Гадюки в сиропе или Научи меня любить (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 2
- Предыдущая
- 2/180
- Следующая
то чужие поцелуи не вызывали ничего, кроме отвращения, на них не хотелось смотреть. Слишком противно, слишком наигранно. Больше показухи, чем настоящей потребности в тактильном контакте.
Если с Эшли кто
то решался заговорить, он одаривал собеседника выразительным взглядом, после которого имевший неосторожность заговорить, уходил восвояси. В особо запущенных случаях Паркер прибегал к проверенному средству, под названием: «Избавься от назойливого собеседника раз и навсегда». Он становился приторно
ласковым, если ему говорили, что очарованы его мрачным образом, или же наоборот утрировал свои темные стороны, приводя отрицательные качества в состояние гротеска, если к нему подходили со словами: «Я же знаю, что в душе ты мягкий и пушистый». Неудивительно, что к выпускному классу Паркер остался в одиночестве. Никто больше не предпринимал попыток заговорить с ним, а новички, решившие разделить с мрачным подростком свое одиночество, рано или поздно сами доходили до мысли, что с Паркером лучше не связываться. Пару раз наступив на одни и те же грабли, они переставали к нему подсаживаться и даже в классе с ним не заговаривали, а Эшли был этому только рад. В обществе он чувствовал себя неуютно.
Не то, чтобы он мог назвать себя заумным иностранным словом «хиккикомори», совсем нет. Он не боялся общества, оно просто его раздражало, потому он и вел себя, как последняя сволочь, самоутверждаясь за счет слабых, а иногда и за счет сильных. Ему было все равно, кто перед ним. Очередной ботаник или очередная звездочка, подписавшая своей карьере кумира смертный приговор. И делал он это всегда с невозмутимым выражением лица, словно само собой разумеющееся. Такая же потребность в очередной раз доказать свой сволочизм, как потребность дышать, без нее никак не прожить.
Только огрызаясь и доводя до слез других, Паркер чувствовал себя живым.
В его внешности не было ничего примечательного. Паркер был самовлюбленным, а потому внешность свою оценивать трезво не мог, хотя понимал, что до канонов красоты ему далеко, причем очень
очень далеко. В собственном представлении он, конечно, был красавцем с эксклюзивной внешностью. Удивительное дело, но так считал не только он, в школе было немало девушек, считавших его своим идеалом, но уже получивших от ворот поворот. Всем им Эшли отказал, мотивировав свой отказ тем, что он слишком хорош для таких, как они. Конечно, некоторые девушки решили, что это шутка, а Паркер посмеялся вместе с ними, согласно покивав, когда они задали вопрос: серьезен ли он или шутит? А потом, стоило им только удалиться, как он начинал неприлично громко хохотать. На следующий день о промахах отчаянных школьниц знала вся школа. Клуб отвергнутых Эшли Паркером рос и ширился.
Некоторые парни пытались ему подражать, чтобы понравиться той или иной девчонке. Они отращивали или же наоборот отрезали волосы, красили их в черный цвет, делали пирсинг и облачались во все черное, но при этом все равно смотрелись на фоне Паркера жалкими копиями.
За мерзкий характер Паркера или неистово обожали, или люто ненавидели. Он плевал на все и на всех, заявляя, что ему не нужно ни чужое обожание, ни чужая ненависть. И он не кривил душой, его, на самом деле, бесили неискренние эмоции и искусственная реакция, выработанная в зависимости от того, в какой семье воспитывались его обожатели или противники. Им с детских лет в голову вбивались понятия о том, что есть хорошо, а что – плохо, и именно с этой позиции они оценивали чужие поступки. Это были устаревшие взгляды их родителей, а не их собственные чувства и переживания, очередная фальшивка, очередная подделка. Красивая обложка, яркая ненависть, которая, если копнуть глубже, выразится лишь в словах: с точки зрения морали – это плохо, а это хорошо, потому… Дальнейшие слова Паркера уже не волновали, он махал рукой на своих собеседников, никто не мог удивить его.
На самом деле, в глубине души, Паркер и, правда, не был такой сволочью, какой он пытался рисоваться на публике. Все было гораздо проще. Он хотел найти человека или людей, способных быть искренними. Он не хотел, чтобы они приспосабливались, стараясь угодить ему. Угадывали каждый жест и каждое слово, которое он хочет услышать. Ему хотелось, чтобы люди вели себя с ним раскрепощено и непосредственно. Но девушки начинали краснеть, бледнеть и говорить глупости, перемежая эти самые глупости истерическим хихиканьем. Парни наоборот старались бравировать своей мужественностью, пытались чем
то задеть, спровоцировать на открытое противостояние. Паркер удивленно выгибал бровь, хмыкал и отворачивался. С такими людьми ему не о чем было говорить. Он понимал, что очень быстро они все ему наскучат.
Ему приписывали некий комплекс «короля», удивлялись, как он при ходьбе не сбивает дверные проемы своей невидимой короной. Паркер, слыша подобные рассуждения, только веселился. Он терпеть не мог богатеньких мальчиков и девочек, которые на самом деле, мнят о себе больше, чем значат. В их головах никак не укладывается мысль о том, что это не они, а их родители добились успеха в жизни, заработали немалые состояния и заставили всех окружающих восхищаться своей деловой хваткой. Они незаслуженно приписывали себе родительские заслуги, хвастали ими направо и налево.
Паркер старался жить по средствам.
Его мать не была богата. Отец не платил алиментов. Даже и думать забыл об их существовании. Ребенка заделал, а чем живет этот ребенок, даже не задумывался. Его не волновало и то, живет ли вообще в мире некто, в чьих венах течет такая же кровь, как у него. Все же отца своего Паркер презирал сильнее остальных людей, считая источником своих бед. Несмотря на то, что мать старательно подводила Эшли к мыслям о закономерности всего произошедшего, он так и не смог смириться. Его угнетало такое положение вещей.
В одежде Паркера неизменно, на протяжении всего года преобладал черный цвет. Благо и школьная форма была выдержана в этих тонах. Светлая только рубашка и эмблема школы на кармане джемпера. Все остальное выдержано в преимущественно темных цветах.
И, хотя форма была обязательным элементом одежды, никто не цеплялся к ученикам, если они допускали некую вольность. Этим Эшли и пользовался. У Паркера была проколота нижняя губа, ровно посередине её пересекала сережка, а над ключицей года два назад появилась надпись «Lass mich frei», что в переводе с немецкого означало: «Оставь меня». Ему и, правда, иногда хотелось сказать тем немногим, кто ещё цеплялся к нему, чтобы они оставили его в покое. Жаль, что не все понимали с первого раза. В своем, столь юном возрасте Паркер окончательно разочаровался в жизни, пришел к выводу, что все вокруг только и делают, что лгут, а потому жизнь – практически бессмысленна. Переубедить его никому не удавалось.
*
– Я уже заочно ненавижу Англию. Она какая
то… не такая, – мрачно произнес Дитрих, глядя в окно на проносившиеся мимо пейзажи. Они не были венцом творения природы и не вызывали у парня должного восхищения.
Поняв, что переубеждать его никто не собирается, Ланц растянулся на заднем сидении машины, закрыл глаза и попытался сосредоточиться на музыке, игравшей в наушниках. Какая
то мрачная девушка с не самым красивым в мире голосом пела о том, как уныла жизнь и сколько бед выпадает на долю каждого человека. В чем
то Дитрих был с ней согласен, а потому слушал внимательно, понимая, что в жизни разочарован не только он.
Ещё в конце прошлого года он узнал, что отца переводят на работу в филиал компании, расположенный на территории Англии, а потому всей семье придется перебираться туда. Вообще
то, насильно переселять их никто не собирался, Дитрих вместе с матерью мог спокойно остаться в Берлине и жить там, но отец воспротивился, и сказал, что если переезжать, то только всем вместе. Дитрих скривил недовольную физиономию, но комментировать данное заявление не стал. Давно смирился с тем, что живет в образцово
- Предыдущая
- 2/180
- Следующая
