Два адмирала - Купер Джеймс Фенимор - Страница 22

• Предыдущая
• 22/62
• Следующая

Когда все смолкло, миссис Доттон и Милдред возвратились домой и скоро забылись крепким сном после этого тревожного и, по своим последствиям, более, чем им казалось, важного для них дня.

Хотя адмирал Блюуатер и уделял обыкновенно сну весьма небольшое время, однако, он не мог назваться, как говорят французы, ранней птичкой. На военных судах есть особый утренний час, мытье палуб. Он бывает большей частью при восходе солнца. Этот час самый несносный на судне и для ленивцев10, и для свободных от службы офицеров, которые всегда проводят его, сидя на решетинах люков.

Адмирал Блюуатер только что открыл глаза, когда первое ведро воды было вылито на палубу; он долго еще лежал в том приятном забытье, которому так охотно предаются моряки, достигнувшие звания командиров.

В эту сладкую минуту в каюте показалось свежее лицо мичмана, который, убедившись, что его начальник не спит, сказал:

— Записка от сэра Джервеза, адмирал Блюуатер!

— Очень хорошо, сэр, — отвечал тот, принимая записку. — Какой теперь ветер, лорд Джоффрей?

— Ирландский ураган, сэр; впрочем, все в порядке.

— А что прилив?

— Еще не начинался, сэр, теперь мертвая вода, или, лучше сказать, только что начался отлив.

— Ступайте наверх, милорд, и посмотрите, повернул ли «Дувр» на левый борт, чтобы подойти к нашей корме.

— Слушаю, сэр! — И мичман Джоффрей, младший сын одного из славнейших домов Англии, побежал по трапу исполнить поручение начальника.

Между тем Блюуатер протянул руку и отдернул занавеску на своем маленьком окне; потом достал очки и принялся читать записку сэра Джервеза. Это раннее послание заключало в себе следующее:

«Дорогой Блюуатер!

Я пишу тебе эти строки в кровати такой величины, что в ней, я думаю, легко мог бы маневрировать 90 пуш. корабль.

Половину ночи я пролежал поперек своего судна, сам того не зная. Маграт и другие доктора провели всю ночь у сэра Вичерли, но его голове все еще не лучше. Кажется, доброму старику не придется более встать с постели. Приезжай на берег к нам завтракать, и мы посоветуемся с тобой — остаться ли нам при умирающем, или уехать.

Прощай. Окес

NB. Сегодня ночью случилось происшествие, которое в большой связи с завещанием сэра Вичерли и которое особенно заставляет меня желать видеть тебя сегодня утром, — чем скорее, тем лучше.

Ок. »

— Черт возьми! — думал Блюуатер. — Какое дело Окесу до завещания сэра Вичерли? Впрочем, это напоминает мне и о моем завещании, которое я недавно сделал. Гм! .. Что значат мои тридцать тысяч фунтов для человека с состоянием лорда Блюуатера? Не имея ни жены, ни детей, ни брата, ни сестры, я, кажется, могу распорядиться своими деньгами, как хочу. Окесу они не нужны: у него довольно своего состояния, очень довольно! Я со своими деньгами поступлю, как мне захочется. Я сам приобрел каждый шиллинг — и отдам их кому сам пожелаю.

Так рассуждал Блюуатер, лежа в своей кровати. При всем своем laissez aller он обладал той скоростью в исполнении задуманного предприятия, которой так часто отличаются моряки, когда они на что-нибудь решаются. Встать, одеться и оставить свою каюту — требовало для него весьма немного времени, и спустя не более двадцати минут после приведенного нами размышления адмирала, он уже сидел за письменным столиком. Первым его делом было: вынуть из потаенного ящика сложенную бумагу и прочитать ее. Это было завещание в пользу лорда Блюуатера. Контр-адмирал немедленно скопировал его verdatum et literatum, оставя чистые места для имени наследника, и назначил, как и в первый раз, исполнителем своей воли сэра Джервеза. Когда труд этот был окончен, он принялся заполнять чистые места. С минуту он чувствовал себя в искушении поместить везде имя претендента; но, засмеясь над этой глупостью, он написал во всех местах, где было нужно: Милдред Доттон, дочь Фрэнка Доттона, штурмана флота его величества. Потом, приложив свою печать и положив завещание чистой стороной кверху, позвонил маленьким серебряным колокольчиком, который всегда стоял у него под рукой. Дверь передней каюты отворилась, и в ней показалась голова часового.

— Позови кого-нибудь из мичманов, — сказал он.

Дверь снова затворилась, и через минуту в комнате показалось улыбающееся лицо лорда Джоффрея.

— Нет ли, милорд, кого-нибудь на палубе, кроме вахтенных?

— Никого нет, сэр.

— В констанельской верно кто-нибудь да шевелится. Попросите сюда священника и капитана морских солдат, или первого лейтенанта, штурмана, или кого-нибудь из ленивцев.

Мичман вышел, и через две минуты в каюту вошли священник и казначей.

— Первый лейтенант, сэр, в переднем трюме; у морских офицеров ставни еще заперты, а штурман, как мне сказал смотритель констанельской, сидит за своим журналом. Впрочем, и этих двух, я думаю, будет достаточно, потому что они тоже не из последних ленивцев судна.

Лорд Джоффрей был второй сын третьего герцога Англии, и ему так же хорошо было это известно, как и всему экипажу «Цезаря». Он незаметно присвоил себе право говорить довольно свободно, что очень часто ободряло его, в присутствии начальников такие вещи, которые считались бы остротами только на кубрике или в констанельской. Привыкнувшие к его выходкам священник и казначей мало обратили внимание на его слова, а контр-адмирал даже и не слышал их. Как только он увидел вошедших, он подал им знак подойти к столу и показал сложенную бумагу.

— Всякий благоразумный человек, — сказал он, — а тем более всякий моряк и воин должен в военное время иметь завещание. Вот и мое, которое я только что сделал, а вот прежнее, которое я уничтожаю в вашем присутствии. Вероятно, вы не откажетесь быть моими свидетелями?

Когда священник и казначей подписались, оставалось подписаться третьему. По знаку начальника, лорд Джоффрей приложил в конце и свою руку.

— Господа, — сказал контр-адмирал словно извиняясь, — я очень сожалею, что не могу сегодня иметь удовольствия видеть вас у себя гостями; я отозван сэром Джервезом на берег и сам не знаю, когда возвращусь назад; но я надеюсь, что завтра вы доставите мне это удовольствие.

Присутствующие выразили свою благодарность, приняли приглашение и, раскланявшись, вышли из комнаты, исключая мичмана.

— Что, сэр? — воскликнул Блюуатер, заметив, к крайнему своему удивлению, после глубокой задумчивости, что он не один в комнате. — Какому счастью я обязан видеть вас здесь?

— Отсюда до моего отцовского дома, в Корнвалисе, только сорок миль, сэр; мне кажется, сэр, что пара хороших коней доставили бы меня туда часов за пять, и если завтра в это же время я отправлюсь оттуда снова в дорогу, то, право, сэр, наш «Цезарь» и не заметит отсутствия одного из своих головорезов.

— Очень ловко придумано, молодой человек, и весьма правдоподобно. В ваши лета я четыре года не видал своих родителей.

— После шести месяцев, проведенных на море, сэр Блюуатер, краткое отсутствие на берег доставило бы мне большое удовольствие.

— На это вы должны испросить позволения у капитана Стоуэла. Вы знаете, что я никогда не вмешиваюсь во внутренние дела «Цезаря».

— Это правда, сэр. Позвольте, по крайней мере, сказать капитану Стоуэлу, что я имею от вас позволение просить его об этом.

— Пожалуй, если вы находите это нужным, но ведь Стоуэл знает, что он может делать на судне все, что ему угодно.

— Благодарю вас, адмирал Блюуатер. Я напишу своей матушке письмо, в котором изложу ей удовлетворительные причины, почему я не могу ее видеть. Доброго утра, сэр!

• Предыдущая
• 22/62
• Следующая