Городская фэнтези — 2008 - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 95

Парой лет позже мистер Руфус Хаксли, известный поставщик зверей в зоосады и цирки всего мира, привёз в Англию маленького ушастого львёнка. Всем потомкам этого малыша предстояло странствовать по Европе в ярких фургонах бродячих цирков, но об этом ещё никто даже не догадывался…

…Гийом вздохнул и попытался встать. Задние лапы почему-то не хотели держать его, и тогда он пополз, загребая под себя ковёр передними.

— Что ты? — вскинулся Брезе. — Тебе плохо?

Лев подполз к Бернару, устало опустил тяжёлую голову у его ног и едва слышно мяукнул. Потом его сердце ударило в последний раз, и Гийом навсегда вернулся в залитую белым солнцем саванну.

Санкт-Петербург, 14–15 июля 2006 г.

Квинт считал свою жизнь апологией серости. На протяжении многих лет в ней не обнаруживалось ничего, заслуживающего внимания — ни чужого, ни его собственного. Он коптил небо строго в отведённых для этого судьбой местах: по будням — на маленьком заводике, где работал технологом (по девять часов в день его слух бесплатно услаждала злобная и подлинная индустриальная музыка в исполнении металлорежущих станков и зудящее пение стружки), по выходным и по ночам — в квартире многоэтажки, торчавшей на окраине города, с видом на грандиозную мусоросжигательную печь, которая навевала бесформенные мысли о концлагере и вполне реальный дым. В этом дыме, уплывающем в никуда, угадывалась не только его сгоревшая молодость; он мог бы показать желающим ещё по крайней мере тысяч двадцать таких же счастливчиков. Но кого интересовала эта безликая толпа?

В иные дни он, случалось, коротал вечера в бильярдной под перестук шаров и тихий интеллигентный мат, и совсем уж редко его заносило в местный театр, где Квинт никак не мог решить, что хуже — неизбежное клеймо провинциализма или снобизм заезжих столичных штучек.

При этом он вполне осознавал, что жизнь бывает и хуже. Намного хуже. С возрастом он научился ценить то, что имел. Обывательский комфорт — совсем не плохая штука, особенно когда возвращаешься из холодной сырой темноты.

Друзей-приятелей у него не было. Постоянной подружки — тоже. При зарождении каждого нового романа он почему-то заранее знал, что это ненадолго. Убийственное начало для прочных отношений, не правда ли? Книги заменяли Квинту почти все. И почти всех. С ними ему было как-то спокойнее, чем с людьми — с живыми людьми, конечно. Квинт частенько жалел о том, что некоторых типов нельзя свести к набору букв, спрятав их между страницами. В конце концов, плохую книгу всегда можно было отложить или выбросить в мусорное ведро. Затем она превращалась в дым, который плыл над западной окраиной и временами застилал даль.

Хорошие книги, хорошая музыка вызывали у Квинта двойственное чувство. С одной стороны, в них была тайна и запредельность, в которые ему не дано было проникнуть, с другой, он испытывал горечь и сожаление — нечто похожее на детскую обиду, когда понимаешь, что всего лишь ещё раз побывал в Диснейленде для взрослых, позволил воображению вдоволь поиздеваться над собой, застрявшим в тупом углу реальности.

И всё-таки Квинт не мог и двух дней прожить без очередной дозы интеллектуального наркотика. Компьютеры, интернет, аудиокниги и прочие современные игрушки его не увлекали. Он признавал лишь добрые старые прошитые томики, в которых находил подтверждение тому, что по большому счёту ничего не меняется, а значит, черпал утешение, разделяемое всеми, не оставляющими следа.

На тряпки и еду он тратил мало, поэтому у него всегда водилась лишняя сотня в кармане. Вместо того чтобы пропивать излишки образования, как это делали многие из его ровесников — и может быть, поступали мудро (разве Хайям не твердил о том же?) — Квинт предпочитал покупать книги. Страсть, ошибки, устремления и, самое главное, понимание в одном флаконе. Если вдуматься, перечисленное обходилось ему совсем дёшево. Только иногда он спрашивал себя, глядя вслед уходящему поезду: где же его собственная жизнь?

В книжном магазинчике с незамысловатым названием «ВООКашка» была продавщица по имени Маргарита, с которой у Квинта установились приятельские отношения, основанные исключительно на схожих литературных пристрастиях. Марго много курила, поглощала кофе в непостижимых количествах и была поведена на теме смерти. Какой-то злой шутник из заезжего балагана однажды сказал ей, что она умрёт молодой. Предсказание стало чем-то вроде раковой опухоли. Возможно, оно не убивало её медленно (или быстро — как посмотреть), но во всяком случае сильно затемняло горизонт. Порой Квинту начинало казаться, что в голове у Маргариты тикает часовой механизм и вот-вот эту тощую девицу с преждевременно посеревшим лицом размажет взрывом по стенам, стеллажам и книгам. Впрочем, впечатление бывало секундным, а до и после они могли мило и откровенно беседовать о чём угодно. В том числе и об адских машинках в мозгах некоторых людей. И о смерти, конечно, тоже.

Эти беседы нередко затягивались на несколько часов. Квинт имел обыкновение заходить в «ВООКашку» вечером, незадолго до закрытия. У него оставалось время ознакомиться с книжными новинками, а потом Марго запирала дверь, и они устраивались в маленьком уютном кабинете в задней части магазина, где к их услугам была пара уютных кресел, а самое главное — огромное количество объектов общего интереса, стоило лишь сделать несколько шагов и протянуть руку.

Пару раз они засиживались далеко за полночь, а однажды даже провели подобным образом Новогоднюю ночь. Когда Квинт возвращался домой, он чувствовал все тот же холод самоотчуждения. Оба были одиноки, но это их не сблизило по-настоящему. Квинта она не возбуждала. Возможно, что-то отталкивало его на подсознательном уровне. Они обсудили и это — запретных тем у них не было. Квинт понимал, что, вероятно, и сам отмечен таким же невидимым клеймом. Другие люди садились с ним рядом лишь тогда, когда не оставалось других вариантов, да и он с трудом выдерживал компанию подавляющего большинства себе подобных. Зато калеки, собаки и кошки ничего не имели против него. Маргарита, кстати, держала дома тритона.

В общем, их не тянуло друг к другу, если не считать потребности в эпизодических бесполых отношениях. В некотором смысле разговоры в задней комнате магазина были трёпом идеальных читателей, не отягощённых попытками выставить себя в выгодном свете и преуспеть на поприще самоутверждения. Впрочем, иногда они подолгу молчали, глядя на догорающие свечи или на догорающую вечернюю зарю — в зависимости от времени года.

Казалось, так и будет и впредь, по крайней мере ни Квинт, ни Марго не захотели бы ничего менять по своей воле. Инстинкт подсказывал, что серая жизнь имеет огромный запас устойчивости — в подавляющем большинстве случаев. Но не всегда. Равновесие было нарушено в последнюю субботу октября.

Квинт появился в «ВООКашке», имея при себе бутылку сухого вина и твёрдое намерение обеспечить себя чтивом на грядущий выходной. Заметив три-четыре фигуры между стеллажами, он поприветствовал Маргариту издали. В ответ она предъявила ему улыбку с сильно смещённым центром тяжести. Марго перешла на толстые сигары. У Квинта это вызвало предположения в духе папаши Фрейда, которые он решил пока оставить при себе. Он двинулся вдоль стеллажей, высматривая добычу, а Маргарита тем временем обслуживала крупногабаритную даму, покупавшую всего «Гарри Поттера».

Находясь в свободном поиске, Квинт вполне доверял своей интуиции. Она его редко подводила. Он почти не глядел на обложки и никогда не читал аннотаций. Блуждающая правая рука сама обнаруживала цель. Квинту оставалось лишь следовать игре, об истинных правилах которой он имел самое смутное понятие.

В тот вечер, совершая обычный ритуал, он наткнулся на «Эхо проклятия», открыл книгу на первой странице и понял, что воскресенье не пропадёт зря. Прихватив с собой ещё и DVD с энциклопедией средневековой японской живописи, Квинт направился к кассе. Марго уже выпроводила толстуху и теперь сквозь зубы отвечала молодому человеку, который, похоже, не знал, чего хочет. Квинт подождал в сторонке, глядя через витринное стекло на улицу. Там скользила неясная череда теней, как будто ад уже наступил, поднялся подобно тёмному континенту из глубин тотальной летаргии — тяжёлый мутный сон, завоевавший явь без единого звука. Электрический свет был последней надеждой существ, навеки утративших звёзды…