хотелось бы, является то, что у нее пока еще не до конца выработан свой научный язык. Терминов много, но они подчас недостаточно связаны между собой, нет внутреннего связующего стержня; смежные науки (зоопсихология, нейрофизиология, биохимия, генетика и другие), внося свой вклад в науку о поведении животных, используя при этом свои термины, претендуют на прямую трансформацию своих идей в этой науке.

Параллельно с этим процессом идет описательный процесс, и думается, что он также играет важную роль в формировании научного языка.

Писатели пишут романы, повести, рассказы, где в художественной форме описывают жизнь людей, опираясь на их психологию, на свои собственные наблюдения.

Человек наблюдает человека и описывает его поведение. Художественные книги — это не наука, но это правда (если мы имеем дело не с фантастикой и не сказкой), и от писателей не требуют научного языка, для того чтобы поверить им, а наоборот, чем художественнее описание, тем ценнее книга, тем ценнее обобщение, на которое и ученые могут опереться в своих выводах.

Встает вопрос: какое отношение имеет к науке о поведении животных художественное описание жизни животного?

Любая наука создается в развитии, во времени, в истории. И начало всякой науки — описание. И так как мы имеем дело с описанием поведения животных (то есть почти с романами, повестями и рассказами), то думается, что художественное описание в данном случае не только не помешает, а, наоборот, принесет пользу.

Ведь совершенно неизвестно, что потребуется науке о поведении животных, когда она вплотную вступит во второй свой период, когда она будет обобщать свои факты (не игнорируя, конечно же, факты и теории смежных наук), будет создавать свои теории (подобно теориям импринтинга или комплекса фиксированных действий). Тогда, может быть, ей и потребуются как раз те самые эмоциональные подробности, которые сейчас могут быть выражены лишь в художественной форме.

Вот почему современные крупные этологи, такие как Лоренц, Даррелл, Шовен, пишут свои книги в художественной форме, описывая поведение животных обыкновенным разговорным языком, справедливо считая при этом, что они тем самым развивают науку.

Котю мы любили, Котю мы баловали, от Коти все терпели. И Коте постепенно становилось лучше. И живот у него уже не так часто болел, и есть он стал больше, и шерсть не так лезла. И вообще, кот несколько подрос. Дело, правда, осложнялось тем, что болезнь захватила Котю в самый, так сказать, трудный момент его роста. И люди часто именно в это время заболевают, в момент созревания, когда ты уже не ребенок, но еще и не зрелый человек.

Котя как раз в этот период созревал.

О будущей жене Коти я давно слышала, потому что ее давно уже предлагали Коте в жены. Слышала, что она черная, пушистая и роскошная.

Но я понимала, что после неудачного переезда из дома отдыха в Москву Котю долго еще никуда нельзя будет возить, и поэтому попросила хозяев кошечки привезти ее к нам. Хозяева согласились, и на следующий день Чапа (так звали будущую жену Коти) была у нас.

Я смотрела на Чапу и думала о том, что любимое существо, конечно же, может казаться несколько красивее тому, кто его любит, но все же должны быть какие-то пределы необъективности. Чапа действительно была черная, но такая длинная и худая, а спина у нее была настолько облезлая, что о «красоте», если она и существовала когда-то, теперь говорили лишь только длинные остья волос, спускавшихся кисточками по бокам.

Мне было жалко Котю. Но у Коти, очевидно, было другое мнение относительно Чапы. Увидев ее, он тут же забыл обо всех. Чапа же вела себя довольно странно. Поначалу, казалось, она манила за собой Котю, но, как только Котя настигал ее, она оборачивалась и шипела. Котя садился и озадаченно смотрел на нее. У Коти был тик. Самый настоящий. Когда Котя нервничал, он начинал часто-часто мигать. Котя сидел перед Чапой, мигал, и шерсть на нем вздрагивала.

Шли третьи сутки. Чапа прямо-таки изводила нашего Котю своими увертками и кокетством, хотя было непонятно, откуда оно у нее, у этой «облезлой крысы»? Так про себя я ругала Чапу.

Оба ничего не ели, и хозяева Чапы, обеспокоенные происходящим, решили навестить свою любимицу. Но каково же было их удивление, когда эта любимица, как только они вошли в комнату, тут же спряталась под кровать.

Николай Николаевич, хозяин Чапы, с уверенным видом человека, который знает, что надо делать в таких случаях, вынул из кармана бутылочку и пощелкал по ней пальцем. «Чапа, Чапа!» — позвал он.

И действительно, Чапа, высунув мордочку, посмотрела на бутылку и подошла к Николаю Николаевичу.

Я не могла про себя не отметить: какие-то совсем другие отношения были у Чапы с хозяином, совсем другие, не похожие на наши отношения с Котей.

• Предыдущая
• 49/54
• Следующая