Прерия - Купер Джеймс Фенимор - Страница 28

• Предыдущая
• 28/100
• Следующая

Пока шел этот разговор, пришелец подсел к бизоньему горбу и уже успел произвести решительное вторжение в то, что от него оставалось. Между тем доктор Батциус наблюдал за сей операцией с настороженностью куда более удивительной, чем радушие, проявленное простосердечным Полем.

Однако беспокойство натуралиста или, вернее, его опасения были порождены причинами совсем другого рода, нежели дружеская доверчивость бортника. Его поразило, что пришелец назвал животное, чье мясо он получил на обед, его правильным наименованием; и так как сам он чуть не первый воспользовался исчезновением препятствий, какие политика Испании ставила на пути всем исследователям ее трансатлантических владений, вела ли тех коммерческая выгода или, как его самого, благородный интерес к науке, то его практическая сметка (ибо он не был вовсе лишен таковой) подсказала ему, что побуждения, увлекшие его в такое путешествие, могли толкнуть на то же и другого естествоиспытателя. Итак, он стоял перед возможностью неприятного соперничества, грозившего отнять у него по меньшей мере половину справедливой награды за все перенесенные здесь лишения и опасности. А потому, если знать душевный склад натуралиста, не покажется удивительным, что его природная мягкость и благодушие сейчас изменили ему и он стал бдительно следить за действиями незнакомца, дабы проникнуть в его злокозненные намерения.

– А ведь и впрямь восхитительное блюдо! – объявил ничего не подозревавший молодой пришелец (его с полным правом можно было назвать не только молодым, но и красивым). – Или голод придал мясу этот особенный вкус, или же бизон вправе занять первое место во всем бычьем семействе!

– Натуралисты, сэр, если уж прибегают к просторечью, то считают более правильным называть род по корове, – сказал доктор Батциус, решив, что его подозрения подтверждаются, и кашлянул для прочистки горла, перед тем как заговорить, подобно тому как дуэлянт ощупывает острие рапиры, перед тем как вонзить ее в грудь противника. – Такая фигура речи более совершенна, ибо, конечно, «bos» (что значит на латыни «вол») неспособен служить продлению племени; но в своем расширенном значении слово «bos» вполне применимо и к «vacca»37, а это куда более благородное животное.

Тон, каким доктор произнес свое суждение, показывал его готовность немедленно приступить к ученому спору, ибо он не сомневался, что пришелец не сходится с ним во взглядах, и теперь выжидал ответного удара, дабы отвести таковой еще более убедительным выпадом. Но молодой человек предпочел налечь на угощение, так вовремя ему предложенное, и отнюдь не спешил ухватиться за спор по этой или другой запутанной проблеме, которая могла бы доставить ревнителям науки повод для умственного поединка.

– Весьма возможно, что вы правы, сэр, – ответил он с оскорбительным безразличием к важности сдаваемой им позиции. – Да, вы совершенно правы, сэр, и слово «vacca» было бы здесь более уместно.

– Извините, сэр, но вы крайне ошибочно толкуете мое замечание, если полагаете, что я включаю Bibulus Americanus в семейство vacca, ибо, как вам хорошо известно, сэр.., или, возможно, я должен назвать вас доктором? У вас несомненно имеется медицинский диплом?

– Вы оказываете мне незаслуженную честь, – перебил незнакомец.

– Значит, студент?.. Или вы посвятили себя изучению другой науки – возможно, из гуманитарной области?

– Опять неверно.

– Но не могли же вы, молодой человек, приступить к столь важному.., я сказал бы, даже грозному служению без всякого свидетельства о вашей к тому пригодности! Без какого-либо документа, который подтверждал бы ваше право заниматься таким делом и держаться на равной ноге с коллегами, посвятившими себя тем же благим целям.

– Не понимаю, на каком основании или в каких видах вы вмешиваетесь в мои дела! – вспылил молодой человек. Он весь покраснел и вскочил с живостью, показавшей, как мало значат для него более грубые нужды, когда задет близкий его сердцу предмет. – И ваш язык мне непонятен, сэр. То, что в отношении других можно назвать «благою целью», для меня – высший долг. И со свидетельством тоже не менее странно: признаюсь, не понимаю, кто его может спрашивать. И зачем я должен его предъявлять?

– Обычай предписывает запасаться таким документом, – веско возразил доктор. – И в соответственных случаях принято предъявлять его с тем, чтобы родственные и дружественные умы сразу отметали недостойное подозрение и, пренебрегая, так сказать, простейшими вопросами, могли сразу же начать с тех статей, которые являются desiderata38 для обеих сторон.

– Странное требование! – пробормотал молодой человек, переводя взгляд с одного на другого, как будто изучая, что представляют собою эти трое, и взвешивая, на чьей стороне сила. Потом, пошарив у себя на груди, он извлек маленькую шкатулочку и, с достоинством подав ее доктору, сказал:

– Из этого вы увидите, сэр, что я имею достаточное право путешествовать по стране, которая ныне находится во владении Американских Штатов.

– Посмотрим! – провозгласил натуралист, разворачивая большой, сложенный в несколько раз пергамент. – Ага, подпись философа Джефферсона!39 Государственная печать! Вторая подпись – военного министра! Вот как! Свидетельство о присвоении Дункану Ункасу Мидлтону звания капитана артиллерии.

Кому, кому? – подхватил траппер, который в продолжение всего разговора сидел и жадно вглядывался в незнакомца, в каждую черточку его лица. – Какое имя? Вы назвали его Ункасом? Ункас? Там написано – Ункас?

– Так меня зовут, – несколько высокомерно отозвался юноша. – Это имя индейского вождя, которое с гордостью носим мой дядя и я. Оно нам дано в память большой услуги, оказанной нашей семье одним воином в давних войнах.

– Ункас! Вы его назвали Ункасом! – повторил траппер и, подойдя к юноше, откинул с его лба черные кудри без малейшего сопротивления со стороны их изумленного обладателя. – Ага! Глаза мои стары и не так остры, как в ту пору, когда я и сам был воином, но я узнаю в сыне облик отца! Его лицо мне сразу напомнило кого-то, едва он подошел. Но многое, многое прошло с тех далеких лет перед моими слабеющими глазами, и я не мог припомнить, когда и где я встречал человека, похожего на него! Скажи мне, мальчик, под каким именем известен твой отец?

– Он был офицером Штатов в войне за независимость и носил, понятно, то же имя, что и я, – Мидлтон; а брата моей матери звали Дункан Ункас Хейворд.

– Снова Ункас! Снова Ункас! – отозвался старик. – А его отца?

– Точно так же, но без индейского имени. Ему с моей бабушкой и была оказана та услуга, о которой я упомянул.

– Я знал! Я так и знал! – закричал дрогнувшим голосом старик, и его обычно неподвижное лицо задергалось, как будто названные юношей имена пробудили давно дремавшие чувства, связанные с событиями былых времен. – Я так и знал! Сын или внук, не все ли равно – та же кровь, то же лицо! Скажи мне, тот, кого зовут Дунканом, без «Ункас».., он еще жив?

Молодой человек печально покачал головой и ответил:

– Он умер в преклонных годах, уважаемый всеми. Был любим и счастлив и дарил счастье другим!

– В преклонных годах? – повторил траппер и оглядел свои иссохшие, но все еще мускулистые руки. – Да, он жил в поселениях и был мудрым лишь на их особый лад. Но ты часто виделся с ним; тебе случалось слышать от него рассказ об Ункасе и о жизни в глухих лесах?

– О, не раз! Он был в свое время королевским офицером; но, когда разгорелась война между Англией и ее колониями, мой дед не забыл, где он родился, и, отбросив пустую приверженность титулу, сохранил верность родной стране: был с теми, кто сражался за свободу.

– Он рассудил правильно, а главное – послушался голоса крови! Сядь рядом со мной и перескажи мне все, о чем говаривал твой дед, когда уносился мыслью к чудесам лесов.

Юноша улыбнулся, дивясь не так настойчивости старика, как его волнению; но, видя, что всякая тень враждебности исчезла, он, не колеблясь, подчинился.

• Предыдущая
• 28/100
• Следующая