Гимназисты - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/20
• Следующая

— Нет, уж дудки теперь… Записывать нельзя. Мы сами скоро записывать станем! — послышались возмущенные голоса.

— Не грубите-с! — растерялся наставник и вдруг выпучил глаза на Соврадзе.

— Господин Соврадзе… что-с с вами?

— Как что? — захлопал глазами армянин.

— Пахнете-с!..

— Это нэчего, душя моя… Привыйкайте… Это даже очэн прекрасно, когда от чэловэка дух хороший ыдет… Его высокопревосходительство очэн одобрять будэт… У них даже кучера при дворе душатся. Честное слово говорю, верно!

И незаметно юркнул за спины других. Неожиданно бурей влетел в зал общий любимец и баловень Каменский.

— Гг. будущие студенты! Слушайте! Необычайное происшествие! Неожиданное известие! Два известия! Ликуйте и плачьте, о ариане! За нечестие ваше да воздастся вам! — орал Миша, взгромоздившись на кресло, приготовленное для редкого посетителя в самом центре красного стола.

Ариане всколыхнулись и вмиг тесною густой толпой окружили Мишу Каменского.

— Слушайте, головорезы, — повысил он и без того свой звонкий тенор, — во-первых, гадюка исчезла.

— Кто? Куда? — так и застонало стоном кругом.

— Ренке ушел… Вчера днем присылал за бумагами. Письмо накатал, шельмец, какое… «Не нахожу мол, нужным оканчивать курс там, где оцениваются успехи каких-то жалких зубрил». Это он в твой огород, Юрочкин, — внезапно обернулся Миша к Радину, вспыхнувшему до корней волос, — а его, мол, превосходительство Нэда фон Ренке, Трэреренки, не ценят не в грош. И закатился, аки солнце в час вечерний… А за бумагами лакеуса прислал. Ей-Богу!

— Фи-гу-ра! Тоже с норовом!

— Ну, и шут с ним!

— Забодай его козел рогами!

— Дрянцо! — Послышались со всех сторон нетерпеливые, задорные голоса.

— Ну, а еще что? Говори, Мишка!

— А вторая новость еще почище будет! На помощь экзаменаторам, в число ассистентов Шавку назначили!

— О-о! — Стоном вырвалось из сорока молодых грудей. Насколько уход Ренке из гимназии за полтора месяца до выпуска не произвел впечатления, настолько появление на сегодняшнем экзамене Собачкина произвело полную сенсацию. Ариане приуныли. Некоторые были близки к отчаянию.

— Нда, вот так штука! — зазвенели нервные голоса.

— Видал миндал!

— Он тебе качанье-то припомнит!

— Думать надо!

— Синяки еще, чай, не прошли!

— Зарежет.

— Без ножа зарежет, что и говорить! — Наивный, розовый и пухлый, как сайка, Талин перебегал от одного восьмиклассника к другому и, страшно пуча свои рыбьи глаза, чуть не плача говорил:

— Ведь теперь, чего доброго, и университет насмарку! а?

— Попочка! Закройте ваш клювик… Не расточайте перлы вашего остроумия! Наклейте пластырь на губку, душечка, цыпленочек вы мой! — подкатился к нему Миша, и тут же, увидя Радина, шепнул ему, лукаво подмигивая на рукав своего парадного мундира:

— У меня тут шпаргалка [10]вшита… Первый сорт! Сестра на резинке вделала… Всю ночь хронологию в нее вкатывал… Здорово, брат!

— Не попадись только, Попочка! — предупредил Юрий.

— Ну, вот! Я не Талин. Это он только способен влопаться, как баран, в лужу…

В стороне от других сидел Флуг и, запустив руки в свою характерную еврейскую шевелюру, повторял наскоро русскую хронологию. Ему надо было ответить на «пять» во что бы то ни стало.

Около десяти стало стекаться начальство в зал. Первым появился Луканька. Он нес сегодня свои седые баки как-то особенно торжественно и важно.

Вошел, быстро кивнул гимназистам, быстрым взором окинул стол и вдруг, кисло усмехнувшись, поднял голову и стал нюхать воздух. Потом подошел к группе ариан. Ему попалась как раз первою сияющая фигура Соврадзе, надушенная пачули до тошноты.

— Г. Соврадзе! Вы, душенька, кажется, аптекарский магазин ограбили? — произнес обычным своим брезгливым голосом инспектор.

— Зачэм ограбил? Ничэго не ограбил! — обиделся злополучный «мурза», — за свои дэнги купил… Тридцать пять копеек за лот платыл.

— Ради Бога, выйдите вы на улицу, проветриться! — взмолился Ирод, — ведь его высокопревосходительству может дурно сделаться от ваших духов.

— От хорроших духов нэ может дурно сделаться, — упрямо твердил Соврадзе, однако проветриться вышел и, вернувшись через пять минут обратно, взволнованно крикнул еще с порога:

— Оны ыдут!

И козелком запрыгал до своей парты.

Ариане встрепенулись и, как стая птиц, вспорхнули и разместились вмиг по своим местам. Все стихло, как по мановению волшебной палочки, в огромном актовом зале.

«Они», действительно, вошли, важные, спокойные, как и подобает быть начальству.

Вошли… Огромный Самсон прочел молитву своим громовым басом. Стулья задвигались. И экзамен начался.

Миша Каменский чувствовал себя далеко не по себе. Казалось ли то ему, или то было на самом деле, но острые маленькие глазки латиниста не покидали его ни на одну минуту. Неожиданный ассистент точно читал в душе Миши, что он пунических войн ни «аза» и, хоть «ты тресни» не помнит всех сподвижников Петра по русской истории, a о хронологии уж и говорить не стоит… Ни бэ, ни мэ… Хоть шаром покати, гладко!

— И чего вонзился, о-о! Чучело этакое! — волновался Миша, хмуря свои черные, красиво изогнутые брови.

Раскрыл на удачу учебник кверх ногами и сделал вид, что углубился в него.

— Авось, отстанет Шавка!

Но Шавка не отставал. Его проницательные, душу читающие глазки продолжали без устали впиваться в Мишу.

— Зарезать хочет! — мысленно томился юноша, — догадался, кто его изобразил тогда на доске и… и зарежет! Как Бог свят! — И чуть ли не первый раз в жизни весельчак и остряк Каменский почувствовал себя скверно и тоскливо. Как на беду, попечитель округа еще не приехал, и экзамен начался без него. Вся надежда Миши была на дядю, при котором Шавка не посмеет «резать», ну да еще на «шпаргалку», которую сестра Соня искусно прикрепила ему в левом рукаве мундира на резинке, с длинным рядом хронологических цифр. Стоило только дернуть пальцем и шпаргалка вылезет настолько, что, прикрывая правой рукой ладонь левой руки, можно было прочесть с успехом под пальцами незнакомые годы событий. Но все было бы хорошо, если бы не глаза Шавки.

— Ах, эти глаза, глаза! Что же вы делаете со мною! — с тоскою пронеслось в душе всегдашнего весельчака.

Около Миши что-то неожиданно зашуршало..

— Комарик, ты что?

— А вот хронологию выписываю, забодай ее козел рогами!

— На ногтях-то?

— А неужто ж на носу!

И Комаровский, довольный своей выдумкой, тихонько вытянул руки… Там на ногтях чуть заметно чернели малюсенькие, как мушки, цифры.

Ништатский мир в 1721 году. Коронование Петра Императором 1725. И так далее, далее… Много, без конца!

Все десять пальцев рук были заняты цифрами.

— Хорошо! — торжествовал Комаровский.

— Остроумно, шут возьми! — согласился Миша. И оба рассмеялись.

У экзаменаторского стола стоял Юрий. Пока его предшественник Бандуров, мигая своими прекрасными глазами, толково и основательно докладывал значение Петровских реформ, Радин тупо смотрел на свой билет, знакомый ему до противного вместе со всей его хронологией, и думал о матери…

— Она уже там… — быстрее птицы неслись мысли юноши, — в Лугано. Затерянный маленький уголок земного рая… Горы кругом… Апельсиновые и миндальные рощи… Запах, дурманящий и сладкий, как мед… И розы… розы… целый лес роз… целая бездна… Милая… родная… Отдохни… там… милая! Родная! Голубушка моя!

Письмо матери, первое по ее отъезде, лежало у него на сердце под синим сукном мундира… и что-то бодрящее, что-то нежное, как морская волна, как нежный цветок, как соловьиная песнь, шло от этого маленького клочка бумажки в синем конверте и чем-то бодрящим вливалось оно во все фибры его молодого существа. Он точно проснулся от сна, когда дребезжащий голос инспектора назвал его фамилию.

— Г. Радин, отвечайте-с…

• Предыдущая
• 15/20
• Следующая