Рассказы опустевшей хижины - Куоннезина Вэши - Страница 11

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая

Слишком долго мы прожили.

Слишком долго.

Прошлое ушло и лежит у наших ног,

как старая ненужная одежда.

Пусть оно и лежит там.

Если мы попробуем его поднять,

оно распадется на куски,

и мы потеряем его навеки.

Из тех, кто знал это великое прошлое,

остались только мы с тобой.

Только ты и я храним его в своей памяти.

Уже недолго осталось нам нести это бремя воспоминаний,

такая большая тяжесть легла только на нас двоих.

Наш народ погиб, а бледнолицые захватили все.

Теперь наша работа пришла к концу. Моя и твоя.

Не успеет зима запорошить твои ветви снегом

и злые птицы-метели с воем пронестись

на Белых крыльях по лесу,

я встречу ту, кто была матерью моих сыновей.

Я увижу моего Брата Медведя —

его дух сражался рядом со мной

здесь, на этом месте.

Скоро и ты придешь вслед за нами.

Индейцев уже нет, и тебя скоро не будет.

Мудрые люди далекого прошлого,

которые знали тебя еще молодой, сказали это.

Все должно произойти, как они говорили, —

предсказание должно сбыться.

И когда ты придешь к нам — в Великое Неизвестное, —

мы еще раз посидим в тени твоих ветвей

и, отдыхая, поговорим о прошлом.

И огромный Медведь — мой Брат — будет с нами,

и он все услышит.

Все это долгое время мы были друзьями — ты, и я, и он.

Великий дух добрый, и он не разлучит нас.

Ни один человек, как бы умен он ни был,

не смеет сказать, что только он один будет жить

в царстве будущего.

А до той поры храни свою силу,

о мой друг долгих, долгих лет.

О Сосна, о великий Медведь — мои заступники,

услышьте меня…

И индеец замолк. Он пошарил в своем кармане и вынул оттуда щепотку табаку и очень осторожно вложил в череп медведя. Это было жертвоприношение. Потом старый вождь сел и прислонился к сосне — она поддерживала его, но не могла вдохнуть в него жизнь. Он сидел совсем тихо, не сводя глаз с Великой Равнины, и прислушивался к голосу дерева, который раздавался с высоты, когда ветер играл среди ветвей. Это был тихий протяжный напев чарующей красоты.

И вот, когда старый индеец сидел так тихо и спокойно, прерия словно заволоклась дымкой, пока совсем не исчезла с глаз. И голос сосны умолк…

Жизнь покинула старого-старого индейца…

Двести лет назад на этом самом месте она ушла от медведя-гризли.

И сосна знала, что самый последний из ее друзей умер и что теперь настал ее черед. Так было суждено. Все, кто любил ее, должны были умереть, пока она жива.

В ту ночь нагрянула с гор гроза. Одинокая сосна, терзаемая бурей, стонала и раскачивалась из стороны в сторону. На ослепительном, освещенном вспышками молний небе отчетливо выделялся ее темный силуэт, и казалось, что она мучительно корчилась в предсмертной агонии.

На следующий день несколько всадников, проезжая мимо, увидели безжизненное тело индейца. Они зарыли его в неглубокой могиле у самой дороги. Один из них с чувством озорства сорвал привязанный к ветке череп медведя и бросил его в ручей, где плавали банки из-под томатов и другие отбросы.

Прошло немного времени, и было решено проложить здесь широкую проезжую дорогу. Приехали инженеры — энергичные деловые люди, хорошо овладевшие своей профессией. Они видели красоту в прямых линиях и жестких очертаниях и не без удовольствия наблюдали, как разрушались первобытные силы, которые свободно действовали в природе еще за полмиллиона лет до появления человека. Их увлекала задача преобразовать природу и приспособить ее к себе. Сосна — старый часовой на перевале Скалистых гор — мешала их работе, и они решили ее срубить.

И дерево, которое прожило такую долгую жизнь, терпеливо ждало своей гибели. Раздался первый удар топора. Сосна продолжала стоять во всем своем величии и благородстве до самого последнего удара — и тогда пошатнулась… и начала свой последний путь к земле. Со стоном и рыдающим скрипом — так разрывались все ее волокна — могучая сосна, склонив вершину, стремительно падала на поляну, где зрели ягоды и цвели дикие цветы. Она распростерлась на перевале.

Предсказание мудрых людей племени черноногих сбылось: сосна погибла после того, как погиб их народ.

Горы наблюдали все это с каменным спокойствием. Они знали, что деревья умирают и люди тоже, но что сами они будут жить вечно.

В тот момент, когда раздался последний удар топора и жизнь навсегда покинула дерево, на горном перевале, по преданию, появилась фигура обнаженного индейца с развевающимися орлиными перьями на голове и за спиной. Он появился на одно лишь мгновение и тотчас исчез.

А рядом с ним был огромный медведь-гризли.

Автомобиль — великолепное творение современной техники с полным комплектом более или менее нужных приспособлений, спроектированных с хитроумной выдумкой и расчетом, чтобы все изобретенное ранее померкло бы перед ним, — мчался по новой дороге, проложенной через горы. В машине сидели два пассажира. У водителя были красивые тонкие руки и спокойный, вдумчивый взгляд человека, который привык наблюдать. Спутник его казался человеком грузным, с большими мешками под глазами, отвисшей челюстью и толстыми губами; пальцы его были унизаны перстнями, в углу рта торчала сигара.

Автомобиль поднялся на перевал Скалистых гор; оттуда, если оглянуться назад, открывался чудесный вид на возделанные поля прерии, расстилавшиеся внизу. Молодой человек остановил машину и с нескрываемым восторгом воскликнул:

— Черт побери! Взгляните-ка на эти горы! Это же великолепно, не правда ли?

Спутник, окинув взглядом уходящие в поднебесье горы, сказал:

— Не могу использовать их в своем предприятии. — И, пожевывая сигару, добавил: — По-моему, это убогая природа.

У самой дороги возвышался огромный пень недавно срубленной сосны. Толстяк вынул изо рта сигару и сплюнул лихо, нацелившись в пень.

Потом автомобиль продолжал свой путь.

Рыжеватая белка промчалась через дорогу с сосновой шишкой в зубах, бросила ее где-то на горной поляне и сейчас же забыла о ней.

Я перебирался через черные болота Абитиби, бродил по обманчивым заболоченным ее местам: голодал в суровой пустыне неисследованного Севера; прорубал себе тропу сквозь непроходимые кедровые заросли в далекой Темискауате; и как-то раз я провел лето на вершине горы Всадник, в прекрасном ее оазисе, она красовалась своими тополевыми лесами, усыпанными мириадами цветов склонами и казалась изумрудным островом на фоне знойной, засеянной пшеницей Манитобы. А теперь я живу среди озер и бескрайних хвойных лесов Северного Сэскачевана.

Каждое из этих мест привлекает и манит к себе, словно волшебной силой, как, впрочем, и любой уголок неисхоженной и ненаселенной земли. Но где бы я ни был, мне везде недостает сурового романтического великолепия Северного Онтарио, с его дерзким нагромождением гор, бесчисленными глубокими озерами и быстрыми реками. И хотя я получаю большое удовлетворение от моей теперешней работы, которая накладывает на меня все больше и больше ответственности и обязательств, хотя круг моих интересов становится все шире и шире, — несмотря на все это, томительные воспоминания о прошлом не покидают меня. Это воспоминания о давно минувших беззаботных днях молодости, когда я бродил легко и свободно по диким гористым местам Онтарио, не обременяя себя ношей, — все мои вещи помещались в моем любимом быстроходном каноэ, а в зимнюю пору в тесной хижине, наскоро выстроенной на берегу замерзшего или же готового замерзнуть озера.

В то время я не написал ни одной строки и не думал, что буду писать. Но даже тогда, в те далекие дни, я понимал, что Дикая Природа изменится, исчезнет, что это ее последнее сопротивление и мы — последние в своем роде. Часто, когда я оставался один, мне хотелось запечатлеть ее совсем такой, какой она была, пока это еще не поздно.

Однажды, когда я сидел на вершине высокого холма, недалеко от волока Вэшегаминг, и любовался бирюзовым озером, инкрустированным, словно драгоценный камень, в темную зелень леса, это желание овладело мной с непреодолимой силой. Вдали ревел и пенился огромный водопад, ниспадая каскадами с западного склона гор, где гигантские сосны, ветераны последней армии Дикой Природы, выстроились стройными рядами. Кругом была тишина, невозмутимая тишина; все было покрыто дымкой мерцающего тумана. Казалось, какой-то волшебник убаюкивает эту мирную природу, и она погружается в сон. Очертания волнообразных далеких холмов становились мягче, чудилось, что они покрыты темно-зеленым ковром, и кое-где на нем, словно выплеснутая ртуть, блестели озера.

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая