Я пережила Освенцим - Живульская Кристина "Соня Ландау" - Страница 30
- Предыдущая
- 30/60
- Следующая
Ирка вбежала, запыхавшись.
— Что он говорил, за что его бил?
— Орет только: «Проклятый еврей…», а избил потому, что тот стоял на его пути у входа в зауну.
— Вот скотина! — не сдержалась Неля.
Я посмотрела в окно. К зауне быстро шел Вацек с санитарным чемоданчиком.
Он оглянулся, нет ли кого поблизости, и юркнул в дверь зауны.
— Этот Вацек придумал себе заботу: как только кого-нибудь изобьют, он уже тут как тут с бинтами, чтобы сделать перевязку.
— Чудесный парень! — растроганно сказала Неля. — Я хочу, чтобы мой сын был похож на него…
Раздался удар гонга на обед. Мы побежали в барак к Зосе. Она уже ждала нас с дымящимся горшком супа.
— У меня что-то есть для тебя, Кристя. Угадай что?
— Клецки?
— Нет, совсем другое…
— Письмо?
— Письмо — и от мужчины… Понимаешь, тут был какой-то столяр из мужского.
— Он вошел в барак?
— Вошел. Не бойся, торваха стояла… Он спросил твой номер. А впрочем, что тут говорить, вот письмо.
Она подала мне записку. Страничка из тетрадки, сложенная вчетверо и перевязанная ниткой.
— Как он пронес это?
— В сапоге, сказал, что это самый надежный тайник.
Я развернула записку.
«Кристя! Не сердитесь на меня, я не подвергаю вас опасности этим письмом. Я так обрадовался, когда мне сказали, что вы выздоровели. Может, это помогло мое лекарство? Знаю, что вы уже получаете посылки, но, если вам что-нибудь понадобится, рассчитывайте на меня. Никогда не забуду той удивительной встречи в ивняке. Отросли ли хоть немного волосы? Прошу вас, ответьте через того же товарища, он будет к вам приходить, у него работа на несколько недель. Завидую ему. Анджей».
— У Кристи роман, — взвизгнула Бася с восторгом.
— Вы думаете, надо ему ответить?
— Конечно! — закричали обе. — Ну, а риск, это пустяки, говорю тебе… стоит.
— Каждая бы хотела быть на твоем месте, — обрушилась на меня Зося. — Ну ладно. Ты должна, Кристя, читать нам письма, мы будем принимать участие в этом романе, раз у нас нет своего…
Я написала Анджею, что очень тронута, так радостно знать, что кто-то заботится о тебе.
Я отдала письмо Зосе.
— Это очень смешно, ведь я о нем ничего не знаю…
— А что ты должна знать? — рассердилась Бася. — Мало тебе знать, что он уже несколько лет сидит и что порядочно настрадался. Этого вполне достаточно. Завтра его могут выслать, могут посадить в бункер, мало ли что еще… А ты раздумываешь — «удобно» ли это, она, видите ли, его не знает… Может, ты хочешь, чтоб Бедарф представил тебе его официально?
К нам бежала запыхавшаяся Неля.
— Кристя, Бася, вы что, не слышали гонга? Капо вне себя, говорит, что больше не позволит вам здесь есть.
Неля тяжело дышала и торопила нас.
— Кажется, новый транспорт, только неизвестно, прямо «в газ» или надо будет на них заводить карточки.
— Кого привезли, откуда?
— Евреек из Майданека.
Мы вбежали в канцелярию, торопливо занимая свои места. Капо, на счастье, не было. Вернулась Таня — ее посылали в политический отдел — и сообщила:
— Триста молодых здоровых девушек из Майданека. Они работали в тамошней «Канаде». Валя из политического говорила, что подслушала разговор Хустека — их отправят «в газ».
— Как же это, ведь их не повезли прямо в крематорий?
— По их делу не было никакого решения. Начальство: еще не инструктировано, что с ними делать. Эти девушки знают многое. Они работали в крематориях, теперь могут взбунтоваться… Вот этого и боятся…
Спустя час мы с Таней вышли из канцелярии, прошмыгнули мимо бараков и подошли к баракам «Канады». Здесь стояла толпа женщин в разноцветных платьях. Здоровые, цветущие, — все как на подбор. Одна из них, стройная блондинка с огромными голубыми глазами, спросила нас:
— Вы здесь работаете? В какой команде?
— Эффектенкамер…
— Значит, вы будете нас переписывать… если нас направят в лагерь.
— Вас, конечно, отправят в лагерь, куда же еще?
— Ну, нас утешать не надо, мы на всем этом собаку съели.
— О чем ты говоришь?
— О крематориях… Слишком много смертей мы видели… поэтому они спешат избавиться от нас… Прошу тебя, — она взглянула на меня своим глубоким взглядом, — скажи, что ты знаешь о нашем транспорте… Бессмысленно щадить нас, ты должна сказать, это твой долг. Представь себя на нашем месте. Хотела бы ты, чтобы тебе лгали? Мы не боимся правды, даже самой худшей… Говори, прошу тебя! — она схватила меня за руку.
— Поверь мне, — убеждала я ее, — мне ничего неизвестно. Но еще никогда так не было, чтобы прибывший транспорт прошел зауну, а потом его бы отправили в печь. Селекция вам не угрожает, вы все так хорошо выглядите.
— Ну, а зачем нас оттуда вывезли?
— Не знаю, может быть, попросту эвакуируют Майданен.
— Вчера после сообщения о приближении фронта нас вызвали на общий апель. Всех евреев без исключения — тысяч пятнадцать. И всех расстреляли из автоматов. Всех, кроме нас. Мы присутствовали при этой казни; при казни наших близких, при казни тех, кому удалось Пережить несколько лет этого ада! А затем нам было приказано снять с трупов окровавленную одежду, рассортировать ее и связать в узлы. Для этого нас и оставили. Теперь покончат с нами — и не останется ни одного свидетеля этого преступления, а это только им и нужно.
— Вы молодые, здоровые, если бы они хотели вас убрать, сделали бы это сразу. В нашем лагере тоже много свидетелей их преступлений, а вы можете им еще понадобиться. Как надолго, этого, конечно, никто не знает. Все мы живем, не зная, что нас ждет. Но вот пока что живем. Ведь зачем-то держат нас за проволокой, прикончить, если захотят… успеют всегда…
— Знаешь, меня сейчас больше всего мучит мысль, что я могла бежать и не воспользовалась этим, — сказала она медленно и печально.
— Ты могла бежать и не сделала этого?
— Нас везли в товарных вагонах. У всех было золото. Мы запаслись им в «Канаде», предвидя, возможность побега. Я начала кокетничать с часовым, чтобы «заговорить» его. Мои подруги тем временем прыгали с поезда… Я должна была выпрыгнуть последней и не успела. Пока я собиралась с духом, мы въехали на территорию лагеря… Ну, а тут уж усиленный караул.
— А удалось тем, твоим подругам?
— Не знаю. Я слышала несколько выстрелов, но нам было уже все равно. Мы понимали, что едем на верную смерть… Слушай, поклянись мне, если что-нибудь тебе станет известно о нас, дашь мне заранее знать, перед смертью я должна кого-нибудь из них… — она сжала кулаки.
— Обещаю…
Мы вернулись к бараку. Мне влетело от капо за то, что целый день не работаю и во все вмешиваюсь.
Несколько часов спустя девушки из Майданека, вымытые и остриженные, шли в лагерь. Они избежали смерти. Я облегченно вздохнула. Таня склонилась надо мной.
— Будут жить!
На другое утро лойферка нашего коменданта пошла в лагерь за списками умерших и освобожденных, если такие окажутся. Она принесла нам также почту из дому. Я получила письмо. Писала мама, приписывали друзья. Спрашивали, почему нет известий о Зосе. Никто и не догадывался, что ее давно нет в живых. Писали, что тоскуют, что мысленно со мной, что не теряют надежды. И о том, что уже недолго… Я перечитывала письмо много раз. В течение этих минут я жила иллюзией, что я снова дома, среди своих. Вдруг до моего слуха дошли слова лойферки:
— Девушек из Майданека сожгли этой ночью.
— Не может этого быть! — воскликнула я. — Ты ошибаешься!
— К сожалению, нет, не ошибаюсь. Ночью к их бараку подъехали две машины, их погрузили. Под дулами автоматов. Говорят, они не дались так просто, сопротивлялись. Один из эсэсовцев получил колодкой по голове, ходит сегодня с перевязанным глазом.
Передо мной стоял образ девушки, которую я обещала предупредить. «Я могла убежать, не успела», — говорила она.
Со всех сторон, раздавались голоса возмущения.
— Обманом их прикончили, палачи, сперва впустили в лагерь, чтобы усыпить бдительность, а потом ночью…
- Предыдущая
- 30/60
- Следующая
