Городская фэнтези — 2008 - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 46

Не заработать ли на девушке лишний десятицентовик? Скажем, предложить ей: «Сьорэнн, если хотите, я найду крепкого, честного кучера. Он отведёт вас к коляске прямо от вагона».

Он постучал в купе. Не услышав ответа, встревожился и сам открыл дверь.

Из темноты на него смотрели карие глаза под полями шляпки и большой, отнюдь не дамский револьвер, сжатый руками в зимних касторовых перчатках.

— Сьорэнн, я проводник! — вскричал он, испуганно подняв руки. — Ради бога, осторожней!

— Вы напугали меня, — девичий голос был сух и резок. — Больше так не делайте, ясно? И не бойтесь, — она проворно убрала оружие в свой ридикюль.

Желание помочь ей за небольшую плату улетучилось, словно его и не было. Вон как! с пистолетом! Пожалуй, к такой колючей никакой нахал не привяжется.

— Хотите получить четвертак? — спросила девушка спокойно, как будто не целилась в него мгновение назад.

— О!., да, — у проводника отхлынуло от сердца.

— Вы знаете, где телеграфная контора в Маэне? Когда она закрывается? Как до неё добраться?

— Я видел, на вокзале табличку — «Телеграф работает с 10.00 до 20.00». Должно быть, там есть пункт приёма телеграмм.

— В котором часу мы прибываем?

— Через десять минут, сьорэнн… даже меньше того. У вас вполне хватит времени, чтобы отправить депешу. Спасибо, — с поклоном принял проводник монету. — Нижайше прошу вас простить меня за доставленное беспокойство.

— Ступайте, — девушка отвернулась к окну, где глухо постукивала тьма.

«Не сообщить ли в полицию? — грея в ладони четвертак, раздумывал проводник. — А то ишь ты — пистолетом грозить!.. Анархистка какая-то. Или вовсе — керосинщица!..» — ему вспомнились газетные статьи о коммунарках из Парижа, которые поджигали дома и требовали отрубить сто тысяч голов.

При мысли о керосине и пожаре ему как наяву предстала вспышка огня, на миг ослепившая глаза, — пришлось проморгаться, чтобы вернулось зрение, но и спустя минуту перед ним мерцали тающие сполохи багрового пламени, похожие на языки кукольных чертей из святочного вертепа. Мимолётное наваждение было столь ярким, что ему даже почудился запах гари.

У подъезда «Одеона» сгрудилось множество фиакров и собственных экипажей. В первый момент Гертье удивился белёсому туману, колеблющемуся в газовом свете над столпотворением экипажей, но едва он шагнул на улицу, как его щёки стало покалывать, а дыхание вырвалось из губ клубящимся паром.

— Что за дурной каприз природы? — недовольно посапывая и фыркая, ворчал Бабель. — Окоченеть можно! Когда мы сюда прикатили, была прекрасная погодка!

Напротив, Гертье вдохнул сухой, бодрящий воздух с лёгкостью и радостью. Белое вино, выпитое в буфете, слегка кружило голову, и вечер казался чудесным. Дамы и девицы спрятали украшенные перьями токи и береты под капюшонами бурнусов; розовые личики в бело-пуховых воротниках бархатных ротонд были милы и лукавы, глазки загадочно отблёскивали, а щебет тонких голосов волновал сердце. Хотя Бабель тащил его на край извозчичьего скопища, торопясь поймать свободную двуколку, Гертье успел подарить красавицам пару беглых комплиментов, отвесить несколько многозначительных поклонов и, подпрыгнув, послать воздушный поцелуй, при этом мастерски лавируя, чтоб никому не наступить на шлейф. Мысли о выгодном, но нежеланном браке покинули его. Слышались оклики знакомых по Кавалькору: С нами, Гертье! Едем в ресторан!

— Я с Бабелем! — вскинул Гертье руку с тростью, давая понять, что на нынешний вечер он обеспечен и весельем, и приятным обществом.

— Эй! — замахал тростью и Бабель, заметив незанятый фиакр. — За полталера на Свейн!

— Прибавьте центов десять, — охотно отозвался возница, привставая, — мигом домчу! Куда прикажете, светлейший князь?

Подкатила конка. Студенты и прочая небогатая публика с галёрки повалила в вагон, сталкиваясь и вскрикивая на витой лестничке, ведущей на империал. Последний пассажир, повиснув на подножке, запалил бенгальскую свечу от папиросы и стал писать вензеля искрящимся огнём:

— Виват, мсье Оффенбах! Виват, сьорэнн Мальвина!

— Потаскуха!

— Ещё раз посмеешь её так назвать, Нардо, — я тебя сброшу! головой о мостовую!

— Слушайте, да это прямо какой-то дьявольскийхолодище!

И студиозусы бешеным хором хватили: «Не зря зовуся я Ахиллом — хилым, хилым, хилым!»

— Вот бы когда нам пригодился твой медвежий плащ, Гертье!.. Если я обращусь в ледышку, — бормотал Бабель, угнезживаясь на сиденье, — вели растереть меня ромом. Ещё час на улице — и я пойму тех воришек, что крадут ротонды! надо же им обогреться наконец!

— Надёжней будет влить ром тебе в глотку! — Гертье ощутил, как неожиданно нагрянувший мороз пробирает его ноги в штиблетах и вкрадывается мурашками под панталоны. Может, в самом деле стоит побороть свою неприязнь к наречённой? Ведро угля стоит девять центов, а если холода продержатся, то уголь вздорожает и отопление квартиры влетит в копеечку. До какой же степени падения может довести дворянина нужда! Подделать доверенность — ещё не горе; достаточно перезанять денег и погасить вексель, но — жениться потому, что твоё жильё промёрзло?! А как же честь и достоинство древнего рода?..

— Первым делом закажем пунш с лимонными цукатами, — Бабель спрятал почётный нос алкоголика в складках шарфа и поднятом воротнике пальто. — И шоколаду!

— Вот напасть, господа хорошие! — громко бросил через плечо возница. Он был из тех говорунов, которые молчание терпеть не могут. — Я вёз таможенного комиссара от святого Готвина, так он сказал мне, что залив стал замерзать!

Девушка зябла; от проникающего извне мертвящего холода не спасало ни тяжёлое сукно ольстера, ни застёгнутый поверх платья казакин, ни слоистая пелена юбок, ни чулки с башмачками, ни тем более шарфик. Руки деревенели в перчатках. Она сама поражалась, как скованным пальцам удалось так быстро извлечь из сумочки массивный «гассер».

Её убеждали, что пуля австрийского револьвера на близком расстоянии отбросит и повалит даже грузного циркового борца, одетого в кирасу. Хвалёное оружие не прибавляло ей уверенности. Она больше надеялась на телеграф, хотя и это спасительное средство может подвести. Провода могут порваться, батареи — разрядиться, аппараты Юза — поломаться.

Её терзали два серьёзных обстоятельства. Она не знала, откуда нагрянет опасность, и ей никогда не приходилось бывать в Маэне. Здесь у неё не было знакомых. Она взяла билет до Маэна потому, что это большой город, где множество людей. Есть хоть какой-то шанс затеряться… …или встретить своих.

«Не обманывай себя, — одёрнула она трепещущие мысли. — Не следует на это полагаться».

Вокзал был грязным, суетливым, тесным и громоздким. Ей едва не подурнело от запахов, которые витали в воздухе, несмотря на холод. Многолюдье кишело здесь, дышало сотнями смрадных ртов, кашляло, отхаркивалось и галдело. Дым стелился вдоль дебаркадера, смешиваясь с резким духом керосина и отравно-сладким угаром светильного газа, сочащегося где-то из дырявой трубы. В плотно спёртой атмосфере вокзала чувствовался душок картошки, пережаренной на постном масле, мясной чад, привкус нагретого сургуча и винные пары. Она постаралась пройти через зал ожидания затаив дыхание, отыскивая взглядом телеграфную контору.

— Я хочу послать телеграмму, — положила она пальцы на барьер, истёртый множеством локтей.

— Пожалуйста, сьорэнн. Возьмите бланк; вот перо и чернильница, — равнодушно показал телеграфист.

Она долго дышала на руки, стараясь вернуть пальцам гибкость. Но главная трудность была впереди — она забыла, как пишутся буквы.

Какое коварство! перо тупо ковыряло бумагу, оставляя кривые безобразные следы вместо аккуратных E-R-L–L. Оставив попытки написать адрес как положено, она почти в ярости перешла на родной шрифт — и что же? строки послушно побежали, складываясь в письмо-крик. Нет, так нельзя. Скомкав бланк, она бросила его в корзину и торопливым шагом вернулась к барьеру.