Копилка Сатаны - Кинг Стивен - Страница 25

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая

Он снова посмотрел Тодду в лицо.

— Я еще кое-что тебе скажу, а потом пойдешь, куда хочешь. Я должен сказать, что если я сомневался в существовании твоего письма, не вздумай так же думать о моем. Документ, описанный мною, существует.И если я умру сегодня… то завтра… все выйдет наружу. Все.

— Значит, мне ничего не остается, — сказал Тодд. Ему с трудом удалось выдавить смешок. — Разве не так?

— Нет, кое-что есть. С годами твоя власть надо мной будет становиться слабее, потому что как бы ни были мне дороги жизнь и свобода, американцам, да и израильтянам тоже, они будут нужны все меньше и меньше.

— Да? Тогда почему же они не выпустили этого Шпеера?

— Если бы его схватили американцы — те, что отпускают убийц, — они бы отпустили его, — сказал Дуссандер. — Неужели американцы смогли бы выдать израильтянам девяностолетнего старика, чтобы его там повесили, как Эйхманна? Думаю, нет. В стране, где на первых страницах городских газет помещают фотографии пожарных, снимающих котят с деревьев, это вряд ли возможно.

Нет, твоя власть надо мной будет ослабевать, так же как моя над тобой — расти. В природе нет ничего неизменного. И придет время, — если я доживу, — когда я решу, что твое знание уже не имеет значения. Тогда я уничтожу документ.

— Но ведь до этого с вами может произойти все, что угодно! Несчастный случай, болезнь…

Дуссандер пожал плечами.

— На все воля Божья, мой мальчик. Мы не властны над тем, что случится.

Тодд долго глядел на старика — очень долго. В рассуждениях Дуссандера были лазейки — должны быть. Выход для них обоих или только для него одного. Способ отказаться от сделки и вырваться на свободу. Перед его глазами стояла черная неотвратимость предстоящих лет, он почти осязал это…

Он вспомнил героя мультфильма с молотом, подвешенным у него над головой. Когда он окончит школу, Дуссандеру будет восемьдесят, и это будет еще не конец, когда он получит диплом Бакалавра, Дуссандеру будет восемьдесят четыре — тоже не слишком много, а когда он напишет диссертацию после аспирантуры — в тот год Дуссандеру исполнится восемьдесят шесть, и он все еще может быть в безопасности.

— Нет, — сказал он глухо, — я не могу этого принять.

— Мой мальчик, — мягко сказал Дуссандер, и Тодд впервые с ужасом услышал легкое ударение на первом слове. — Моймальчик. Тебе придется.

Тодд смотрел на него, чувствуя как во рту напухает язык, заполняя все горло и не давая дышать. Потом развернулся и выбежал из дома.

Дуссандер безразлично смотрел, как он уходит, а когда хлопнула дверь и стихли шаги, что означало, что мальчик сел на велосипед, он закурил. Конечно, никакого сейфа не существует, нет и документа. Но мальчик поверил, отчаянно поверил. Значит, ему ничего не грозит. Все, конец.

Но это еще не был конец.

В эту ночь им обоим приснилось убийство, и оба проснулись со смешанным чувством ужаса и веселья.

Тодд, проснувшись, ощутил уже знакомую липкость внизу живота. Дуссандер, надел свою гестаповскую форму и снова лег в постель, ожидая, когда успокоится его сердце. Форма была из дешевой ткани и уже начала протираться.

В своем сне Дуссандер, наконец, добрался до лагеря на вершине холма. Железные ворота сначала распахнулись перед ним, а потом захлопнулись за спиной с металлическим лязгом. И ворота, и забор вокруг лагеря были под током. Его изможденные голые преследователи бросались на забор волнами — одни за другими. Дуссандер смеялся над ними, гордо прохаживаясь взад и вперед, выпятив грудь и надев фуражку под особенным правильным углом. Густой, пьянящий запах жареной плоти наполнил черный воздух, и проснувшись в южной Калифорнии, он подумал о фонариках из тыквы с прорезанными глазами и ртом, и о ночи, когда вампиры заходят на голубой огонек.

За два дня до отъезда Бауденов на Гавайи Тодд пришел на заброшенную станцию, откуда когда-то уходили поезда в Сан-Франциско, Сиэтл и Лас-Вегас, а еще раньше — ходил трамвай до Лос-Анджелеса.

Уже были сумерки. Выше, на большом шоссе, большинство автомобилей уже зажгли парковочные огни. Несмотря на теплую погоду, Тодд был в легкой куртке., За поясом у него торчал разделочный нож, завернут: в старое полотенце. Он купил его на распродаже в универмаге, окруженном автостоянками.

Он заглянул под платформу, где месяц назад валяло бродяга. Мозг его напряженно работал, но впустую: все мысли казались черными на черном.

Под платформой был тот же бродяга, а может и другой, они все так похожи.

— Эй, — окликнул его Тодд. — Эй, тебе деньги нужны?

Бродяга повернулся, моргая. Он увидел широкую солнечную улыбку Тодда и начал улыбаться в ответ. Через секунду сверкающий острый нож молнией опустился и рассек его небритую правую щеку. Брызнула кровь. Тодд увидел, как лезвие ножа сверкнуло в открытом рту бродяги… и его кончик коснулся левого угла губ, превратив улыбку в жуткий безумный оскал. Теперь нож рисовал улыбку, он вырезал ее, как тыкву накануне Ночи всех святых.

Он сделал тридцать семь ударов ножом. Он считал. Тридцать семь, считая первый, поперек щеки, превративший слабую улыбку бродяги в ужасный звериный оскал. Бродяга перестал кричать после четвертого удара. После шестого прекратил попытки отползти. Тогда Тодд залез под платформу и закончил работу там.

По дороге домой он выбросил нож в реку. Брюки его были в крови. Он сунул их в стиральную машину и включил режим холодной стирки. После стирки на них оставались едва заметные пятна, но это не волновало Тодда. Со временем пятна поблекнут. На следующий день он почувствовал, что не может поднять правую руку даже до уровня плеча. Отцу он сказал, что повредил ее, играя в выбивного с ребятами в парке.

— На Гавайях все пройдет, — сказал Дик Бауден, потрепав сына по волосам. И вправду, все прошло. Когда он вернулся домой, рука была, как новая.

Снова июль.

Дуссандер, одетый в один из своих костюмов (но не в самый лучший), стоял на автобусной остановке, ожидая последний местный автобус, чтобы добраться домой. Сейчас без четверти одиннадцать вечера. Он был в кино, смотрел легкую задорную комедию, которую очень любил. С самого утра у него хорошее настроение, особенно после того, как получил открытку от мальчика. Это был глянцевый снимок пляжа Вайкики со снежно-белыми свечками отелей на заднем плане. На обороте всего несколько строк:

Он все еще слегка улыбался, вспоминая последние строки, когда кто-то тронул его за рукав.

— Мистер?

— Да?

Он настороженно повернулся, опасаясь грабителя, и тут же почувствовал вонь. Запах пива, гнилых зубов, застарелого пота и мятной жевательной резинки смешались в неповторимый букет. Обладателем его оказался бродяга в широких помятых брюках. На нем была фланелевая рубашка, на ногах полуразвалившиеся кроссовки, склеенные грязными полосами липкой ленты. Лицо, возвышающееся над этим живописным костюмом, казалось снятым с креста.

— У вас нет лишнего гривенника, мистер? Мне надо в Лос-Анджелес. Там мне работу предлагают. Мне только нужен гривенник на экспресс. Я бы не стал просить, но это шанс для меня.

Дуссандер нахмурился, но потом снова улыбнулся:

— Ты действительно хочешь проехать на автобусе?

Бродяга слабо улыбнулся, не понимая.

— А что если поехать ко мне домой, — предложил Дуссандер. — Я могу дать тебе выпить, поесть, примешь душ, поспишь на кровати. А взамен мне просто нужен собеседник. Я старик. Живу один. Мне так не хватает иногда компании.

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая