Смерть в наследство - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 2
- Предыдущая
- 2/45
- Следующая
Он давно приучил себя думать на языке той страны, в которой работал. И сейчас, поймав себя на том, что мысленно переводит слова отца на немецкий, улыбнулся.
— Да, отец, — сказал тихо по-русски. — В интересах страны.
Он уже принял решение и придумал план, теперь надо обдумать все мелочи, все детали, но сначала… Он взял папку, вытащил из нее два документа, положив папку на место, еще раз перечитал текст.
— А это надо уничтожить, — уже на немецком сказал он. — В тех самых интересах отечества.
Он достал зажигалку, поджег листы и, глядя на разгорающийся огонь, поставил себе основную задачу:
— Значит, надо сохранить все это и при этом выжить самому!
Наши дни. Москва
Еще в лифте она достала из сумочки ключи от квартиры — так ей хотелось оказаться скорее дома.
Лифт, как и сам дом, был старый, добротный, обшитый внутри деревянными рейками с двумя дверцами, открывающимися внутрь, и одной наружной. Ехал он неторопливо, очень солидно, как и положено в таком возрасте. Первый раз за все время, которое она здесь прожила, а прожила она здесь всю свою тридцатилетнюю жизнь, Ника мысленно поторапливала: «Ну, давай же, побыстрее, ну пожалуйста!»
Правда, она не сильно настаивала — у лифта был свой, очень непростой характер, чем-то похожий на английского лорда, или пэра, или это одно и то же?
Нике ужасно хотелось в свою любимую квартиру. Она соскучилась по дому, тяжелой двери, которую надо обязательно потянуть на себя, чтобы открыть замок, по вздоху паркетных половиц в прихожей — они именно вздыхали, а не скрипели, по родному, знакомому с детства запаху их дома, их жизни, вернее, теперь только ее жизни.
Мягко, с достоинством лифт остановился на четвертом этаже.
«Овсянка, сэр!»
— Спасибо, — поблагодарила его Ника.
Она торопливо вставила ключ в замочную скважину, потянула на себя дверь, замок щелкнул. Переступив порог, она локтем нажала выключатель — его все нажимали локтем, входя в дом, всегда.
Прихожую приветливо и уютно залил желтый свет, радостно вздохнули половицы, приветствуя ее.
— Я тоже очень рада!
Ника вдохнула запах родного дома.
Застоявшийся воздух давно не проветриваемого помещения усиливал аромат дома, делая его слишком насыщенным, немного приглушая радостное настроение и нетерпеливое ожидание встречи.
— Сейчас все проветрим! — пообещала она квартире.
Бросив сумку с вещами на пол возле вешалки, скинув обувь, Нина прошла по всем трем комнатам, открывая окна.
— Хорошо, что цветов нет, а то завяли бы все.
Цветов, или «комнатных растений», как называла их в шутку мама, дома всегда было много. Разных — больших в огромных глиняных горшках, средних, маленьких, высоких и низеньких. Они стояли в каждой комнате, в кухне и даже в ванной на окне. Была в их доме такая экзотика — окно в ванной, и в прихожей стоял какой-то лохматый куст. Сонечка объясняла им всем, что это очень редкий экземпляр, он любит темноту, и все время повторяла его название, которое так никто и не запомнил.
— Сонечка! — смеялась мама. — Ну какое растение может любить темноту?
— Это, — отвечала Соня.
И как ни странно, куст жил себе поживал, желтеть и чахнуть не собирался, и по всему было видно, что он вполне доволен жизнью, как, впрочем, и вся остальная растительность.
После Сониной смерти все цветы стали болеть, сохнуть и умирать. Чего только Ника не делала — и поливала разными прикормками, и, достав с самой верхней книжной полки старинную Сонечкину книгу по уходу за цветами, лечила их по написанным там правилам, она даже разговаривала с ними, бесполезно — цветы без Сони не жили.
Ника рассказала бабуле, и та договорилась с приятельницей, что она, то бишь приятельница, заберет все цветы на дачу, где постоянно жила последние годы. В один «прекрасный» день внук этой самой дамы приехал на грузовой машине и вывез всю их растительность.
Судьбой этих цветов-предателей Ника не интересовалась — все, вывезли и вывезли! Странно, никого из своих родных она не обвиняла в уходе, не считала, что ее предали, бросили одну на этом свете, а вот цветы обвиняла.
— Ладно, все, проехали!
Она часто разговаривала сама с собой, так было лучше, гораздо лучше, чем все время слушать тишину дома.
Ника прошла в ванную, пустила воду, добавила ароматной пены с запахом лаванды, сняла с себя всю одежду и, затолкав ее в стиральную машину, протянула руку к халату, висевшему на дверце, но передумала:
— Нет, я, наверное, больницей провоняла, сначала вымоюсь.
Так, голой, и прошла в кухню, набрала воды в чайник, включив конфорку, поставила на плиту, на медленный огонь, смотрела не видя, вспоминала.
Сонечка категорически не признавала электрические чайники.
— В нем вода получается невкусной, быстрой, — поясняла она. — Вода должна закипать медленно, на маленьком огне, тогда и чай будет хороший.
Ника не спорила, они с Сонечкой никогда не спорили, поводов не было. Они вообще жили очень дружно: душа в душу, как говорила Сонечка.
— Да, что такое?! Что это тебя сегодня понесло в воспоминания? — громко возмутилась Ника, стряхивая с себя, изгоняя тоску задумчивую.
«Просто я давно не была дома, вот и вздыхаю вместе с квартирой, она тоже соскучилась. Ладно, надо принять ванну, убрать весь дом — и все наладится!»
Вода в ванной шумела, чайник мирно посапывал, готовясь закипеть, Ника протянула руку к полке за кружкой и удивилась — кружки стояли не так, как обычно.
— Странно, Милка, что ли, их переставила?
Нет, конечно, никто в их семье не был педантом и чистюлей до занудства, но были некоторые вещи, правила, когда-то и кем-то заведенные, которые всегда соблюдались, например, как чашки на полке, почему-то всегда стоящие ручками в одном направлении — к окну. Просто все так к этому привыкли, что по-другому и не ставили.
— Странно! — повторила она.
Чайник закипел, Ника заварила чай, достала из шкафчика варенье, выключила воду в ванной и, с удовольствием выпив чаю с вареньем, отправилась «заплывать», как она называла прием ванны.
Належавшись до одури в горячей пенной ванне, с радостью облачившись в чистый банный халат, она двинулась обходить свои «хоромы».
Чем больше Ника ходила по квартире, тем больше в ней нарастали непонятное беспокойство и тревога.
— Что за черт? — спросила она «хоромы».
Ее не отпускало ощущение, что здесь были чужие люди, кто-то посторонний, как бывает, когда входишь в любимый дом и с порога чувствуешь, что был кто-то чужой, какие-то гости, они давно ушли, не оставив даже запаха и следов, — но ты все равно точно чувствуешь, что кто-то был.
Затянув пояс халата потуже, она двинулась на второй круг обхода, более внимательно присматриваясь к мелочам.
Расшитые диванные подушечки лежали не так, ваза, всегда стоявшая на подоконнике, сейчас оказалась на столе, Сонино любимое кресло было передвинуто. Ника обнаружила кучу мелочей, которые были передвинуты, перевернуты или переложены, например фотоальбомы. Тяжелые, старые, еще довоенные, в настоящем кожаном переплете, они всегда лежали в определенном порядке, который сейчас был нарушен.
— Милка, что ли, порядки наводила? — Она специально громко задала себе этот вопрос, чтобы успокоиться.
Ника чувствовала, что не Милка, а кто-то совсем чужой, враждебный, не из ее жизни, был здесь и все осматривал.
«Да зачем?! Кому это нужно!»
Ника торопливо проверила Сонечкины драгоценности — шкатулку с несколькими золотыми кольцами, цепочками, серьгами, какими-то безделушками — все на месте.
— Кому это нужно?! — теперь уже вслух спросила Ника. — Все здесь обыскивать, что искать-то? И ничего же не взяли — вон и телевизор на месте, и видик, и Сонина шкатулка! Может, все-таки Милка? — уговаривала она себя.
Милка была ее подругой, единственной и не такой уж задушевной, но все-таки подругой. Самой близкой была Сонечка и еще бабуля, собственно, Соня тоже была ее бабушкой, маминой мамой, но в семье ее всегда называли по имени, и никакого другого обращения к ней как-то не приживалось.
- Предыдущая
- 2/45
- Следующая
