Смерть в наследство - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 20
- Предыдущая
- 20/45
- Следующая
— Просто сериал какой-то! — всплеснула руками расстроенная и обескураженная Вероника.
— Да какой сериал! — возмутилась бабуля. — Никаким Европам в куче с Америками и Мексиками и в страшном сне не снилось того, что досталось нашей стране! Конечно, у них тоже есть свои горести и напасти, но чтобы почти сто лет так мучаться и страдать — десятки миллионов убитых, расстрелянных, трагедии целых народов, высланных черт-те куда, потерявшиеся семьи, миллионы сирот! Голод, сплошные революции. Из огня да в полымя! Одно поколение пережило революцию, голод, мор, красный террор; следующее — войну, голод, ужас. Даже вашему поколению революция досталась, хотя вы этого и не поняли. Правда, все революции так и свершаются — сначала никто ничего не понял, а потом поздно стало. Не сбивай меня, Ника, лучше чаю налей!
— Он уже совсем остыл.
— Да и черт с ним, налей холодный!
Возмущаясь, бабуля отпила холодного чаю, посмотрела на пачку сигарет, но решительно ее отодвинула и продолжила:
— Нам все время удавалось сохранить дом. Выйдя замуж, я не взяла фамилию мужа, оставив девичью, но дом переписала на него, как чувствовала. Как раз после войны начали разбираться с прописками, квартирами, дачами. Но так как мой муж был герой-фронтовик, да к тому же на документах на дом было написано: «по распоряжению тов. Сталина», чиновники, шаркнув ножкой, отстали. После его смерти я не стала ничего переделывать, просто подтвердила право владения. Вот документы. — Она протянула Нике обыкновенную канцелярскую папку с тесемками.
Бабуля устроилась так, что с маленького столика, который поставила возле себя, брала и передавала Нике письма, а теперь и папку.
— Я все оформила на тебя, мне помог нотариус. Потом прочтешь. Помнишь, я пару раз просила тебя подписать документы — это они и есть.
— А где ты на все это деньги взяла?
Бабуля отмахнулась:
— Скопила.
— Слушай, если у нас был дом, почему мы никогда там не жили, а даже дачу летом несколько раз снимали?
— Потому что там жили другие люди.
— Какие другие?
— Там жили Олег, мой брат, и Василий, твой дед! — задорно блеснув глазами, ответила бабуля.
— Ничего себе! Это как? — обалдела Ника.
— Однажды ночью, в августе сорок пятого, ко мне пришел Олег. Он рассказал, что история повторяется, как и с отцом, что очень многих его товарищей, которые были связными с агентурой или курьерами, стали арестовывать и что ему удалось фальсифицировать свою смерть. Теперь у него новые документы, но даже с очень надежными документами он не может уехать за границу. Мы решили, что он поселится в нашем доме. Соседи там все новые, его в лицо никто не знал. Придумали легенду, будто он родной брат моего мужа, фронтовик, контуженный, израненный, больной, дом его разбомблен и жить ему негде, что вся семья погибла и он остался один. Так он там и остался жить. Он постоянно куда-то ездил, часто на месяц-два, но всегда возвращался. Последние годы жизни если и уезжал, то редко и ненадолго.
— Он умер?
— Да, десять лет назад.
— А дедушка?
— В пятьдесят втором году я очень сильно заболела. Врачи так и не смогли поставить диагноз. Я не могла двигаться, меня не парализовало, просто не было сил ни руку, ни ногу поднять. С Васей мы все время поддерживали связь, переписывались через Сонечку и ее знакомую — целая история, как это было! Когда Вася узнал, что я при смерти, он сбежал и добрался до меня!
— Не может быть! Это просто невозможно! Тогда никто не убегал! — окончательно обалдевшая от обрушившегося потока невероятной информации, не поверила Вероника.
— Убегали! — радостно улыбаясь, став сразу молодой и задорной, утвердила бабуля. — Он у меня такой! Лихой, ничего не боится! Он пришел к Соне и заставил ее перевезти меня из больницы в дом. Они меня с Олегом и выходили, и на ноги поставили. И Вася остался там жить. Соседям объяснили, что это боевой товарищ Олега, приехал досматривать больного друга. Отлучки Олега объясняли долгим лежанием по больницам. — Бабуля засмеялась: — Вообще они сразу спелись! Как братья родные, хоть Олег и был старше моего Васечки. А мы с Васей прожили очень счастливо все эти годы, только он так мне и не разрешил рассказать Андрею про себя, все говорил: «Потом, я же беглый!»
— Подожди, подожди! Так это и есть та самая Ирина Львовна, к которой ты каждое лето ездила? — потрясенно спросила Ника.
— Да! — рассмеялась бабуля. — Кстати, Сонечка к нам туда частенько приезжала на выходные, — без зазрения совести сдала подругу бабуля.
Каждое лето, с первого июня по тридцатое августа, бабуля уезжала жить за город, к так называемой Ирине Львовне, к которой ни под каким видом никому из семьи не разрешалось приезжать. Объясняя сей запрет тем, что, дескать, хозяйка дама болезненная и нервная и посторонних, кроме бабули и Сонечки, не переносит. Связываться с бабулей можно было только посредством телеграммы, а раз в две недели она и сама звонила с ближайшей поселковой почты, узнать, как дела. А Сонечка действительно ездила частенько ее навещать. Ну и бабушки!
— Но почему вы не рассказали папе?
— Когда он был маленьким, мог где-то похвастаться отцом или случайно проговориться. Нельзя вешать на ребенка такую тайну. А когда закончил институт, его ждало блестящее будущее и карьера перспективная, он мог испортить себе анкету. Ты же помнишь своего папу, он бы сразу стал искать справедливости, добиваться оправдания отца. Василий категорически возражал.
— Ну а почему вы мне не рассказали раньше? Время сейчас другое, и я бы молчала, раз уж вы не хотели огласки?
— Пока ты была маленькой, по той же причине, а потом… — Она махнула рукой. — Ты, Никуша, сейчас к нему не езди. Поедешь после, ладно?
— А как же он? Я имею в виду, не приедет? — запинаясь и боясь произнести страшное слово, спросила она.
— Нет. Мы договорились, что нет. Потом на могилу придет.
О господи! На могилу!
Вероника тряхнула головой — нельзя! И не стала возражать, это было только их, личное дело.
— Ну надо же! — воскликнула она, стараясь изгнать тяжелые мысли. — У меня есть дедушка!
— Да, есть! Все, Никуша, я устала и главное рассказала, если какую мелочь забыла, потом расскажу. Давай отдыхать.
Она с трудом поднялась с кресла, распрямилась, даже в трудной болезни не утратив стати и величавости осанки.
— Да, и еще. Прости меня, девочка, за все: за то, что не рассказала твоему отцу, за то, что не рассказала тебе раньше, сохраняя последние годы жизни с Василием для себя, за то, что не стала жить с тобой и Соней, втроем нам было бы легче, чем тебе одной между двух домов разрываться, за то, что так и не примирилась со смертью Андрюши и Наденьки.
Ника вскочила и, обежав стол, крепко-крепко обняла бабулю, прижалась и, не разрешая себе плакать, сказала:
— Я тебя люблю! И не надо просить прощения, ты во всем права! И не прощайся со мной, подожди еще!
На следующий день после бабулиных поминок девятого дня она поехала знакомиться с дедушкой. В электричке всю дорогу представляла себе, какой он, что она ему скажет, и все старалась взять себя в руки, успокоить бегущее впереди сердце и вспоминала, вспоминала бабушкин рассказ о нем.
Дом ее поразил!
Она несколько раз сверилась с адресом, который выписала на бумажку, и никак не могла поверить.
Большой, добротный, каменный, выстроенный в стиле совсем не свойственном для тридцатых годов. Два этажа и третий, чердачный, под островерхой крышей, парадный вход, к которому тянулась дорожка от калитки, был сделан ажурным застекленным эркером, на который опирался широкий балкон второго этажа. Справа и слева от входа тянулась широкая, тоже застекленная веранда. Сзади и по бокам дома стояли высокие, величавые сосны и ели. А вот забор был современный, довольно высокий, через который трудно что-либо рассмотреть.
Ника вздохнула поглубже и решительно нажала кнопку звонка на кирпичном столбике калитки.
Звонка она не услышала, зато услышала, как залаяла собака в доме, низким, неторопливым, несуетным лаем. Входная дверь дома открылась, и оттуда выкатилось огромное лохматое чудовище и, продолжая утробно лаять, не торопясь, соблюдая величавость потрусило к калитке.
- Предыдущая
- 20/45
- Следующая
