Парижский паркур - Кузнецова Юлия - Страница 2
- Предыдущая
- 2/33
- Следующая
– А, – вспомнила я, – да. Я не хочу рисовать. Абсолютно. Пропало желание.
– Кантбишно! – выпалила она, отпуская мой рукав.
– Серьезно... Уже несколько дней не могу заставить себя взять карандаш.
– И что, ты не брала свои блокноты с собой?!
– Зачем?
– Ну... не знаю. Я не представляю тебя без карандаша в кармашке джинсов.
– Если честно, я сунула альбом в чемодан. Но пока мне не хочется его даже доставать. Буду ходить по музеям. Мамочка уже неделю забрасывает меня названиями мест, которые мы должны посетить.
– Ну... не знаю насчет музеев, а я лечу в Париж, чтобы есть.
– Что ты там планируешь есть? Обезжиренный творог?
– Велл... Круассаны... багеты... бриоши... Крабов, однозначно!
– Погоди-ка, – я уставилась на Нику так, словно видела ее в первый раз в жизни, – погоди, хани... они... все-таки... предложили тебе роль?! Да?! О боже! Почему же ты сразу не сказала?
– Я поддерживала тебя, – скромно потупившись, сказала Ника, – у тебя душевная драма.
– Да перестань! Моя лучшая подруга скоро получит «Оскар»!
– «Эмми», Гайка. Сериальным актерам дают «Эмми».
– А что за сериал?
– Про толстую-толстую девочку. Которая похудела к концу сериала. И в нее влюбился наконец главный герой.
– Слушай... Не пойми меня неправильно, я двумя руками за тебя, но все-таки зачем им заставлять толстеть худую девушку? Почему они просто полную на роль не позовут?
– Во-первых, они же не знают, как эта полная девушка будет выглядеть к концу сериала, если похудеет. Сама понимаешь, можно похудеть и понекрасиветь...
– Подурнеть, – поправила я ее.
Ника только вернулась из Америки, и все время приходилось ее поправлять, чтобы она говорила на правильном русском языке. Иногда, правда, мне казалось, что она даже и не пытается запомнить, как надо говорить правильно, потому что так она внимание привлекает, а внимание Ника любит.
– Надо же, – фыркнула я, – ты всю жизнь худеешь, а тут тебе придется...
– Потолстеть, да.
– И как ты на это решилась...
– Ну знаешь... В процессе потолстения есть и свои плюсы, – улыбнулась Ника, с удовольствием выпивая со дна стаканчика остатки карамельного сиропа.
– А вы уже заключили контракт?
– Нет... Все организует маленький продюсерский центр в Нью-Йорке. Мне недавно пришло от них письмо. Сказали, что на кастинге я была лучшей. Поэтому если я потолстею...
– То с тобой потолстею и я! – улыбнулась я.
– Это вряд ли. Ты же йогой занималась со своим Зетом.
– Я ее брошу, – снова помрачнела я, – как он меня.
– Ты же сказала, он тебя не бросал!
– Я не признавалась, что он меня бросил, – сдалась я, – но ведь и ежу понятно, что это так.
– Упс, – проговорила Ника, указывая на мою маму, которая подскочила с места и бросилась к нам.
Никина мама побежала к папам, и те тоже вскочили.
– Кажется, кто-то услышал, что тебя бросил парень, – прошептала Ника.
– И что, из-за меня тарарам? – недоуменно проговорила я, но мама, поправляя съехавшие на нос очки, уже прокричала:
– Скорее! Объявили посадку на рейс!
Я наклонилась, чтобы поднять варежки, выпавшие из ее кармана, и придержала маму за руку, чтобы бедняга тоже не споткнулась о Никин чемодан, напоминавший громилу из команды по регби, которого взяли и раскрасили в цветочек.
Ника подняла его вертикально, выдвинула ручку и покатила к стойке для регистрации, где уже ждали папы.
– Мамуля, не волнуйся, – попросила я, – посадку только что объявили. Успеем.
– Но Елены Алексеевны все нет!
– Сейчас приедет, может, проспала. Она не звонила?
– Нет. Мы звонили, но она недоступна.
– Ну, может, батарейка села. Не переживай, мамуль, все будет хорошо!
– Я не могу не волноваться, – призналась мама, и я заметила, что ее глаза как-то подозрительно заблестели, – ты же в первый раз без нас летишь!
Если честно, меня ее слова слегка удивили. Я думала, что ей нет ни до чего дела, кроме умных книжек, а оказывается...
– Папа тоже переживает, – прошептала мама, подводя меня к стойке, где папы уже стояли в очереди, с нашими билетами и паспортами в руках.
Никин папа прижимал к уху трубку и хмурился. Наверное, пытался дозвониться Елене Алексеевне.
«Ничего себе новости, – подумала я, – а я решила, что папа меня с радостью сбагривает на каникулы, чтобы не заморачиваться с моими развлечениями. Нет, все-таки родители – совершенно непостижимые люди».
Я хотела поделиться этим соображением с Никой, но вдруг ее мама кивнула моей, пропустила ее вперед, а сама зачем-то взяла меня под руку.
– Зайка, у меня к тебе одна просьба...
Выражение лица у нее опять стало скорбным, словно парикмахер ей сделал не укладку, а панковский ирокез.
– Зайка, если помнишь, осенью Ника страдала от анорексии.
– Такое сложно забыть, – пробормотала я и нечаянно наехала ей на белоснежный сапог колесиком чемодана, – ой, извините.
На секунду ее лицо сделалось куда более скорбным. Она оценила урон сапогу и, вздохнув, продолжила:
– Я хотела бы, чтобы в Париже ты следила за Никой. Следила, чтобы она получала от жизни удовольствие, понимаешь? Поддерживай любые ее желания, хорошо? Особенно...
Она понизила голос до шепота:
– Особенно ее желания поесть, хорошо, Зайка?
Я хотела сказать, что я Гайка, а не Зайка, но Никина мама тоже не любит запоминать, как говорить правильно, и я просто кивнула. Про себя же подумала, что у Ники явно нет проблем с желанием поесть. Двойной карамельный сироп – это вам не шуточки.
Никина мама наконец оставила меня в покое, и я собиралась подойти к родителям, как увидела парня, который завязывал шнурки. Невысокого такого. Даже ниже меня, насколько я могла судить по его согнутой фигуре.
И тут меня захлестнуло странное желание. Я бросила взгляд на родителей. Все четверо что-то бурно обсуждали у стойки регистрации. Наверное, переживали, что Елена Алексеевна опаздывает.
Я поставила чемоданчик. Глубоко вздохнула. Разбежалась. Внутри у меня все в пружину сжалось от волнения. Я подскочила к парню и занесла ногу, чтобы через него перепрыгнуть. Мне страшно хотелось повторить трюк, который сделал парень в растянутых штанах.
Однако у этого реакция оказалась быстрее. Он вскочил и неожиданно толкнул меня в плечо.
– Ты чего? – набросился он на меня, – с ума сошла? Что себе позволяешь?
– Ничего, – промямлила я, – простите, я... я...
Так ничего не сообразив ответить (а что тут можно выдумать?!), я ретировалась. Подхватила свой чемоданчик и подбежала к родителям, пытаясь понять: чего вдруг меня понесло через людей-то прыгать? Хорошо, папа не видел! Иначе в жизни бы не отпустил ни в какой Париж.
– Дозвонился! – громко сказал Никин отец, прижимая трубку к уху. – Что?! Когда? И... почему вы раньше мне не позвонили?!
Все уставились на него. А он отнял трубку от уха и сказал:
– Так, все. Никуда не едете.
– Почему?! – завопила Ника.
– У Елены Алексеевны вчера ночью воспалился аппендицит. Она в больнице. Только что пришла в себя после наркоза.
Повисла пауза.
– Нет! – закричали мы с Никой хором.
Переглянулись и начали хором уговаривать родителей отпустить нас одних. Никины сдались довольно быстро. А мой папа все сопротивлялся. Мало ли, что случится! А если на нас нападут? Если похитят? Как вообще мы доберемся до мадам?
– На такси, – пожал плечами Никин папа.
– Ни за что! – сердито сказал мой папа. – А если их увезут неизвесто куда?
– Тогда на поезде, – подала голос моя мама, поправив очки. – Мы ездили на конференцию по вопросам французской литературы и прекрасно добрались до места на поезде.
Папа хмуро посмотрел на нее. Мол, и ты, Брут?
– Папочка, – проникновенно сказала я, – у меня есть мобильник. Звони хоть пять раз в день. Проверяй, как мои дела. И не беспокойся, все будет хорошо! Обещаю!
Папа вздохнул и притянул меня к себе.
– Ладно, – сказал он, – но если что – сразу обращайся к полицейскому!
- Предыдущая
- 2/33
- Следующая
